Юлия Терехова - Хроника смертельного лета
– Ну да, ну да… – пробубнил невнятно Зубов. – Возможно…
– Кстати, в квартире включен кондиционер, поэтому окно должно быть закрыто. А оно открыто, – сказал эксперт и добавил: – Вот еще книжечка такая, не для дураков, валялась рядом с диваном. Глянь-ка… – и протянул майору книгу в яркой обложке с психоделическим рисунком.
Зубов глянул. Английский он знал на бытовом уровне, немного юридических терминов – и все. Перед ним же была узкоспециализированная книга по компьютерному программированию – единственное, что можно понять по замысловатому названию.
– Отпечатки пальцев?
– Есть, и весьма четкие. Но если книга принадлежит убийце, то какого черта он ее сюда притащил, а тем более оставил?
– Затем же, зачем положил стакан с отпечатками пальцев Орлова рядом со смертным одром Стрельниковой, – резюмировал майор. – Держу пари, отпечатки на этой книге принадлежат Орлову. Еще что-нибудь?
– Подозрительные следы на журнальном столике напротив дивана. Вот, полюбуйся, – эксперт ткнул пальцем в полированную поверхность. – Похоже, здесь стояло что-то твердое – это даже не царапины, а легкие потертости.
Причем это что-то – небольшого размера, примерно, как пачка сигарет. Может быть, он еще и съемку вел?
– Не исключено, – в глубокой задумчивости кивнул майор.
– Посмотри, что я нашел, – к Зубову подошел Глинский с толстой тетрадью в руке.
– Что это? – без особого интереса спросил майор, но потом оживился: – Неужели дневник?
– Не совсем… – Глинский раскрыл тетрадь. Строго говоря, не тетрадь, а записную книжку-ежедневник с логотипом компании, в которой работал Антон Ланской. – Это стихи, – пояснил он, видя разочарование на лице Зубова. – Я нашел ее под кипой нижнего белья. Ее белья. Понятно, что Ланской навряд ли заглядывал в это отделение.
– Дай посмотреть, – протянул Зубов руку.
– Похоже, сама писала, – пояснил капитан, с сожалением выпуская из рук находку.
– Да ну? – удивился Зубов и стал читать первое попавшееся стихотворение…
«Дрожал, что капля – лунный свет-ртуть,
На черной ветке у твоих губ.
И был завещан нам во тьму путь,
В конце которого – лишь крест – дуб.
Но плахи смертной там – клянусь! – нет.
Когда-нибудь сгниет и наш крест,
И в этом видишь ты судьбы – перст,
И в этом вижу я судьбы – свет.
На тризне горькой суждено – пить,
Тому, кто брезгует, грозит плеть…
Тебе, мой милый, суждено жить.
А мне, мой милый, суждена – смерть.»
– И дата, между прочим, есть, – внезапно охрипшим голосом проговорил Зубов, – написано три дня назад. Что заставило молодую, здоровую женщину написать подобное?
– Может быть, она предчувствовала гибель? Она имела все основания для этого.
– Нет, – услышали они глухой голос и, повернувшись, увидели бледного, как мел Антона Ланского. Его белая офисная рубашка была залита кровью – кровью его жены.
– Анна никогда не думала о смерти. Она думала только о своем балете, больше ни о чем. Она даже обо мне не думала, как это ни печально. Но между нами было абсолютное доверие. Она бы поделилась со мной, если б ее что-то тревожило. Отдайте мне эту тетрадь! Никто, кроме меня, не имеет на нее права. Я не хочу, чтобы это читали посторонние.
– Мы не посторонние, – мягко заметил Зубов и жестом отклонил протянутую Ланским руку. – Это будет приобщено к делу, как вещественное доказательство и тщательно изучено. Когда-нибудь вы получите ее обратно. Но не сегодня и не завтра.
– И все же! – настаивал Антон. – Разрешите мне хотя бы взглянуть.
– Невозможно. Простите. Пока она жива – это ее собственность. Лучше помогите нашим людям. Ничего не пропало?
Ланской вздрогнул и посмотрел на майора пустыми глазами.
– У меня нет на это времени. Я приехал за ее зубной щеткой.
– Зачем?! – поразился Зубов, – Она что, пришла в себя?
– Нет, – покачал головой Антон, – но когда она очнется, ей понадобится зубная щетка. Она у Анны особая, электрическая. Ей другой не надо. Она эту любит.
– И вы за этим приехали? Ну, тогда все же помогите нашим сотрудникам. Это много времени не займет…
– Неужели вы полагаете, что это могло быть ограбление? – спросил Антон. В голосе его слышалась горькая ирония, но лицо застыло, словно восковая маска.
– Нет, не полагаю. Но все же, прошу вас помочь, – настойчиво повторил Зубов, а сам раздраженно подумал: «И перестань болтаться у нас под ногами».
Антон Ланской с ненавистью посмотрел на него.
– Я и так могу вам сказать, что ничего не пропало. Все ценности на ней. И даже более…
– Не понял?.. – вопросительно поднял брови майор.
– У нее в волосах старинный валенсианский гребень – пейнета. Этот гребень подарила ей королева Испании во время гастролей Анны в Мадриде три года назад. Анна танцевала партию Китри. С тех пор этот гребень стал частью ее костюма, ее талисманом. Но недавно гребень пропал. Его так и не нашли. А сегодня он оказался в ее волосах, когда мы ее… – Антон покачнулся.
– Антон Альбертович, вы себя нормально чувствуете? – подозрительно спросил Зубов.
– Нормально, – тихо ответил Ланской. Зубов положил руку ему на плечо и понял, что того бьет мелкая, но весьма ощутимая дрожь. «Э, нет, так не пойдет».
– Слышь, Мишань, – тихо обратился майор к Шенбергу, – у тебя успокоительного нет в заначке? Клиент неадекватный.
– Муж?
– Ну да, – кивнул майор. – Совсем что-то расклеился.
– Найду что-нибудь, – пообещал Шенберг и спустя несколько минут действительно сделал Ланскому укол.
Зубов схватил Антона за локоть и отвел на кухню, где посадил напротив Олега. Тот, ни слова не говоря, достал еще один бокал, налил ему коньяку и буквально силой заставил выпить. Да, нечего сказать, радикальное средство от боли…Так они сидели, старые друзья, и оплакивали Анну, каждый по-своему. Хотя она была еще жива. Все еще жива…
Спустя несколько часов, когда начало светать, Зубов снова зашел на кухню. Бутылка опустела, но Ланской и Рыков не выглядели пьяными. Смиренными – не более того.
– Я еду в больницу, – сообщил им Зубов. – Могу вас отвезти, если хотите. Не сказав ни слова, оба поднялись и, как зомби, направились к двери. Зубов остановил Ланского.
– Антон Альбертович, – негромко, но настойчиво сказал он, – вам надо переодеться. Когда ваша жена очнется, она испугается вашего вида.
– Вы сами не верите в то, что говорите, – безнадежно прохрипел Антон. – Когда я про щетку сказал, вы от меня шарахнулись, как от умалишенного.
– Мужайтесь, – произнес Зубов, – и пойдите, смените хотя бы рубашку.
Я иду вдоль стены, сложенной из золотых кирпичей. Стена нескончаема, я не вижу ей края. Она такая красивая, но я ощупываю ее, словно слепая. Меня восхищает гладкость золотых слитков, и это единственное, что примиряет с безнадежностью и печалью. Я хочу вырваться отсюда, но нужно что-то вспомнить – или кого-то?.. А я не могу. И пока не вспомню, мне суждено брести вдоль золотой стены. Что со мной?..
Почему я без одежды? На мне – только шаль, та самая, в которой я танцевала. И голове ужасно тяжело от пейнеты. Так тяжело, что сейчас сломается шея… Я кутаюсь в шаль, но она вот-вот соскользнет, я еле удерживаю ее… Холодно.
А золотая стена все не кончается… Мне надо выбираться отсюда, но как? Нет никакого выхода. Я не могу блуждать так до бесконечности. Хочется повернуться и пойти назад, но нельзя. Там, за мной – что-то очень страшное.
Или кто-то. Не помню. Как я устала… Последние силы покидают меня. Надо остановиться и отдохнуть. Так и делаю. Прислонившись спиной к стене, ощущаю холод металла. Почему он такой холодный? Золото не должно быть холодным. Золото должно быть теплым, как растопленное масло. Но холод идет от спины, проникая в каждую клеточку моего тела, и меня начинает бить непреодолимая дрожь, перетекающая в выматывающую боль… Боль раскручивается раскаленной спиралью внизу живота и постепенно поднимается вверх, захлестывает, перекрывая дыхание. Почему так больно? Море боли… Я тону в ней, тону, мне не хватает воздуха… Кто-то зовет меня по имени, если только это мое имя… Анна! Анна! Почему вокруг все багровое? Эта шаль закрывает мне лицо и душит. Я не могу вздохнуть. Снимите ее с меня! А чей голос я слышу? Кто зовет меня? Это женский голос – я слышу смерть?..
Красивый голос и чудесный запах. Так, значит, благоухает смерть? Но я была счастлива, когда вдыхала этот аромат – пряный и сладкий одновременно… Запах смерти и любви… Господи, как страшно!
Кто сжимает мою ладонь? Чья горячая рука держит и не дает уйти в темноту? Держи меня крепко. Не отпускай. Я не хочу туда, не хочу! Но темнота засасывает, и я с трудом различаю в ней золотые кирпичи стены. Может, просто позволить ей поглотить себя? Но сильная рука все еще держит. Отпусти, это конец… Я ухожу, и ты остаешься один…
07.00. 14 августа 2010 года, Москва, 28°C
– Она приходит в себя! – Мигель не удержался от громкого возгласа. – Булгаков, она приходит в себя!
