Инна Тронина - Мёртвая вода
Франсуаза улыбнулась, сверкнув жемчужными зубками. Олег никак не мог понять, свои это или коронки.
– Будем надеяться на лучшее, – решил Олег. – Давайте поспешим – всё равно лучше не станет. Скорее, наоборот – в конце концов, нас пристрелят. А, там, ближе к метро, – спецназ, броня. Может быть, ненадолго прикроют. Если выскочим из «котла», значит, будем жить.
– Да-да, Олег, вы мне тоже скажите! Не обижайтесь только. Ведь мы своей судьбы не знаем.
Франсуаза быстро, но ласково поцеловала Величко в мокрый грязный лоб. Олег был приятно удивлён, но ответить тем же не решился.
– Вы говорили, у вас есть жена? Как её имя?
– Татьяна, Таня.
Олег только что вспомнил о супруге. Интересно, волнуется она или нет? Может, даже и не вспомнила ни разу про главу семьи. Куда он денется, постылый?
– О, какое знаменитое имя! Как у Пушкина… – Франсуаза даже хлопнула в ладоши. – А дети есть?
Боевая машина пехоты опять ударила «Громом», и их почти оглушило. Должно быть, военная техника стояла совсем рядом. Величко зажал пальцами уши, поморщился и сплюнул кровь. Наверное, прокусил губу или язык. Франсуаза и не подозревала, какую болезненную струну она рвала в душе Олега, и потому ждала ответа.
Сейчас нужно было вырываться за оцепление, ежесекундно играя в рулетку. Олег подумал, что Франсуаза подала неплохую идею. Если с одним из них случится несчастье, другой известит семью. Если, конечно, сумеет найти…
– У нас есть сын. Ему в декабре будет восемь лет. Сейчас, наверное, гуляет во дворе, на Ленинградке.
– А как его зовут? – заинтересовалась Франсуаза.
– У него красивое былинное имя… – задумчиво произнёс Величко.
И потом, прежде чем рвануть на открытое пространство, заглянул Франсуазе прямо в глаза.
– Если мне не повезёт, найдите Руслана. И скажите, что я очень его любил.
* * *Здесь, на пятом этаже, ничего не было известно о пожаре, пожиравшем здание сверху. Дворец превратился в гигантский факел, а Андрей Озирский не мог понять, почему перламутрово-голубое небо то и дело заволакивает чёрным дымом, словно траурной вуалью.
Снаряды разрывались пока где-то наверху. Но постепенно грохот становился невыносимым для человеческих ушей. Андрей, закуривая сигарету из пачки «Мальборо», подумал, что она, возможно, станет последней. Отсюда вряд ли удастся уйти живым и свободным, а на другое Озирский не согласен.
Уже понятно, что они проиграли. Теперь надо думать, как уйти отсюда, сохранив лицо и здоровье. Сдаваться нельзя ни в коем случае – скорее всего, не довезут даже до тюрьмы, а прикончат где-нибудь за углом. Сейчас надо собрать у ребят оружие, патроны, и отправить их вон из здания – скорее всего, по подземным коммуникациям. А самому, наверное, следует подняться в «стакан» и дорого продать там свою жизнь. Может быть, составит компанию Ромка Брагин, кто-то ещё.
Да, почти у всех дети, жёны. У самого Андрея их, маленьких, пятеро. У Романа – трое. Кажется, холостых в группе вообще нет. Кроме того, есть ведь матери, отцы, другие родственники. Они – не детдомовцы, по которым некому плакать, и тем тяжелее жертва.
Лучшего конца для себя Озирский не желал. Хорошо, что дожил до этого дня. Он умрёт на последнем рубеже, как мечтал когда-то, в сотый раз прибежав в кино на фильм про войну. Тогда и во сне не могло присниться, что подобное ещё будет возможно. В катастрофе, от пули или ножа, от старых ран или от инфаркта; в своей или в больничной постели… Но не так! Цыганка Ливия в Приднестровье предсказала судьбу иначе. Но даже самые одарённые гадалки в одном случае из ста ошибаются…
Надо решить вопрос о дальнейших действиях – исключительно коллегиально. Более того, пусть выскажутся все, кто хочет. Андрей не боялся ответственности. Он просто считал, что выбирать между жизнью и смертью каждый член его группы должен лично.
Роман Брагин подошёл неслышно. Вокруг грохотало, как в аду, и потому даже прикурить он попросил жестом.
Наклонившись со своей «Беломориной» к зажигалке Андрея, он просипел:
– Таманцы, блин, бьют прямой наводкой по «стакану», и кантемировцы[10] тоже. Скоро, чую, на штурм пойдут. Нам не удержаться. – Брагин присел на корточки посреди ковровой дорожки. Он сорвал голос, когда командовал их группой, и теперь чувствовал себя неловко. Чтобы не тратить время зря, Брагин вытащил пистолет, патроны, и стал набивать обойму.
– По «тонне» баксов танкистам за каждый выстрел платят, – продолжал он. – И квартиры московские обещают.
– Я знаю. – Озирский внимательно осмотрел свой отряд.
Все ребята носили одинаковую камуфляжную форму и чёрные береты с нашивками. За эти дни группа успела уже не один раз отличиться, и считалась здесь самой результативной, боеспособной. Потому им и доверили охранять пятый, самый важный этаж. Тут размещалось так называемое «председательское крыло».
– Ромыч, слушок прошёл, что не болванками, а вакуумными стреляют…
– Да какими болванками! – Брагин вставил выразительную, но нецензурную фразу. – Горит вовсю, как факел. А дом-то каменный, да ещё промороженный насквозь, электричество отключено. Чтобы поджечь, сильно постараться надо, – сощурив стальные глаза, шёпотом говорил Брагин. – От болванки, блин, и изба не загорится.
– Ромыч, вызывай ребят, – распорядился Андрей. – Совет держать будем.
– Есть!
Брагин, с прилипшим к губе окурком, щёлкнул в темноте кнопками. Услышав его сорванный голос, ребята бросились со всех этажей, понимая, что командир зря отвлекать их не станет.
Пока ребята собирались на «летучку», Роман шарил в эфире; он ежеминутно старался узнать какие-либо новости.
– Восемьсот восьмой, я восемьсот первый! – донеслось сквозь помехи и выстрелы. – К вам идёт помощь. Держитесь. Не давайте пройти на этажи…
– Ромыч, выключи. Никакой помощи нет. Радиоигры, – махнул рукой Андрей. – Нам надо сейчас решить, что будем делать после капитуляции…
– Капитулировать решил?… – не поверил своим ушам «дельфин», приднестровец Кондрат Мунтяну. – Вот уж не ожидал именно от тебя!.. Чтобы Озирский поддался панике…
– Да какая паника? – устало перебил Андрей. – Может, я, конечно, не гений, но и не идиот. Факт, что Дом падёт – не сейчас, так к вечеру. Армия выступила на стороне отрешённого от власти Президента. Поскольку министра обороны отстранили тоже, он сейчас пошёл ва-банк, бок о бок со своим Главнокомандующим. А, значит, наше дело с этой минуты проиграно. В противном случае мы могли бы на что-то надеяться. Именно от позиции Вооружённых Сил, в конечном счёте, зависит победа или поражение любого восстания. Нам с вами выпала горькая доля, ребята…
– И что ты предлагаешь? – Мунтяну немного сбавил тон.
– Предлагаю всем вам уходить отсюда – любыми доступными путями. Надо, конечно, получить разрешение нашего командования. Всё же мы – не банда, а подразделение в составе вооружённых сил Верховного Совета.
– Какого именно командования? – допытывался Кондрат.
– Руцкого[11] или хотя бы Ачалова[12], – чётко ответил Озирский. – Тогда мы свободны.
– А ты? – Леонид Ерохин, как и Брагин, бывший рижский омоновец, снял берет и вытер им лицо. В коридоре было очень жарко – огонь с верхних этажей спускался вниз.
– А я ещё подумаю, – прищурился Андрей. – Остаться здесь – стопроцентная смерть или арест с неясными последствиями. Побег с поля боя – трусость. В то же время, бессмысленная кончина меня тоже не прельщает. Мы ведь уйдём не для того, чтобы отсиживаться по углам. Глядишь, и какое-нибудь дело найдётся. Не так здесь много по-настоящему боеспособных ребят, чтобы глупо жертвовать ими… – Озирский, уже по своей инициативе, опять включил рацию.
«Я сам – офицер! – донеслось оттуда. – Мы все давали присягу на верность Родине и Конституции. Кого вы защищаете?…»
– Там же по тыще гринов[13] за выстрел! – с болью сказал Ерохин. – Какая им присяга? Зачем воздух сотрясать? Об одном жалею – нельзя пристрелить хоть одного такого иуду! – Он сидел на полу, обхватив руками колени. Потом поднял голову: – Андрей, это не трусость… Надо уходить. Мы ещё на воле повоюем. Что здесь без толку пропадать? Вдруг где-то живыми пригодимся? Ну, отступим, допустим. Так не всё время же наступать!
– Да мы третий год отступаем! – Озирский с силой выдохнул дым. – Пора бы уже в контратаку переходить, да всё не получается. И ясно, почему. Мало нас, мужики, хотя народу в брюках много. В том числе и в форменных. Да и большинство народа нас бандитами считает, а не тех, кто закон нарушил. Им так по телевизору сказали…
«Офицеры, не стреляйте против собственного народа. Нам не дают вынести раненых, спасти женщин и детей, которые погибают. Я прошу вас прекратить огонь…»
– Это уже не офицеры, а паханы, – просипел Брагин. – Да и с теми, скорее всего, можно договориться…
– Итак, ребята, мне нужна полная свобода действий, – продолжал Озирский. – Те, кто не входит в нашу группу, пусть распоряжаются своей судьбой сами. Впрочем, гнать их мы тоже не будем, но в таком случае потребуем безоговорочного подчинения. Кстати, Лёня, ты прав, – Озирский взглянул на Ерохина. – Такие, как мы, на улице не валяются. И жизнь сегодняшним днём не кончается – надо думать о будущем.
