Гансйорг Мартин - Кордес не умрет
Голос… Рука… Все оказалось много лучше…
— Где мы сможем поговорить?.. — спросил он гауптвахтмейстера деловым тоном.
— Седьмая, — сказал гауптвахтмейстер и спросил:
— У вас есть полномочия?
— Ах, извините. Я совсем было забыл.
Деган вытащил из дипломата бланки и передал мне:
— Здесь записано, что вы, почтенная фрау, полностью мне доверяете и предоставляете право в официальном порядке вести ваше дело. Ставьте здесь, — он указал, — свою подпись, и все: я буду целиком и полностью в вашем распоряжении.
Я быстро встала с места, подошла к столу, взяла отливавшую серебром авторучку, которую он мне подал, и поспешно подписала документ. Это даже доставило мне некоторое удовольствие, может быть, потому что я ничего подобного ни разу в жизни не подписывала.
— Благодарю, — сказал он, взял у меня ручку и передал доверенность гауптвахтмейстеру.
— Седьмая, — повторил гауптвахтмейстер. — Я не буду вам мешать, герр доктор… Я знаю вас…
— Премного вам благодарен, дорогой герр гауптвахтмейстер.
Деган улыбнулся. У него была необычайно заразительная улыбка. Все надзиратели, стоящие вокруг, тоже улыбнулись. Но он этого словно бы не заметил.
Деган мне кивнул. Один надзиратель пошел впереди меня. Мы должны были пройти некоторое расстояние по коридору вдоль решетки. Слева я увидела небольшое помещение, над дверью которого висела табличка «Переговорная». Здесь было открыто, хотя в тюрьме даже пустые помещения запирались на ключ.
— Прошу вас, почтенная фрау, — обратился ко мне доктор Деган. И к надзирателю: — Может быть, вы принесете пепельницу, герр вахтмейстер…
— Слушаюсь. Сейчас.
Надзиратель отдал распоряжение одному из тех, кто разносил пищу, и у нас появилась пепельница.
— Большое спасибо, — сказал Деган.
Мы вошли в помещение. За нами сразу же заперли дверь.
Комнатка была небольшая: четыре на полтора метра. Стены выкрашены масляной краской, вверху неяркая лампочка. Такие помещения обычно бывают предназначены для кельнера или швейцара. Правда, двухметровой высоты зарешеченные окна разрушали это впечатление. Решетки всюду: даже лампочка покрыта железной решеткой, бог знает для чего. Каменный пол, на котором, словно заблудившись, дрожит одинокий солнечный луч. Мебель — простой стол и два стула. Возле двери некоторое подобие вешалки.
Я села, подставив лицо лучику солнца. Деган начал:
— Очень сожалею, что нам не предоставили возможность переговорить в полиции, но ничего не поделаешь… Я хотел было протестовать, но оказалось, что обе предназначенные для переговоров с адвокатами комнаты были заняты. Заяви я протест — это только обострило бы отношения с полицией, да и само ваше дело продвигалось бы медленнее. Мне ничего не оставалось, как приехать сюда. Я думаю, почтенная фрау, вы меня поймете, не так ли?
— Конечно, — сказала я.
— Дело ваше достаточно простое, но выглядит скверно, — продолжал он, — вы сами можете ознакомиться с документами, на которых основано обвинение.
— Я и так знаю, в чем меня подозревают. Меня обвиняют в том, что я убила своего первого мужа Курта Кордеса.
— Да. Его нашли сегодня утром. Привратник или садовник, короче, тот, кто его обслуживал, дал показания, что Кордес не вернулся домой вчера вечером. Перед этим его спрашивала дама. Нашли же тело около семи утра, неподалеку от дома, в кустах. Две пули в голову. В руке была зажата дамская перчатка из тонкой кожи. Именно такая, показал садовник, как у дамы, которая вчера вечером приходила и спрашивала хозяина дома. Ее адрес — отель «Кайзер», а также домашний адрес были оставлены ею, может быть, они были списаны на отдельную бумажку с ее визитной карточки… Вашей визитной карточки… Так обстоит дело… Конечно, из полиции звонили в Корнвальдхайм и справлялись о вас. Это было необходимо для следствия. Они получили подтверждение, что именно вы — вдова Кордес, вдова Этьен… Путаница произошла, как я слышал, из-за различия в написаниях фамилии Кордес — но это, кажется, не существенно. Теперь, пожалуйста, расскажите мне, как вы представляете себе все случившееся…
Видимо, я должна довериться Дегану: он действительно хочет мне помочь, другой вопрос — сможет ли. Но Неле… Неле должна быть вне игры.
А может быть, это была не она?
Но — пальто. Единственный экземпляр из итальянской коллекции — фирма Пелегримм из Милана. Сиреневая кепка. Это не может быть просто совпадением. Кроме того, когда я сегодня звонила домой, никто не подходил к телефону. Я так и не смогла дозвониться…
Деган ждал моего ответа.
— Да, — сказала я. — Да, охотно, герр доктор… Я боюсь только злоупотребить вашим терпением, потому что…
— У меня достаточно много времени, почтенная фрау.
Он улыбнулся. Глаза его, когда он улыбался, становились узкими-узкими, и он выглядел, несмотря на седину, совсем юным со своей вздыбленной прической и загорелым лицом… Сколько же ему лет? Далеко за сорок? Трудно поверить.
— Я думаю, что вам следует знать всю эту историю, — начала я, — хоть она и долгая… Я должна рассказать все по порядку с самого начала. Иначе многое просто невозможно будет понять.
— Рассказывайте, — он предложил мне сигарету.
Перед зарешеченным окном чирикали воробьи.
Я начала рассказывать. Мне было совсем не трудно, потому что это было повторением всего того, о чем я думала перед обедом. Теперь, когда я восстанавливаю строгую последовательность событий, они уже не кажутся мне нелепыми. Позднее мне довелось убедиться, что я правильно сделала, не упомянув о Неле, увиденной мною здесь, в Гамбурге. Итак, я рассказала ему все.
* * *Когда Кордес появился на пороге нашего дома, он был в цивильном костюме. Но в его чемодане, который я увидела уже на следующее утро, лежал мундир. К моему великому удивлению, это был мундир Гитлерюгенда с самыми высокими знаками отличия. На френче блестел целый ряд крестов и партийный значок.
Все, что он тогда носил, делало Кордеса в моих глазах еще более таинственным и значительным.
Видимо, ему поручено какое-то важное, влияющее на ход войны и, конечно, очень секретное дело, к которому он здесь готовится, если он получил разрешение ходить в цивильном! А может быть, это ему даже приказано, если у него такой высокий чип в Гитлерюгенде и если у него столько орденов, думала я.
В нашем маленьком городке он появился с таинственным и странным поручением, о котором никогда не говорил. Позднее, намного позднее я узнала — и то из каких-то туманных намеков, — что он получил приказ в случае дальнейшего продвижения американцев или русских организовать партизанское движение у них в тылу.
Его внезапное исчезновение было странным, его «показательная» смерть выглядела неправдоподобной, фантастической, его появление в моей жизни снова, двадцать лет спустя, его измененная фамилия, его вчерашняя встреча со мной, наконец, его подлинная, непридуманная смерть… Кордес всегда распространял вокруг себя ощущение чего-то тайного, запретного, подпольного.
Но в то же время это, видимо, и составляло неотъемлемую часть его шарма, его очарования, благодаря чему уже на следующий день после его прибытия, когда мой отец был в суде, а тетя Юлия где-то хлопотала по хозяйству, я с ним целовалась.
А еще через день, после долгой прогулки вдвоем по запущенному парку… Под ногами у нас шелестела листва старых буков и каштанов, сосны отсвечивали оранжевым и красным в лучах солнца; Кордес читал стихи Гессе, Рильке, Гете, а в воздухе пахло землей, гнилью, туманом и сжигаемой в огородах картофельной ботвой…
Именно тогда в сторожке, на широкой кровати, основанием которой служили толстые чурбаки, я стала возлюбленной Кордеса. Меня буквально раздирали противоречивые чувства: ужаса и счастья, стыда и гордости.
После общего ужина, сославшись на головную боль, я побыстрее удалилась в свою комнату, так как испугалась: а вдруг отец или тетя Юлия что-нибудь заметят и обо всем догадаются.
Кордес остался с отцом в комнате, где мы обычно ужинали, и я пожелала им доброй ночи. Сидя за столом, они вели разговор о музыке, сошлись во вкусах — оба любили барокко, и по настоянию отца молодой человек сел за пианино.
Сам отец взялся за виолончель, которая долго пылилась у нас в углу, и, совершенно счастливый, спустился в погреб за бутылкой красного вина. Оба выпили за мое здоровье.
Я еще долго лежала без сна в своей постели, плакала и слушала музыку Вивальди: отец вел партию виолончели, а Кордес — фортепиано. Я ненавидела Курта Кордеса: он кинул меня здесь одну. Я чувствовала себя брошенной, преданной, оставленной и страстно желала встречи с ним, его нежности! Наконец, ощутив себя совершенно несчастной, я уснула…
Проснулась, когда далеко за полночь он пришел ко мне. Сердце громко стучало от страха. Я впустила его — от него пахло вином и табаком — и полностью подчинилась его воле. И он добился всего, чего хотел, в то время как меня не покидала мысль: вот-вот проснется тетя Юлия, у которой бывали такие причуды — вдруг проверить среди ночи, все ли в порядке, — и мне было страшно, очень страшно.
![Аркадий и Борис Стругацкие - Дело об убийстве [Отель «У погибшего альпиниста»]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
