Гансйорг Мартин - Кордес не умрет
Умело он ведет дело! Наверное, именно об этом, и именно так я начала бы говорить. У меня отчетливое чувство, что это принесло бы мне немалое облегчение — говорить! Если бы это не касалось Неле… Возможно, он бы мне поверил и даже отпустил на все четыре стороны. Но Неле?.. Неле попала бы в опасную переделку. Кроме того, я обещала, я должна молчать.
— Я не убивала Кордеса, — говорю я, — и больше ничего не знаю.
— Ну, ладно…
Фекельди опять выпячивает нижнюю губу и откидывается назад.
— Это ваше дело.
Он вынимает лист бумаги из письменного стола, берет авторучку и говорит, не глядя в мою сторону:
— Но данные о себе вы, надеюсь, мне сообщите.
— Пожалуйста, — отвечаю я сухо.
Он задает обычные вопросы, которые привык задавать многим людям. Голос звучит равнодушно: имя, фамилия, девичья фамилия, овдовела, была замужем, разошлась, когда и где родилась, профессия, адрес, рост, цвет волос… Он записывает все с моих слов, не поднимая на меня глаз, даже не убедившись, действительно ли у меня карие глаза.
Закончив, он откладывает авторучку в сторону. Выглядит усталым, разочарованным. Мне его почти жаль. Жалко, что я не смогла — как это называется? — «обеспечить полное взаимопонимание».
— Да… Еще кое-что вы могли бы для меня прояснить. Возможно, вы знаете — это непосредственно вас не касается, — почему ваш первый муж изменил свою фамилию? Раньше он был Кордес, а теперь его фамилия Куртес. Почему он это сделал?
— Не имею никакого понятия. В самом деле. Он всегда был несколько эксцентричен. Кроме того, я его считала мертвым, и если бы не это письмо…
Следователь кивает:
— Да, конечно. Вообще-то комическая ситуация… Таким образом, извещение о смерти было похоронено. Впрочем, так часто бывает. И потом — другая фамилия. Однако он не очень интенсивно старался вас разыскать.
Я пожимаю плечами и ничего на это не отвечаю.
Из соседней комнаты доносится мужской голос. Он явно не знаком Фекельди, потому что следователь встает из-за стола и прислушивается.
— …да-да, сообщите, по крайней мере, что я здесь и ожидаю!
Доктор Деган!
Фекельди выходит из комнаты, закрыв за собой дверь.
У меня вдруг мелькает сумасшедшая мысль. Не успев додумать ее до конца, я встаю и направляюсь к двери в коридор. Моя сумочка — здесь, мое пальто — тоже. Замок — тихонько! Так. Дверь открыта. Возможно, я найду Неле и все выясню… Теперь — к лифту (где он?)… потом вниз и наружу! А может быть, лучше — по лестнице?
Но, прежде чем я попадаю в коридор, я понимаю, что снова совершаю ошибку. Из моего положения нельзя выйти, прибегнув к такому примитивному способу, как бегство.
Где я скроюсь? Меня снова схватят. Кроме того, они должны убедиться, что я не убивала Кордеса… А все-таки хочется… Да, мне хочется выбраться отсюда, но тогда Неле… Нет, исключено! С Неле ничего не должно случиться. Неле ведь тоже никого не убивала. Но… Кто же тогда убил?
Я отступаю от дверей и остаюсь в комнате.
Тихонько закрыв дверь и снова усевшись на стул, жду, когда появится Фекельди.
— Там ваш адвокат, но я, к сожалению, не могу разрешить ему разговор с вами здесь. Мы должны доставить вас в следственную тюрьму. Там он и получит разрешение на беседу с вами. Сожалею, но таковы правила.
Я ничего не отвечаю и стараюсь скрыть свое разочарование. Если существует такая инструкция, я обязана ее выполнять. Не думаю, что доктор Деган даст себя обмануть, если Фекельди решил схитрить.
«Следственная тюрьма» — это звучит страшновато.
Но что мне делать? Теперь мне все равно. Может быть, лучше было бежать?.. Письмо! Это письмо лежало все время у Фекельди на столе. Так. Что же я о нем даже не вспомнила… Я могла бы его изъять… Но для чего?
Фекельди звонит по телефону. Он спрашивает фрау Кёлер или Дёлер и просит ее прийти. Затем вписывает в дело две или три страницы, складывает все в папку, делает пометку на клочке бумаги и, забрав с собой дело и письмо, снова уходит в соседнюю комнату.
Двери остаются открытыми. Фекельди что-то говорит какой-то женщине, начинает диктовать. Стучат клавиши пишущей машинки. Я сижу, жду, сама не зная чего. Я борюсь со страхом, и гоню от себя мысль, что этот адвокат не является человеком, способным вызволить меня отсюда. Почему его уже там нет? Почему он так быстро ушел? Почему я с ним не смогла поговорить? Я должна с кем-нибудь поговорить…
Упомянутая фрау появляется в соседней комнате. Фекельди говорит с ней под стук машинки. Потом поворачивает лицо в мою сторону, фрау кивает и тоже смотрит на меня.
Вот она вошла, закрыла за собой дверь и сказала:
— Здравствуйте, я должна вас обыскать. Встаньте, пожалуйста.
Я не нашлась, что ответить, так была обескуражена. Конечно, этого следовало ожидать. Женщина среднего роста, домашнего вида, с седыми, собранными в пучок волосами стоит передо мной. Она потребовала, чтобы я встала. Я вдруг представила себе, как она ощупывает меня, как ее руки скользят по моему телу, — это уже слишком!
— Нет! — я вскакиваю со стула и кричу: — Нет! Нет! Оставьте меня в покое! Что вам от меня нужно?.. Я не позволю…
Дверь отворяется. Не входя в комнату, Фекельди говорит:
— Возьмите себя в руки, фрау Этьен.
Мой ужас и мое сопротивление сменяются полной беспомощностью. Я опускаюсь на стул и начинаю всхлипывать. Слезы принесли облегчение. Мне стало лучше.
Те двое ожидают, не проронив ни слова. Они смотрят на меня. Когда я несколько успокаиваюсь, женщина подходит ко мне.
— Это закон, — говорит она и дружески кладет руку на плечо. — Не сердитесь. Я обязана…
Ну, хорошо. Еще и это… Я встаю. Фекельди закрывает дверь.
Женщина осторожным движением снимает с моей шеи коралловые бусы, затем отстегивает наручные часики.
Я еще раз смотрю на циферблат. Одиннадцать часов.
Сотрудница привычно обыскивает, скользя руками по плечам, груди, по ногам, расстегивает пояс и стягивает его с меня. Все, что она отбирает, складывается на письменный стол. Затем, направившись к двери, женщина спрашивает о чем-то в соседней комнате. Стук пишущей машинки на минуту прерывается.
Фекельди отвечает:
— Нет. Я так не думаю.
— О'кей! — говорит женщина и возвращается ко мне. — Чулки, бюстгальтер и тому подобное он разрешил вам оставить.
— Да? — удивляюсь я. — А что, собственно, он не думает?
— Он не думает, что вас можно заподозрить в покушении на самоубийство…
В покушении на самоубийство? Хорошенькое дело! И все это спокойно, в деловом тоне.
Значит, у меня оставляют вещи в знак того, что Фекельди отметает покушение на самоубийство? Или он думает, что я настолько выбита из колеи, что не способна на это?
— Так-то оно лучше. Ни оружия, ни запрещенных предметов, приспособлений и прочего. Вот и хорошо! — говорит женщина и кивает мне, выходя из комнаты.
Равнодушный знак внимания без тени сентиментальности и без признаков участия в холодных серых глазах.
Боже мой, если она обыскивает женщин по долгу службы, возможно, по пять — десять, а то и по двадцать раз каждый день, откуда взяться этому участию? Конечно, теперь я только одна из многих. Не особенно безопасна, но и не особо опасна… Должно быть, в этом доме ежемесячно разбирают, по крайней мере, дюжину дел по подозрению в убийстве, а то и больше.
Вернулся Фекельди.
— Еще немного терпения, — говорит он. — Мы сейчас.
Берет отобранные у меня вещи. Возле двери оборачивается и оставляет мне пояс.
— Это можете надеть.
Его слова звучат как просьба, даже с оттенком извинения.
— Спасибо, — отвечаю я.
Наконец-то в соседней комнате прекращается стук пишущей машинки.
Из коридора за дверью доносится рассерженный мужской голос. На высоких нотах кто-то протестует: «Я буду жаловаться! Обязательно! Не забывайте, что мы живем в свободной…» Последнее слово — «стране» я уже не слышу. Возможно, он сказал: «в свободном государстве», я не расслышала и никогда уже не расслышу. В чем же его обвиняли? Может быть, он тоже кого-нибудь убил? Как тоже? Что, я уже сама смотрю на себя как на убийцу? Или я должна играть эту роль, если Неле…
Фекельди вносит в комнату чем-то наполненный пластиковый мешок и подает мне два листа бумаги с написанным от руки и напечатанным текстом.
Мне подумалось, что у меня сейчас, наверное, заплаканное лицо, и выгляжу я плохо. Я стала искать сумочку. Сумочки нигде не было.
— Где моя сумочка? — спросила я.
— Здесь, вместе с другими вещами, — указывает следователь на мешок.
— И я не могу больше?..
— К сожалению, нет — все зарегистрировано… Пожалуйста, прочтите и подпишите.
На первом листе, отпечатанном на гектографе, нечто звучащее строго официально: «…известно, какое противоправное деяние мне инкриминируется. Я была извещена…» и т. д.
![Аркадий и Борис Стругацкие - Дело об убийстве [Отель «У погибшего альпиниста»]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
