Тэа Тауэнтцин - Любовь моя последняя
— Ахенваль? — удивился Фрайтаг.
— Да, и довольно долго. А потом они о чем-то спорили.
— Что вы называете спором?
— Если у одного одно мнение, а у другого другое… Но в таких случаях я никогда не слушаю. Может, Додо знает больше?
— Кто это — Додо?
— Барменша. Должна вот-вот придти. Ахенваль покинул бар довольно разозленный, а Шмерль остался. Тут, на этом табурете. И в этом я могу поклясться. Не из симпатии к Шмерлю, а потому, что так и было. Шмерль никак не мог убить Ахенваля, тот ушел отсюда живехонький. А Шмерль до пяти не сдвинулся с места.
— За что, собственно, Шмерль дал вам пятьсот марок?
— На пропой, на что же еще? Или вы думаете, что за ложное показание? Пять сотен? Вы меня плохо знаете…
— Что значит «на пропой»? — холодно переспросил Фрайтаг. — Он был вам должен?
— Должен? Шмерль? Да я ему полпорции в долг не дам. Таким людям я кредитов не даю. За него всегда платил Ахенваль. Но позавчера Шмерль дал мне пятьсот марок на хранение. Он был уже совсем хорош и думал, что может потерять эти деньги.
— У него еще были деньги?
— Откуда мне знать, господин комиссар?
В этот момент дверь бара распахнулась настежь, и в зал стремительно вбежала какая-то женщина.
— А вот и Додо.
Барменша выглядела почти солидно, как стенографистка в каком-нибудь финансовом учреждении. Серая шляпа, серое пальто, никакой косметики. Она энергичным шагом подошла к ним и, когда Фрайтаг объяснил ей, в чем дело, она тут же схватила суть.
— Да, правильно… пришел около двух, а Ахенваль был уже тут Ахенваль пил шампанское, а Осси Шмерль сразу заказал виски…
— Сколько он выпил?
— Восемь двойных.
— Ну, что я говорил, — ухмыльнулся хозяин.
Барменша села за стойку и открыла сумочку.
— Они спорили из-за денег. И еще, Шмерль говорил о женщине, которая пошла в отель. И из-за этого не получилось какое-то дело.
— Какое дело? — перебил барменшу Фрайтаг.
— Об этом они не говорили. Шмерль только все время повторял, что он не виноват, и дело сорвалось, потому что она пошла в гостиницу.
— Он называл имена?
— Нет, все время говорил «она». Якобы она пошла в отель, и он ничего не смог сделать. Ахенваль дал ему какое-то поручение. Может, Шмерль должен был наблюдать за этой женщиной, а она сбежала от него в отель? Я не знаю. Во всяком случае, Ахенваль был взбешен и требовал назад свои деньги.
— Сколько он ему дал?
— Об этом они не говорили. Шмерль сказал, что деньги сейчас не у него, он их унес, и из-за этого-то они и поругались. Ахенваль обругал Шмерля, правда, не громко, а так, сквозь зубы.
— А что он говорил?
— Называл трусливым псом и растяпой, тряпкой, и все такое. А в конце сказал: «Слушай, ты, жулик, ты специально прибрал денежки, потому что знаешь, что больше от меня не получишь ни гроша…» Потом он ушел, и это все, господин комиссар. Так и думала, что вы здесь обязательно появитесь.
— А почему вы так думали?
— Место, где убитого видели в последний раз, всегда интересует полицию, не так ли?
Фрайтаг ничего не ответил, лишь щелкнул зажигалкой и поднес ее к сигарете, которую барменша вытащила из сумочки.
Вскоре полицейские покинули бар, и Дундалек сел за руль полицейского автомобиля.
— Во всяком случае, мы теперь можем обвинить нашего маленького Осси в попытке убийства.
— А как вы это докажете? — безучастно спросил Фрайтаг. Его мысли были где-то далеко отсюда.
— На основании показаний барменши. Шмерль должен был убить жену Ахенваля и получил за это от него деньги. Ясно, как Божий день. Или вы в этом сомневаетесь, господин комиссар?
— Нисколько не сомневаюсь. Наверняка, так и было. Вот только доказать это мы не можем.
— Почему?
— Разве прозвучало чье-то имя? Разве шла речь об убийстве? Оба ругались из-за денег и из-за какого-то дела, которое не выгорело.
— Потому что женщина ушла в отель. Женщина — конечно, Этта Ахенваль. Шмерль был на стройке, собирался залезть на балкон. В последний момент его застукала соседка. Ахенваль назвал его потом трусливым псом. Я не вижу, как Осси сможет выкрутиться. Он должен объяснить, что делал на стройке. И тут он здорово вляпался.
— Он вляпался уже давно, — вздохнув, произнес Фрайтаг. — Дундалек, нам придется отпустить его. Разве вы этого не понимаете? Он скажет нам, что Ахенваль поручил ему только следить за его женой. И как мы опровергнем его слова?
— Если как следует надавить…
— Да ладно, Шмерль — не младенец. Он уже все продумал. И нам придется проглотить все, что он подбросит. В конце концов, убита была не Этта Ахенваль, а ее муж. И на волосок от смерти оказалась Лора Фройдберг.
— А что с ней, господин комиссар? Вы что-нибудь знаете? Она выживет?
— Надеюсь. Удар был не таким сильным, какой получил Ахенваль.
— Но допрашивать ее пока нельзя?
— Вряд ли… У нее высокая температура, и угроза для жизни остается. Главное сейчас, чтобы об этом никто не узнал. Убийца должен быть уверен, что она мертва.
В понедельник утром Осси Шмерль вернулся после двухдневного ареста в свою квартиру.
В маленькой спальне было все так же не убрано, как и перед арестом. Он только заглянул туда и сразу же направился в ателье. Там пахло пылью, пустотой и тридцатью увядающими розами в напольной вазе. Осси открыл узкий шкаф — белый пеньюар исчез, несессер из крокодиловой кожи тоже. Наверняка полиция перевернула все сверху донизу.
Он опустился в темно-вишневое кресло. Что теперь делать с его свободой? В камере было едва ли не лучше. Там с ним считались, приносили еду, он видел людей, слышал человеческие звуки. Здесь же он мог умереть, и ни одна собака не подумала бы о нем.
Печальные мысли перебил звонок в дверь его квартиры.
Осси поднялся с кресла и пошел открывать.
Это была Рут. Вся с ног до головы в черном, и черный капюшон надвинут на лоб.
— Входи, Рут. Хорошо, что ты пришла. Я как раз готов покончить с собой.
— Это чувствуется. — Рут, не раздеваясь, села на стул и откинула капюшон.
— Итак, Осси, что же произошло? — Тут она заметила зияющий пустотой открытый шкаф. — Полиция забрала вещи?
— Сначала они забрали меня, — с досадой в голосе ответил Осси. — Потом вещи. Ищут отпечатки пальцев.
— Ну, и? Мы же с Романом часто бывали у тебя. Разве ты им не сказал?
— Конечно, сказал.
— А еще что ты им сказал?
— Ничего. Ни одного имени, ничего… Гвидо был моим другом и часто бывал здесь с вами и другими знакомыми. Я еще сказал, что он часто бывал здесь в мое отсутствие. Понимаешь?
— С Лорой?
— Так думает Фрайтаг, потому что он нашел фотографию. А я не помешал ему так думать. Он сразу пронюхал, что ателье оборудовал Гвидо.
— Это трудно доказать. Все счета выставлены на твое имя. А если и…. Почему он тебя арестовал?
— Почему? Потому что я был на стройке. И потому, что потерял там пуговицу от пальто.
Черные глаза Рут сузились.
— Ты был на стройке?
— Да, но не в половине третьего, когда убили Гвидо, а без четверти два. После этого я еще встретился с Гвидо в «Бонбоньерке».
— А что ты делал на стройке?
— Оставь, Рут. Все кончено. Гвидо мертв. Я его не убивал, и ты тоже нет. Я только хотел бы узнать, кто же все-таки убил его?
Неожиданно Рут вскочила со стула. В ее черных глазах тлели маленькие зловещие огоньки, как у дикого зверька.
— То, что его убила Этта, для меня было ясно с самого начала. Это не мог быть никто другой. Она ненавидела его. Ненавидела хладнокровно и до уничтожения. Я всегда говорила Гвидо, чтобы он ее остерегался. Почему ты ему не помог? Ведь ты был его лучшим другом. — Выпрямившись во весь рост, она стояла перед Осси, закутанная в свое пальто, как в грозовое облако, и смотрела на него сверху вниз.
Осси слегка втянул голову в плечи.
— Рут, будь благоразумна. Как я ему мог помочь? Разве я был с ним, когда…
Рут отвернулась от него и забегала по комнате, как по клетке.
— У нее черствости — на десяток мужиков, знаю я этих белокурых бестий… И она еще отвертится, скажет, что это была самооборона.
— Это понятно… А почему Гвидо поднялся домой через балкон?
Рут нетерпеливо отмахнулась.
— Причем у нее столько бесстыдства, что хочется дать по морде… С утра до вечера разгуливает теперь с этим Виктором, ездит с ним за город, наряжается, как кукла, надевает самые дорогие платья. А Роман — такой осел!
— А что Роман?
— Он, конечно, на стороне своей любимой кузины. Ты же его знаешь… Этта для Романа — неземное существо. Ах, мне все это так действует на нервы, Осси. Но цыплят по осени считают. Я скоро опять приду. Только Роман ничего об этом знать не должен.
И Рут ушла, громко захлопнув за собой дверь.
Харальд фон Фройдберг спустился вниз из пансиона, погруженный в свои мысли. Он полчаса прождал у закрытой двери комнаты Рут и даже немного поговорил с сестрой Маргой.
