Леонид Словин - Из хроники кладбища «Шмерли»
— Сначала войду в курс новостей…
У Бахметьева затрещал телефон, Денисов повернул к дверям.
— Правильно, — телефон все трещал. — Я скажу, чтобы Королевский показал тебе последние протоколы.
— Он здесь?
— Был у дежурного… — Он взял, наконец, трубку.
В дежурке спецгруппа Управления и приданные курсанты Высшей школы толпились у телевизора.
Визит президента Соединенных Штатов уже начинался. На экране огромный «Боинг» выруливал к зданию аэропорта. Надпись на красном полотнище гласила — «ДОБРО П О ЖАЛОВАТЬ, ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ».
— Королевского никто не видел? — спросил Денисов.
Ему не ответили.
Тяжелый «Боинг» президента наконец замер. Подали трап, и тогда Громыко и его грузная жена начали встречное размеренное движение в направлении лайнера.
Все было неожиданно и интересно.
Десять других телевизоров, передававших вокзальную хронику, были мгновенно забыты — там переливался на черно-белых экранах нескончаемый поток пассажиров.
— Денисов! — крикнули от двери. — В комнату матери и ребенка! К следователю…
Уходя, он увидел Громыко с супругой, выдвинувшихся на исходные рубежи, высокий трап и все еще закрытую дверь президентского самолета.
Похожая на мордовку дежурная медсестра Вера все еще продолжала плакать. Однако припухшие, приподнятые вверх, как у кошки, глаза выглядели лукаво, казалось, она вот-вот вытрет слезы, засмеется в лицо сидящему напротив Королевскому.
Рядом сидела и вторая дежурившая ночью сестра — Тамара, с правильными чертами лица, классной фигурой и вздорным характером — мучительное испытание молодых лимитчиков милицейской роты. Она числилась патронажной, за устройство на ночлег не отвечала. В ее обязанности входила помощь пассажирам с детьми — получение билетов, транспортировка, организация содействия…
Она подчеркнуто независимо кивнула Денисову.
— Бахметьев хотел, чтобы ты познакомился. — Королевский подвинул отпечатанные страницы. В отличие от других следователей, он печатал свои бумаги на портативной пишущей машинке. — Держи!
Денисов проглядел протокол. Патронажная сестра ничего не видела, ходила по вокзалу, приглашала матерей с детьми на ночлег. Утром ушла. До того, как обнаружили убийство. На допрос ее доставили уже из дома.
— Я могу идти? — Патронажная, не оборачиваясь, процокала каблуками к дверям.
— Бахметьев считает… — Королевский сунул протокол в кейс, перед тем как подойти к зеркалу, — что все-таки следует поинтересоваться тем преступлением…
— Сусанной Маргулис? — Это было следствие их только что состоявшегося разговора.
— Да. Мало ли как будет! Ну, я поехал.
Появился Антон.
— Дала я работы всем… — снова завела медсестра. Тем не менее она говорила уже спокойнее.
— Ты всех подвела… — Сабодаш достал «Беломор», подумал, сунул назад, в пачку. — Меня! Себя… Ты бы позвонила мне! В паспорт бы взглянула на худой конец!
— Кругом я виновата!
— Женщина эта была одна? — спросил Денисов.
— Одна. Так жалко ее стало…
Ей и самой тоже можно было посочувствовать. Работала давно, ее любили за легкий характер и невзыскательность, с которой она принимала вечную чехарду графика, неожиданные дежурства и постоянные подмены.
— Чистенькая такая старушка. В чулках… Одна нога забинтована, опухает. А может, тромб… «Девочка, говорит, нет сил сидеть на стуле!» А тут Тамарка! «Конечно, пусть отдохнет! Такими и мы будем…» А сама хоть бы зашла, посмотрела! Эх, думаю, где наша не пропадала…
Денисов не исключал в качестве мотива и корысть. Были данные: места, значившиеся по отчетам непроданными, в действительности некоторые дежурные сдавали, выручку прятали. Часть денег, возможно, шла наверх.
— Вас четверо было?
— Трое. Фактически двое. Одна — на четвертом этаже. Еще кассир в гардеробе.
— И уборщицы.
— Их не докличешься. Особенно, когда работы поменьше, а в сон клонит. С полтретьего до полчетвертого…
— Я об этой ночи.
— Эта — тихая. С субботы на воскресенье, с воскресенья на понедельник — вообще тишина. А тут еще Рейган прилетает. Милиции полно. — Она снова стала похожа на кошку, как их изображают на почтовых марках — лукавые, суженные кверху безвинные глаза.
— Долго старушка находилась в приемной? — спросил Антон.
— Две минуты. От силы три. Она устала, я буквально с ног валилась! Я ведь с ночи. Меня попросили остаться на вторую смену…
— С какой стороны она подошла?
— Не заметила… Из гардероба кассир отошла — «чай пить». Фактически вздремнуть… Я еще говорю: «Завтра заплатите…» Да, и такое чувство — будто старушка уже была у нас. В этом году…
Денисов внимательно слушал.
Антон продолжил:
— Потом?
— Повела в триста четырнадцатую. В изолятор. «Вот кровать, располагайтесь…»
— А почему в изолятор?
— Больная женщина, рядом дети. Изолятор — самое место.
Денисов слушал. Он лучше представлял все, когда вопросы задавал другой, а сам он был сосредоточен на ответах.
— Поспать пришлось? — спросил Антон.
— Спала… — Она не стала лгать. — Но что за сон? То и дело подходят. Отвечаешь, засыпаешь. Покемарила за столом…
— Долго?
— С час. Потом поезда стали прибывать. Детское питание. Тамарка уехала…
— А как обнаружила?
— В девятом часу. Работаю, забыла обо всем! И вдруг в голову: «У меня же человек в изоляторе! Не оформлен!»
— Дальше…
— Лечу по коридору… — Она расплакалась. — Вбегаю. На подушке кровь! Ноги так и подкосились… Вижу: защелка на двери отодвинута: спускайся по лестнице и на перрон… Свободный проход!
— Внутренним замком вы не пользуетесь?
Она покачала головой.
— Устали запирать! Замки — стандартные, у рабочих свои ключи…
— Но ведь реконструкция закончилась.
— Все время что-нибудь доделывают, подмазываю…
Денисов и Сабодаш хорошо это знали. В связи со стандартными наборами замков и ключей то и дело возникали конфликты и в других службах. Ключами от медкомнаты однажды открыли парикмахерскую.
Антон спросил, как и Денисов утром:
— Если дверь была закрыта изнутри на защелку, значит преступник зашел отсюда, из большого общего коридора…
— Ну, да. А потом отодвинул защелку изнутри и спустился по лестнице…
Их прервали: Денисов услышал по рации свой позывной.
— Двести первый! Как слышите… — Он узнал голос младшего инспектора Ниязова, ответил:
— Слышу вас хорошо.
— Я прошу подойти в центральный зал…
В рации послышались голоса, командир отделения предлагал кому-то:
— Иди на обед… Как понял?
— Понял… — отозвался постовой. — Буду у телевизора.
— Срочно… — снова пробился Ниязов. — Двести первый!
— Иду!
Еще издали в зале Денисов увидел серьезное, со сросшимися бровями, неулыбчивое лицо младшего инспектора. Ниязов уже ждал его — смотрел в сторону эскалатора. Все остальные — пассажиры — не сводили глаз с висевшего под потолком цветного телевизора: торжественный кортеж президента Соединенных Штатов Америки приближался к Кремлю.
— Одна женщина, — Ниязов заглянул в блокнот, — Струева Татьяна Ивановна, город Валуйки… Видела ночью мужчину…
— В комнате матери и ребенка?
— В коридоре. Она ночевала на третьем этаже.
— Почему мы не знаем?
— Она ездила с ребенком в Морозовскую больницу. Я ее перехватил… По-моему, ей не захотелось подниматься, когда увидела столько милиции там…
— «Торжественный момент! — раздалось по телеку. — Кортеж машин приближается к Боровицким воротам…»
— Вы идите наверх… — Ниязов уже несколько лет упорно продолжал «выкать», правда, только в отношении Денисова, которому явно подражал. — В двести шестую… Я скажу, чтобы она поднималась к себе. — Он так ни разу и не оглянулся на экран.
Струева оказалась крепко сбитой беленькой коротышкой в тренировочном костюме. Было ей хорошо за тридцать.
Она мельком взглянула на Денисова и Ниязова, продолжала разговаривать с малюткой, ложка за ложкой вливая в него кефир:
— Вот нам и расчудесно! Какие мы хорошенькие! — настроение у нее было не очень веселое, она не закрывала рта; обращалась к ребенку во множественном лице: — Ничего, что папочка нас оставил. Нам и с мамочкой прекрасно. Мамочка нас не бросит…
Закончив кормить, она ловко перепеленала малыша, пропела больше для Денисова и Ниязова:
— Милиция пришла за нами… Подписку опять нам дадут. Выезд из Москвы в семьдесят два часа… А не выедем — нас в спецприемник отправят. На Угрешскую… Правда?
— Никто вас не отправит… — Ниязов держался, как всегда, серьезно.
— Вы действительно видели ночью мужчину на этаже? -Денисов смотрел, как руки ее ловко собирают и заворачивают пеленки, ползунки, весь крохотный детский гардероб.
— Конечно, — она двигалась как заведенная.
Спальня была небольшая — на две взрослые и две детские кровати.
