Сергей Валяев - Топ-модель
Просыпаюсь от шума воды — потом понимаю: джакузи. Вспоминаю нашу встречу с Максимом. Кажется, мы понравились друг другу? Парень он заметный, косая сажень, как бы выразилась моя бабушка. И покорять его не надо, как горную вершину. Впрочем, он уже покорен Евгенией, и мне лучше держаться в сторонке. Двоюродная сестра моя — девушка решительная и огреет ещё тефалевой сковородкой. А мне надо думать о высоком, то бишь о Высокой моде. Вот моя хрустальная вершина, на которую карабкаться и карабкаться.
— Подъем, соня, — в комнате появляется обнаженная Женя: у неё крепкое тело, грудь с кофейными сосками, полноватые ягодицы, простоватые ноги. — Не топ-модель, — понимает мой взгляд. — Но мужчы-ы-нам, — иронизирует, нравится.
— А им все нравится, — ляпаю я. И спохватываюсь: — Ой, прости, я имела ввиду…
— Не суетись, Машка, — смеется сестра. — Я Дубровская! Будь проще и никогда не комплексуй! Все эти провинциальные штучки забудь. Здесь Москва. Будешь тюхтей, сожрут и не подавятся. Будь всегда начеку, как граната. Ты девочка красивая, значит, будут липнуть всякие спонсоры, бизнесмены, «новые русские», бандиты. Если не втюришься, сама в какого-нибудь недоумка, то всегда крути «динамо», но красиво. Никого не жалей, словам не верь, по блажи раздвинешь ноги — пойдешь по рукам. Ты меня поняла?
— П-п-поняла, — отвечаю, заикаясь, и признаюсь, что у меня такое впечатление: прибыла я не в цивилизованный город, а в лесную чащобу, кишащую всяческой нечистью.
— Совершенно верно, — говорит сестра. — Вурдалаки, кикиморы, лешие. Вампиры, — уточняет, — энергетические. Не смейся-не смейся, а наматывай на ус.
— А Максим?
— Что Максим?
— Он кто? В твоей квалификации.
— Он мой жених, — открывает шкаф. — Барахла много, а нацепить нечего. — Перебирает вешалки, на которых висят разноцветные одежды. — Так вот, Максима я сама воспитала и держу в узде. Он ещё брыкается, но…
— Он же не лошадь, — смею заметить.
— Правильно, он — конь, — вытаскивает из шкафа темно-синий костюм. От Версаче. А выглядит, как от Армани. Ну да, ладно!.. Так, о чем это я?..
— О конях, — напоминаю, — и кобылах.
— Машка, не груби, — грозит пальцем Женя. — Я могу лягнуть.
— Попробуй, — делаю стойку а`ля Ван-Дамм.
Сестра смеется — ишь ты, как девочка быстро учится. Если дело пойдет так дальше, то волноваться нечего: удар ногой в мужланский лоб — и выноси готовенького.
Для пущей убедительности я делаю балетное «па» — и носком ноги касаюсь хрустальной вазы, стоящей на буфете. Та, покачнувшись, остается на месте. Евгения пугается — любимая мамина вазочка!.. Я вспоминаю свою маму, и мое желание покорить столицу возрастает во сто крат.
Тут в прихожей трещит звонок. Женя спешит к входной двери. Оттуда слышу пронзительные и неприятные голоса. Они невозможно сюсюкают, и кажется, что во рту говорящих по килограмму цветных леденцов. Кто это к нам пожаловал?
Через секунду я знакомлюсь с сестрами Миненковыми. Они похожи на собачек породы пикинес — маленькие подвижные мордочки, выпуклые глазки, вздернутые носики и повизгивающие голоса. Галя — старшая сестричка приземиста, на клювике позолоченные очки, подчеркивающие как бы её общую интеллигентность. Младшая Алла — субтильная дамочка с обвислым бюстом. Личико обсыпано веснушками, как зернами ржи. Губы держит постоянно дудочкой, оттого они похожи на пикинесную попу.
Словом, не трудно догадаться, что сестры Миненковы мне не понравились. Мало того, что они не были привлекательны, так сказать, внешне, главное, от них исходила неприятная темная энергия завистливых ехидн, для которых такие понятия, как красота и вкус, были пустым звуком.
Одеты они были тоже без вкуса и ума. В каких-то пышных кринолиновых юбках, причудливых жакетах и с большим количеством различных аксессуаров. В их облике французская революция XVIII века нелепо сочеталась с африканским сафари, жаркими тропиками и индийскими храмами.
— Маша? Ой, какая наша Машенька? Приехала Москву покорять? Ха-ха, ну смешная девчонка! Как бы тебя здесь не покорили?.. — кричали сестры одновременно. — Куда мы, девочки? Давайте, в стриптиз — бар «Полуночный ковбой». Та-а-ам такие ковбои с та-а-акими шпорами, — и хихикали, как сумасшедшие.
Я глубоко вздохнула, будто собираясь нырнуть на тихое морское дно, и заставила снять с себя раздражение, как плащ с плечиков. Разве меня не учили в тэнквондо, что в любой ситуации надо держать голову холодной. Когда отключаешь разум и гневаешься, то получаешь прорехи в душе. Не так ли? И поэтому я улыбнулась, словно черноморская акула под днищем дырявой шхуны:
— «Полуночный ковбой», как интересно?
— Да, Машенька, мы тебя сразу плюхнем в столичную сточную жизнь, галдели Миненковы, — чтобы никаких иллюзий, никаких романтических представлений, никаких…
— Да, все она сама знает, — говорила Евгения. — И даже лучше вас, старых пастушек. Это у вас «полуночные» страдания, а у Марии — никаких романтических бредней.
— Почему же? — возразила. — Я верю в себя.
Впрочем, это я сказала сама себе — «пастушки» с шумом и гамом выбиралась в коридор. Было такое впечатление, что надушенные и приукрашенные обезьянки в кружевных цирковых юбочках с радостной торопкостью выбираются в опасные джунгли для интересных приключений.
Вечерняя Москва встретила нас прохладой, рекламными огнями и умиротворяющим гулом. Это был не дневной, напряженный гул, призывающий жителей города и его гостей к выносливым будням, где нельзя ни на секунду расслабиться и подумать или о вечности, или о себе, родном. Сгущающиеся сиреневые сумерки, как пончо, накрыли город, скрывая морщины старых переулков, рваные раны помойных подворотен, бомжевитость железнодорожных вокзалов и полдневную жарынь проспектов, забитых транспортом…
Теперь дороги были свободны — и мы мчались на битых, цвета раздавленной вишни, «жигулях» сестер Миненковых, что называется, с ветерком. Средства передвижения, окружающие нас, в большинстве своем напоминали боевые танки. Я посмеялась: такое впечатление, что в городе ведутся военные действия.
— Джипы — престижно, — отвечала Евгения. — А война вокруг нас, детка, но невидимая. И побеждает в ней или сильнейший, или подлейший.
Я посчитала, что слова двоюродной сестренки есть рисовка столичной штучки, и продолжала глазеть по сторонам с любопытством провинциалки.
Москва напоминала мне огромную многопудовую купчиху в бесчисленных и аляповатых одеждах. Кажется, есть такая картина «Чаепитие в Мытищах» — там за столом сидит пышнотелая матрона и хлебает чай с блюдца. А вокруг неё служки, блаженные да попрошайки. Интересно, какую роль судьба отведет мне? Во всяком случае, мне бы не хотелось стоять с протянутой рукой у хлебосольного стола в надежде на жалкую подачку.
Когда мы подъезжали к зданию, на фасаде которого скакала на кобыле ковбойская фигура, созданная умельцами из цветных электрических лампочек, нашу скромную малолитражку «подрезал» танковый джип «Гранд Чероки» цвета серебристо-истребительных крыльев.
— Козел, — на это сказала Галя, сидящая за рулем. — Был бы пулемет…
— У нас есть помидоры, — Алла зашуршала пакетом.
— Девочки, прекратите, — проговорила Женя. — Вечер долгий, мы фраера взорвем изнутри.
— А если он любит мальчиков? — спросила я.
— Будем надеяться на лучшее, — посмеялись все.
Выбираясь из машины, заметила у враждебного нам джипа атлетического молодого человека с короткой стрижкой и трапециевидной челюстью. Не герой ли он моего романа?
Не обращая внимания на окружающий мир, Атлет захлопнул дверцу своего внедорожника и уверенной походкой отправился к парадному подъезду ночного клуба. Там призывно горели рекламные огоньки, и лакействовал тучный человек в ливрее, но в шортах и с обнаженным пузом.
— Разврат ждет нас, девочки, — провозгласила Галя, и мы тоже направились к парадному подъезду.
Наш путь проходил мимо новенького джипа, имеющего наглость нас морально оскорбить. И я не удивилась, когда краем глаза заметила, как Аллочка плющит помидорину об его лобовое стекло. Месть пролетария — буржуа? Сочная, окровавленная ветошь помидора начала сползать по стеклу…
— Будет соблюдать, паразит, правила движения на дороге, — проговорила Аллочка. — Не люблю хамов.
Кто больше хам, промолчала я, тот, кто хамит несознательно или тот, кто это делает умышленно? Вопрос остался без ответа — швейцар скалился нам, будто родным:
— Добро пожаловать, милые дамы.
— Ты сам мил, чертушка, — пощекотала Галя ноготком халдейский живот. Джо выступает?
— А как же, красавица.
— Отлично, — заключила «красавица», похожая, напомню, на тропическую обезьянку. — Джо — моя любовь.
— Не-е, Джек лучше, — захихикала Аллочка. — У него трицепсы больше.
