Сергей Валяев - Топ-модель
— Добро пожаловать, милые дамы.
— Ты сам мил, чертушка, — пощекотала Галя ноготком халдейский живот. Джо выступает?
— А как же, красавица.
— Отлично, — заключила «красавица», похожая, напомню, на тропическую обезьянку. — Джо — моя любовь.
— Не-е, Джек лучше, — захихикала Аллочка. — У него трицепсы больше.
Я поняла, что суровая судьба решила меня испытать, столкнув с сексуальными маньячками. Да делать нечего — значит, так надо. Вот только кому? Мне? Ладно, решаю, не будем нервничать раньше времени — скорее всего, ветшающие тетки Миненковы есть жертвы столичной моды на подобные публичные представления. Никто их не любит, равно, как и они никого не любят, кроме самих себя, разумеется. Им можно только посочувствовать — быть в эпицентре столично-богемного блуда и оставаться старыми девами.
Перешагнув порог заведения, мы оказались… в мексиканских прериях. Во всяком случае, первое впечатление было именно таким. Яркие краски, где цвет оранж преобладал, на каждом столике стояли декоративный кактусы, маленькая сцена представляла собой загон для лошадей в далеком, пыльном и колоритном Техасе, а клетчатые рубахи и джинсово-кожаные штаны на грубых официантах, выступающих в роли грубых и простых парней, дополняли это впечатление. Не хватало лишь кобылы. Или коня. Впрочем, разгоряченные конские морды были намалеваны на заднике сцены.
— Как тебе здесь, Маша? — поинтересовалась моя двоюродная сестра, когда мы садились за столик. — Не хило?
— Конечно, не Париж, — отшутилась я, — но отдохнуть, думаю, можно.
— После третьей бутылки текилы будет нам и Париж, — заметила Галя.
— И даже Рио-де-Жанейро, — хихикнула Аллочка, потирая ручки в предвкушении праздника.
Еще раз осмотревшись, я определила основной, так сказать, контингент любительниц остренького. Это были деловые дамочки за тридцать. Прекрасный возраст, когда позади первая сумасшедшая любовь, когда потеряно лет пять-шесть на создание семейного гнездышка, пропахшего котлетами, детскими пеленками и скандалами со спивающимся муженьком, когда есть самостоятельный, ломкий и вредный ребенок-подросток, когда есть прибыльный бизнес, но нет счастья в личной жизни, утекающей с каждым днем, как песок сквозь пальцы. Главный враг таких дам — время. Глядя по утрам в зеркало, они замечают на лице серую сетку морщин, похожую на вуаль смерти. Не всякая обладает достаточным мужеством, чтобы не запаниковать. Многие, решив обмануть времечко, делают косметические операции, заводят молоденьких любовничков, обмазывая их кисло-сладкой спермой свои пряные личики, отдыхают на заснеженных курортах Швейцарии, посещают ночные клубы со специфическими программами, уходят с головой в работу и так далее. Увы, единственное, что нельзя объехать на хромой кобыле, так это каньон под названием «Время».
Тем временем атмосфера в клубе менялась в сторону техасского смерча. Публика желала обещанного рекламой зрелища. На столиках звенели графские бутылки с шампанским и крестьянской текилой. Мелкие дамские угодники, похожие на мультяшных вошек, суетились, пытаясь соответствовать волнительному моменту. Наконец из динамиков заштормило музыкальными волнами. Софиты на сцене радужно вспыхнули, образуя световое пятно.
— Джо! — истерично вскрикнули сестры Миненковы, а вместе с ними и весь зал.
И он появился в световом пятне — герой дамских слезливо-романтических грез. Джо был черен, как алабамская ночь. Но щерился белозубой улыбкой, как преуспевающий янки-яппи из штата Вашингтон. Прикид на Джо был самый что ни есть ковбойский: кожаные штаны, похожие на шаровары, куртка, модно разлохмаченная, байковая рубаха в клетку, ковбойская шляпа и сапоги с огромными и, видимо, звенящими шпорами. Словом, не мужчина — мечта!
Пока я его рассматривала, как гостья столицы витрины бутиков на Тверской, чернокожий man принялся выделывать своим телом странные движения, будто между его ног находилась невидимая и строптивая кобыла, на крупе которой мускулистый наш молодец с трудом как бы гарцевал.
Такая выразительная «скачка» принесла всаднику первый успех: тетки завизжали, в потолок ударили пробки из бутылок шампанского, мелкие дамские угодники утонули в первых же валах женского сладострастия…
Словом, праздник начал набирать обороты, как дизельная установка на морском буксире ЧПК-17.
Я невольно вспомнила море, свой милый городок, его провинциальных наивных жителей, праздничную набережную, чистенький порт… Представляю, какие чувства испытала бы моя мама, если бы увидела меня здесь, в этом веселеньком оранжевом вертепе… Ох, мама-мама…
Между тем Джо разошелся не на шутку, принявшись скидывать с себя одежды. И через минуту предстал перед нами… в чем его далекая алабамская мама родила. А родила она его в концертных плавках с лиловым отливом.
— Люблю уголек, — заявила Алла, заливая шампанским свое пылающее нутро.
— Красавчик наш раскудрявчик, — Галя тянулась плотным телом и потным лицом к сцене.
— Не зверейте, девочки, — сказала Евгения, — что подумает Маша.
Я хмыкнула от такой заботы — хороша сестра, затащила на этот истерический бабский бедламчик, а теперь волнуется о моей нравственности.
Между тем Джо решил пойти до конца и «в народ»: скинув плавки, он оказался в некоем подобии туземной повязки, которую я тут же почему-то окрестила бордельеро, слабо скрывающей его главную корневую суть. Двигаясь меж столиками, стриптизер задерживался у самых повизгивающих особ и те, млея и по-идиотски улыбаясь, тискали в это самое бордельеро чужестранные ассигнации. Я никогда не видела, чтобы люди с такой радостью расставались со своими кровными.
— А он рубли принимает? — позволила себе шутку.
Шутка оказалась неуместной — Аллочка скривила губы и заявила, что за такое изящное искусство платят только твердой валютой. Женя, словно поддерживая меня, засмеялась: какой-какой валютой, милочка?..
К моему облегчению, сборщик налогов с восторженных отечественных дур продефилировал в сторонке от нас, будто подозревая, что кроме «деревянных» ему здесь ничего не обломится.
Я перевела дух — что-то нас ждет впереди?
Ждало нас появление на сцене нового действующего лица. Это был невероятно рыжий малый с пунцовым лицом, будто его обжарили в соседней пиццерии. По истеричным криком публики нетрудно было догадаться, что перед нами Джек, прискакавший к нам из горячих чужих прерий. Нельзя сказать, что его «скачки» отличались чем-то принципиальным от «скачек» Джо: те же поршневые движения телом туда-сюда, та же мимика самовлюбленного самца, та же реакция экзальтированного бабье-макакного племени…
Я заскучала. И задала себе естественный вопрос: почему оказалась здесь в первый же день? Что за шутка судьбы? Или Евгения решила сразу кинуть глупенькую провинциалку в сточные воды мегаполиса, чтобы та не тешила себя пустыми иллюзиями? Или, быть может, сестры Миненковы собирались на это зрелище три месяца и отменить его было также трудно, как старт ракеты к мерцающим сардоническим звездам?
Как известно, путь к звездам проходит через тернии. Так и мой путь к подиуму, кажется, намечается через эти тернии?
— Нравится, Мария? — интересуется моя двоюродная сестричка.
— Как в зоопарке, — бурчу я.
— В зоопарке гармоничнее, — смеется Евгения. — А здесь обезьянник.
Тогда что мы тут делаем, хочу задать вопрос и не успеваю: появляется третье действующее лицо — тот самый Атлет, который имел наглость на дороге нахамить дамам в нашем лице. Так-так, этого ещё не хватало для полного счастья, хмыкаю я.
— Великолепный Дюк! — сообщает истеричный голос ведущего.
Прелестно-прелестно, хлопаю в ладоши, «великолепный Дюк»! Ну-ну, чем же он отличен от других?
— А мы его не видели, — сообщают поерзывающие от терпения сестры Миненковы.
Дальнейшие события походили на дурной сон — кошмарный сон. Такие сны мне иногда снились, но я знала, что это сны и терпела их ужасы, правда, иногда крича и тем самым пугая близких.
А тут — жизнь. Реальная, как унитаз.
Если бы я сама… собственными глазами… не поверила бы никогда!..
Поначалу красавчик, тоже облеченный в ковбойские кожи, принялся стаскивать их с себя, улыбаясь полутемному интимному залу фарфоровыми резцами, потом, оголившись до самых до бордельеро, сбежал со сцены. Как выяснилось через минуту, зря это сделал. Ой, зря!
Изображая необузданную машину «любви», атлетический Дюк приблизился к одному из столиков, где змеилась клубком некая компания расфуфыренных фурий.
— Дюк, ты душка! — вопили они, и я обратила внимание на некое несоответствие, скажем так, между их формами и голосами.
Формы были чересчур выпукло-искусственные, а голоса — чересчур хриповатые. Сама одежда и прически выглядели настолько вульгарно, что создавалось впечатление — на столь вычурное представление прибыли привокзальные шлюшки.
