Андрей Троицкий - Амнистия
Слышно, как хозяйка шмыгает сопливым носом. Видимо, в этот момент она сморкается и вытирает водянистые глаза кончиками платка.
– Скорей бы уж…
Мария Павловна переходит негромкий шепот.
– Скорей бы уж он помер. Измучилась я вся с ним. Стонет и стонет. Ни днем, ни ночью никакого спокоя нет. Измучилась я…
– Потерпи, – отвечает муж. – Не долго теперь мучиться. Ведь и живым его в могилу не закопаешь. А то, может, его обратно к озеру отнести? На то место, где ты его нашла?
– Господь с тобой…
– Я и говорю, не закопаешь живым, – говорит Лукич. – Я на себя греха такого не возьму.
– Что ты, что ты…
– А, может, он преступник? Может, он зек беглый?
– Не похож он…
Тарасов не может дослушать разговор, сил не осталось.
Он лежит на спине, смотрит в потолок и плачет. Болят сломанные ноги, лоб сделался горячим, а язык сухим и шершавым. Слезы туманят глаза, потолок расплывается, темный дождливый день сменяется таким же темным вечером. Но некому вытереть слез.
Он снова забывается дремотой, стонет во сне, бормочет какие-то слова. Сколько времени он тогда проспал? Неизвестно. Жужжат комары, дождь барабанит по крыше. А за стенкой все стучит молоток. Стук-стук-стук… Господи, когда же это кончится, когда придет смерть?
…Хозяйка садиться в изголовье кровати. В её руках чашка с крепкой ухой, поверх которой лежит толстый ломоть черного хлеба.
– Поешь, – говорит она. – Надо есть.
Тарасов с усилием отрывает голову от подушки, пытается сесть. Но боль сводит ноги. Он морщится, старается не застонать. Мария Петровна подкладывает вторую подушку ему под спину. Она поит Тарасова из чашки бульоном. Он обжигается, но пьет, кусает хлеб. Первый раз он чувствует аппетит. Он хочет есть.
– Который сегодня день? – спрашивает он.
– Двадцать девятое, – отвечает хозяйка.
– А месяц который?
– Май.
Вот как, уже май. Тарасов сбрасывает лоскутное ватное одеяло, смотрит на ноги, бледные, сильно истончавшие. Но живые, без синюшных гангренозных отеков. Становится легче.
Фельдшер из ближнего поселка показался на острове только в начале июля, когда Тарасов, подставив под плечи самодельные костыли, делал по комнате неуверенные шаги. Нацепив на нос очка, фельдшер ощупал ноги больного. Сказал, что без рентгена трудно поставить правильный диагноз, но, кажется, кости срослись правильно. Хочется на это надеяться… Иначе придется снова ноги ломать. Надо вести больного в Павенец, в больницу.
Фельдшер копается в бумажках, вынимает ручку.
– Как ваша фамилия? – спрашивает он Тарасова.
– Самсонов, – говорит Тарасов. – Петр Петрович. Москвич. Приехал порыбачить. И вот несчастный случай. Спрыгнул в воду, а там неглубоко и камни. Ноги поломал…
Тарасов убежден: что свое имя он раскрывать не должен. Он выздоравливает, он скоро встанет на ноги. Накопились счета, которые он должен оплатить. Теперь его жизнь приобретает особый смысл.
Фельдшер снова щупает ноги.
– А кто накладывал шины? – спрашивает он.
– Это я, – из темного угла комнаты выступает хозяин. – Я немного в этом деле петрю. При медсанчасти на зоне пять лет работал. Лепилой.
Тарасов снова не может сдержать слез. Это слезы счастья. Он будет жить. Через час ему помогают забраться в лодку фельдшера.
Над водой стелится утренний туман. Тарасов смотрит на удаляющийся остров. Забыты все обиды. На берегу стоят Мария Петровна и Василий Лукич. Они машут руками, что-то кричат. Но за гулом мотора слов уже не понять.
Он машет рукой в ответ, он уплывает отсюда навсегда. Уплывает в другую жизнь. Люди на берегу, а затем и сам остров скрываются в тумане.
Свеженький, как молодой огурец, гроб остался стоять в сенях. Авось, самим хозяевам пригодится.
* * * *А ведь как все хорошо начиналось…
Каша заварилась около двух лет назад. Директор театра, ещё не подписав заявление Тарасова об увольнении по собственному желанию, покачал головой и криво усмехнулся: «Максим, не переоценивай свои возможности. Мы тут тебя не зажимаем. Но ты со своими задатками, со своим актерским уровнем можешь рассчитывать только на вторые роли. Пока. Еще успееешь вырасти». «Мне не нужны вторые роли, я уже много переиграл вторых ролей», – буркнул Тарасов.
«Роль Гамлета ты не получишь нигде. Понимаешь? В любом, самом задрипанном театре тебе не дадут ничего приличного. Везде придется начинать с нуля. Везде придется доказывать, что ты не верблюд. И на это уйдут годы», – сказал директор. «Что ж, придется начать с нуля. Но только не в театре. Этим я сыт».
Директор пожал плечами и подмахнул заявление.
Тарасов ушел из театра. Он не болтался по пивнякам и не бездельничал. Он забыл дорогу на любительский ринг, но в спортзале бывал почти ежедневно. Режим тренировок пришлось изменить. Четыре раза в неделю посещал тир. Каждый день бегал по восемь километров по пересеченной местности. Затем душ. Затем сорок минут на прыгалках. Три минуты, полминуты отдыха, ещё три минуты… Снова душ.
К гантелям и штанге не прикасался, чтобы не набрать дополнительную мышечную массу. Впереди длинная дистанция, а лишние килограммы ни к чему – нагрузка на сердце.
Стояла ранняя карельская осень, на студеном ветру трепетали желтые листья, щелкали выстрелы карабина, сладко трепетало сердце… Оно выстукивало непривычные скорые ритмы. Сердце ждало скорых перемен.
Но к черту всю эту лирику, все эти желтые листья и сердечные мотивы. В задницу их. Тарасов знал, что к прежней жизни жалкого провинциального лицедея и спортсмена неудачника уже нет возврата.
Подобралась компания старых знакомых, все боксеры. На ментовском языке такая компания называется устойчивой преступной группировкой или бандой. Пусть будет банда. К черту все слова, все определения. Это были крутые парни, способные не мелочью заниматься, не чемоданы на вокзалах тырить, ни валютчиков шерстить. Это были ребята, способные на большие дела. Их мужество не выветрится, не рассосется…
Алтынов, Яновский и сам Тарасов – три фигуранта. Но Петрозаводск, хоть это и столица какой-то там гребанной республики по существу нищая чухонская глубинка. На весь город богатых людей по пальцам считать. В этой медвежьей дыре денег никогда не водилось и, надо думать, в обозримом будущем не заведется.
Перед отъездом Тарасов решил поговорить с больным отцом.
Он сел на его кровать: «Я договорился с одной женщиной. Она будет приходить сюда. Приготовит, постирает и вообще… Деньги я буду высылать каждый месяц. Сколько смогу». «А может, останешься? – отец говорил плохо, неразборчиво. – Я мечтал увидеть внуков. До того, как загнусь». «Мне нечего делать здесь, в этой дыре, – помотал головой Тарасов. – Мне все здесь осточертело. Прости. Как говаривал герой одного спектакля: или сейчас или никогда».
«Что ты задумал?» – спросил отец. «Я задумал начать нормальную жизнь. Всего-навсего», – сказал сын. «Максим, дай мне умереть спокойно. Не делай ничего такого, о чем потом придется жалеть», – кажется, отец готов был пустить слезу. Тарасов не ответил, разговор был закончен.
Друзья взяли билеты до Питера. Северная столица – город больших денег и больших возможностей. Там можно развернуться. Так они думали. Господи, какая наивность. Никто их в Питере не ждал, никто туда не звал. Помнится, жить пришлось в клопиной берлоге, снимая комнату у грязной и алчной старухи, похожей на процентщицу Достоевского.
Но неудобства быта легко сносить, когда знаешь, что впереди тебя ждут большие дела. А дела, как на зло, подворачивались не слишком крупные. Кажется, сначала был налет на салон меховых изделий или на филиал Сбербанка? Впрочем, какая разница?
Звучит, конечно, неплохо, даже весело: салон меховых изделий. Но это пустой звук. Да, риска было много, а навар мизерный. Самые дорогие шубы хранились в подвале, но Тарасов этого не знал. За полчаса до открытия салона спокойно вошли туда через черный ход, набили морды трем охранникам, стучавшим в домино. Затем положили персонал салона на пол и начали шмон.
По неопытности сняли вещи с кронштейнов в торговом зале. Дамскими шубками набили несколько объемистых баулов. Кожаные куртки и пальто вообще не тронули.
И вот главная ошибка. Они не спустились вниз, на склад, где в специальных холодильниках хранилась партия отборных канадских соболей. Короче, вышла лажа. Они взяли товар не первого сорта. А потом их обманул перекупщик. Дал какие-то копейки, а остальные вещи забрал якобы на реализацию. И благополучно смылся.
Больше других тогда заработал директор мехового салона. Да, это не лох, тертый перетертый мужик. Он быстро оценил ситуацию. До того, как вызвать милицию, директор вывез оставленные грабителями соболя и заховал их в надежном месте. А потом получил огромную страховку за якобы украденные вещи. Все списали на грабителей, как списывают убытки на пожар или стихийное бедствие. Впоследствии тот директор так раскрутился, что открыл ещё один или два салона меховых изделий. Вскоре его замочили питерские бандиты, которым этот навозный жук не доплатил какую-то мелочь. Все жадность…
