Андрей Троицкий - Амнистия
Локтев, живо представляя себе будущие нравственные страдания и унижения, до боли сжал виски ладонями.
– Что мне делать, что же мне делать? – спросил он то ли себя самого, то ли Руденко.
* * * *– В принципе помочь тебе можно.
Следователь вытянул ноги под столом, стянул слишком тесные, жавшие в подъеме ботинки и неожиданно перешел на «вы».
– Можно, так сказать, облегчить вашу участь. Но здесь одного моего желания мало. Лично я искренне симпатизирую вам, Алексей Евгеньевич. Вы интеллигентный человек с высшим образованием, драматург, две ваши пьесы поставил областной театр. И это, уверен, лишь начало вашего блестящего творческого пути. Только начало. Вы приехали покорять столицу, приехали за большим успехом, за громкой славой. Я правильно излагаю? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
– Все правильно, – кивнул Локтев, уже утративший способность живо соображать и мыслить логически. – Я рассчитывал поставить две своих пьесы в московских театрах.
– Вот видите, – Руденко понимающе покачал головой и грустно улыбнулся. – У вас впереди вся жизнь, долгая и прекрасная, как блоковская незнакомка. Прямо за поворотом большая удача и, надо полагать, большие деньги. Вам просто позавидовать можно. И тут это дорожное происшествие, эта досадная накладка. И что этого мужика, этого сбитого пешехода ночью выгнало на улицу? Спал бы себе под боком у жены, так нет, пошел бродить, приключения искать на свою задницу. Просто злой рок бросил его вам под колеса. Обидно, правда?
– Не то слово, – вздохнул Локтев.
– Вот и я говорю, обидно.
Руденко так горько покачал головой, будто неотступающая ни на секунду обида жгла, бередила и его душу.
– Но мы, муровцы, не слепые монстры, мы разбираемся в людях. Я сочувствую и хочу вам помочь. Сидел бы на вашем месте какой-нибудь неполноценный Гаврила с тремя классами, коридором и судимостью – разговора этого откровенного между нами не состоялось. А вы другое дело, вы настоящий интеллигент. Короче, помочь можно. Трудно, очень трудно, но можно. Но и от вас потребуется ответный шаг. Потребуется взаимная симпатия. Вы ведь на стороне закона? Вы ведь по нашу сторону баррикад?
– Разумеется, разумеется, – закивал головой Локтев, плохо понимавший суть иносказаний Руденко. – Я по нашу, то есть, по вашу сторону баррикад.
– Тогда сделаем так, это дело, – Руденко с чувством хлопнул ладонью по папке, – я постараюсь тормознуть. А вы напишите мне одну бумажку. Агентурная подписка, так эта бумажка называется. Мол, так и так, я, Локтев, выражаю желание стать внештатным осведомителем…
Локтева вздрогнул. До него, наконец, дошло, куда клонит Руденко.
– Я не буду писать никаких расписок, подписок. Не буду.
– Чудак-человек, – Руденко легко, без усилия рассмеялся. – Вы даже не поняли, что вам предлагают, а уже отказываетесь. Представьте: вы будете жить так, как жили раньше. Забудете это дорожное происшествие, как ночной кошмар. Не было ничего – и точка. Пишите пьесы, становитесь известным драматургом – лично я это даже приветствую. Взамен от вас не требуется ничего или почти ничего. Пару, тройку раз в месяц составите бумажку.
– Я не буду составлять бумажки.
Руденко не слышал возражений.
– Вы ведь вращаетесь в театральной среде. А это настоящий рассадник преступности. Ее питательный бульон. Все эти театральные деятели, как на подбор наркоманы, пидрилы, психи долбанные. Бери любого и мотай срок – не ошибешься. А вы будете давать сигнал. Где-то что-то увидели или услышали… Понимаете? Я рад любой информации. Кроме того, ваши услуги будут оплачены. Деньги небольшие, но и они не будут лишними. И, кстати, приходить сюда не надо, избави Бог. Будем встречаться на улице, в сквере, где хотите. Где вам удобно.
– Я сигнализировать…
Локтев не договорил, от волнения запершило в горле, он закашлялся.
– Я ничего составлять не стану, никаких бумаг. Писать доносы не обучен.
Руденко сделался грустным.
– Как знаете. Если хотите променять блестящую карьеру драматурга на тюремную шконку и все прочие прелести тамошней жизни – валяйте, это ваше право. Я только хотел помочь. Я понимаю внутренние мотивы вашего отказа… Вы боитесь огласки, боитесь, что о нашем сотрудничестве узнают, например, товарищи, друзья. Напрасно. Об этом будут знать только два человека: вы и я. И все. Мои коллеги, даже мой непосредственный начальник, даже начальник МУРа, начальник ГУВД, не будут знать вашего подлинного имени. Только псевдоним. Мы придумаем вам псевдоним.
Руденко посмотрел на подоконник. В цветочном горшке, в сухой, как пепел, земле доживал последние дни, засыхал на глазах желтоватый сморщенный кактус. Руденко, прищурившись, долго разглядывал растение, словно оценивал его шансы на жизнь. Шансы, если кактус не полить сегодня же, равны нулю. Кактус загибается.
– Постойте, – Руденко поднял кверху палец. – Псевдоним я уже придумал: кактус. Есть в этом псевдониме глубокий философский смысл. Кактус, прорастая вглубь земли своим длинным корнем, стремится найти воду. А вы стремитесь найти нужную следственным органам информацию. Символично. Как вам нравится этот псевдоним: кактус? Будете подписывать этим словом свои сообщения. Ничего псевдоним? Кактус… Пишется с большой буквы.
– Я не стану подписывать словом «кактус» никаких сообщений, – помотал головой Локтев. – Я вот что сделаю: получу свой срок и отсижу его.
– Вот ты, значит, как запел, – Руденко поджал бескровные губы. – Значит, по-хорошему ты не понимаешь? Какая же ты все-таки тварь и мразь. У тебя сейчас подписка о невыезде. Добрый тебе следователь попался. Ничего, меру пресечения можно изменить. В камере ты быстро поумнеешь. Станешь проситься на допрос. Но я тебя подержу в изоляторе. Месяц, другой, третий… Ну, что ты смотришь на меня, как бабья писька?
Локтев не ответил, он наклонил голову вперед и сжал зубы.
– И разговоров у нас приятных больше не состоится, – продолжал Руденко. – Впереди только серьезные беседы. Ты ещё не понимаешь, что это такое. Но поймешь. Когда ты обосрешься, я не позволю тебе сменить штаны. А когда у тебя пойдет кровь изо рта и из ушей, я не вызову врача, чтобы её остановить. Так и сдохнешь в собственно говне и крови. А если и не сразу сдохнешь, то уже на следующий день будешь ссать кровью и кончать камнями из почек. Ему предлагаешь сотрудничество. Другой бы от радости прыгал, а он жопой крутит. Неблагодарный ты хер.
Руденко надолго замолчал, остановив взгляд на желтом кактусе.
– Ладно, – наконец, сказал он. – Я немного погорячился. Но и вы тоже хороши. Уперлись… В следующий раз мы встретимся через четыре дня. Здесь же, в десять часов. Вот повестка. Давайте пропуск, подпишу. Четыре дня – это время на раздумье. Учтите, такое роскошное предложение вам больше не сделают. Я ведь дарю вам жизнь, свободу и здоровье. А что взамен? Практически ничего. А вы кочевряжитесь. Обещаетесь подумать?
– Обещаю.
Локтев встал, взял из рук Руденко повестку и пропуск. Руденко тоже встал из-за стола.
– Тогда счастливо, Кактус.
* * * *Оставшись в кабинете один, Руденко развернул на столе свежую газету пробежал глазами заголовки, даже прочитал пару абзацев из заметки на криминальную тему. Но тут в дверь постучали, вошла невзрачная женщина, курьер из информационного центра. Положила на стол поверх газеты несколько сколотых скрепкой листков бумаги.
– Из ГУВД Петрозаводска пришел ответ на ваш запрос о гражданине Тарасове.
– О, спасибо, – встрепенулся Руденко. – Какое счастье.
Он хотел пошутить, схохмить или потрепаться о погоде, но заглянул в лицо курьера – и шутить расхотелось. Женщина выглядела слишком уставшей, серьезной, сосредоточенной на своих мыслях. Кажется, она вообще не способна понимать юмор. Старовата для этого.
Руденко только глянул вслед курьеру и опустил глаза к бумагам. Местные петрозаводские милиционеры отнеслись к запросу из Москвы внимательно, слово МУР уважают даже в глубинке. Надо же, целых восемь страниц в ответ настрочили. Так, Тарасов Максим Сергеевич. Родился, крестился, учился. Ничего интересного, общая сухая информация. Инспектор перевернул вторую, затем третью страницу, продолжил мало занимательное чтение.
Так, мать Руденко умерла семь лет назад. Работала на консервном заводе. Отец в прошлом бригадир грузчиков в порту, ныне инвалид. Других близких родственников не имеется. Сам Максим Руденко мастер спорта по боксу. Любительскому, разумеется. Занимался в спортобществе «Урожай» под руководством тренера Люшкина. Видно, звезда местного значения. В Москве о таком тренере слыхом не слыхивали. И не услышат.
Тарасов не женат, детей не имеет. Просто аномальное явление, человеку за тридцать, а у него ни жены, ни детей. Настораживает. Шесть лет назад увлекся театром. С чего бы? Работал в областном театре оператором сцены, осветителем. Окончил годичные актерские курсы. В эпизодических и массовых сценах участвовал в следующих спектаклях. Ух, как много постановок. Целый поминальник. Когда только успел? Видать, талант прорезался. Сыграл одну из главных ролей в пьесе «Барышня и хулиган». Кого он, интересно, представлял в этой пьесе? Наверняка, не барышню.
