Филлис Джеймс - Женщина со шрамом
— И он понял? — тихо спросила Летти.
— Нет, по-настоящему — не понял. Я все сам испортил, как это всегда со мной бывает.
Летти коснулась его руки:
— Я бы на вашем месте не стала тревожить полицейских этим сообщением, если только вы не чувствуете, что вам это необходимо или если вас не спросят. Сейчас это им уже не важно.
— Это важно мне.
Оба молчали. Потом Маркус сказал:
— А сейчас, пожалуйста, оставьте меня. Со мной уже все в порядке. Честное слово, в порядке. Мне надо побыть одному. Только дайте мне знать, когда ее найдут.
Он мог быть вполне уверен, что именно Летти способна понять, как ему необходимо, чтобы его оставили в покое, знал, что она не станет спорить. Она сказала только:
— Я приверну лампы. — Потом положила подушку на табуретку. — Откиньтесь на спинку кресла и положите ноги на подушку. Я вернусь через час. Постарайтесь поспать. — И она ушла.
Однако у него не было намерения спать. Со сном нужно было бороться. Существует лишь одно место, где ему следует находиться, если он не хочет сойти с ума. Ему надо подумать. Попытаться понять. Принять то, что — как подсказывает ему собственный разум — оказалось правдой. Ему следует быть там, где он может найти более глубокий покой и большую мудрость, чем среди этих мертвых книг и пустоглазых бюстов.
Он тихо вышел из библиотеки, закрыв за собой дверь, прошел через Большой зал, сейчас погруженный в темноту, в дальнюю часть дома, мимо кухни, к боковой двери и вышел в сад. Он не ощущал ни резкого ветра, ни холода. Миновав старые конюшни, он прошел через регулярный сад и подошел к сложенной из камня часовне.
Когда он приблизился к часовне в занимающемся свете зари, он увидел на камнях перед дверью какую-то темную тень. Что-то было там пролито, что-то такое, чего там не должно было быть. Сбитый с толку, он опустился на колени и дрожащими пальцами потрогал это липкое что-то. Тогда он почувствовал запах и, подняв руки, увидел, что они покрыты кровью. Он подполз вперед на коленях и усилием воли заставил себя встать. Ему удалось поднять защелку. Но дверь оказалась заперта изнутри на засов. И тогда он понял. Он бился о дверь, рыдая, выкрикивая ее имя, пока силы его не оставили, и он снова опустился на колени, прижав окровавленные ладони к неподдающейся дубовой двери.
Там, двадцать минут спустя, поисковики и нашли Маркуса, все еще стоящего на коленях в крови его сестры.
6
И Кейт, и Бентон пробыли на дежурстве более четырнадцати часов, и, когда труп Кэндаси Уэстхолл наконец увезли, Дэлглиш приказал им отдохнуть два часа, поужинать пораньше и явиться к нему в Старый полицейский коттедж в восемь часов. Ни тот, ни другая в эти два часа так и не смогли заснуть. В постепенно темнеющей комнате, с окном, открытым в угасающий свет дня, Бентон неподвижно лежал, не в силах расслабиться, будто напряженные нервы и мускулы были каждую секунду готовы включиться в действие. Часы, прошедшие с того момента, когда их вызвал Дэлглиш и они впервые увидели пламя и услышали крики Шарон, теперь казались вечностью, в которой бесконечно долгое ожидание патологоанатома, фотографа, фургона-перевозки перемежалось моментами, запомнившимися так четко, будто они, словно слайды на экране, один за другим высвечивались у него в мозгу: мягкая бережность, с какой Чандлер-Пауэлл и сестра Холланд буквально переносили Шарон через каменную ограду и, поддерживая с обеих сторон, вели ее по липовой аллее; Маркус, одиноко стоящий на черной сланцевой плите, вглядываясь в серое, неустанно пульсирующее море; фотограф, мелкими шажками семенящий вокруг трупа, чтобы не наступить на кровь; хруст суставов, когда доктор Гленистер ломала мертвые пальцы один за другим, чтобы вынуть кассету, зажатую в руке Кэндаси Уэстхолл. Бентон лежал в постели, не сознавая усталости, чувствуя лишь боль в верхней части руки и плече, разбитых, когда он в последний раз бросился вышибать дверь часовни.
Вместе с Дэлглишем, упершись плечами, они пытались выдавить дубовую дверь, но засов не поддавался. Тогда Дэлглиш сказал:
— Мы с вами только мешаем друг другу. Попробуйте вы, Бентон, — с разбегу.
Он попробовал, не торопясь, выбрав направление так, чтобы не наступить на кровь. Отошел ярдов на пятнадцать. Первая попытка сотрясла дверь. На третий раз дверь распахнулась, прямо за ней лежал труп. Бентон сделал шаг в сторону, давая Дэлглишу и Кейт войти первыми.
Кэндаси Уэстхолл лежала, сжавшись в комочек, словно спящий ребенок, у правой руки валялся нож. На запястье был только один надрез, но глубокая рана зияла, точно раскрытый рот. В левой руке была зажата кассета.
Четкий образ разлетелся вдребезги от звона будильника, и тотчас же в дверь громко постучала Кейт. Бентон вскочил с постели. Через несколько минут оба были одеты и спустились вниз. Миссис Шепард поставила на стол шипящие свиные колбаски, печеные бобы, картофельное пюре и удалилась на кухню. Еда была не такой, какую она обычно готовила, но казалось, она поняла, что им сейчас нужнее всего съесть что-то горячее, дающее поддержку и успокоение. Оба были поражены тем, какими голодными оказались, и ели с жадностью, почти не разговаривая друг с другом. Потом вместе направились в Старый полицейский коттедж.
Проходя мимо Манора, Бентон заметил, что дом-фургон и машины охранников уже не стоят у главных ворот. В окнах дома сверкали огни, словно там шел праздник. Никто из обитателей Манора не произнес бы вслух это слово, но Бентон знал, что огромная тяжесть свалилась с души каждого из них: они наконец освободились от страха, от подозрений, от боязни, что правда так никогда и не выяснится. Конечно, арест одного из них был бы предпочтительнее, чем такая развязка, но арест означал бы продление неопределенности, перспективу судебного процесса, прогремевшего на всю страну, публичное шоу свидетельских показаний, вредоносную известность. Признание и последовавшее за ним самоубийство было рациональным и — каждый из них сможет это себе сказать — самым милосердным выходом для Кэндаси. Эту мысль они тоже не выскажут вслух, но Бентон, когда он вернулся с Маркусом в Манор, видел ее отражение на их лицах. Теперь они смогут просыпаться по утрам без того, чтобы их окутывало темное облако страха перед тем, чем грозит им новый день, смогут спать, не запирая двери спален, им не нужно будет обдумывать каждое слово. Завтра или послезавтра окончится пребывание полиции в их доме. Дэлглишу с группой еще придется вернуться в Дорсет на коронерское следствие, но сейчас им уже нечего больше делать в Маноре. И скучать о них никто не станет.
Были сделаны и заверены три копии пленки, записанной самоубийцей, а оригинал доставлен на хранение в дорсетское полицейское управление, чтобы он затем был представлен на коронерском следствии. Сейчас они втроем, всей группой, снова прослушают эту запись.
Кейт ясно видела, что Дэлглиш не спал. Камин был набит поленьями, весело плясали языки пламени, в доме, как обычно, пахло горящим деревом и свежесваренным кофе, однако вина на столе не было. Они сели за стол, Дэлглиш вставил в плеер кассету и нажал кнопку. Они были готовы услышать голос Кэндаси Уэстхолл, но голос звучал так ясно и так уверенно, что Кейт на мгновение показалось, что она здесь, в комнате, вместе с ними.
«Я обращаюсь к коммандеру Дэлглишу, понимая, что эту пленку затем передадут коронеру и любому лицу, законным образом заинтересованному в том, чтобы узнать правду. То, что я сейчас заявляю, является правдой, и я не думаю, что это вас удивит. Я уже более двадцати четырех часов назад поняла, что вы собираетесь меня арестовать. Мой план сжечь Шарон у ведьминого камня был моей последней отчаянной попыткой спастись от суда и пожизненного приговора, а также от всего, что было бы с этим связано для тех, кто мне дорог. И если бы я смогла убить Шарон, я оказалась бы в безопасности, несмотря на то что вы заподозрили правду. Ее сожжение выглядело бы как самоубийство невротической и одержимой убийцы, как самоубийство, которое я опоздала предотвратить. И каким образом удалось бы вам предъявить мне обвинение в убийстве Грэдвин с хотя бы малой толикой надежды на обвинительный приговор, когда среди подозреваемых находилась Шарон с ее криминальной историей?
О да, я знала. Я ведь была там, когда она явилась на собеседование, чтобы получить работу в Маноре. Флавия Холланд была со мной, но она сразу определила, что Шарон не подходит для работы с пациентами, и оставила меня решать, найдется ли ей место среди домашней прислуги. А нам в то время отчаянно не хватало работников. Она была нам нужна, кроме того, меня одолевало любопытство. Двадцатипятилетняя женщина, без мужа, без любовника, без родителей, очевидно — без биографии, без стремления занять иное место, чем самое низшее в иерархии домашних слуг? Тут должно было найтись какое-то объяснение. Смесь раздражающего желания угодить с периодическими молчаливыми уходами в себя, впечатление, что она чувствует себя как дома в официальной обстановке учреждения, что она привыкла к тому, что за ней наблюдают, что она как бы все время находится под надзором. Только одно преступление могло бы объяснить все эти особенности. В конце концов я узнала точно. Она сама мне сказала.
