Филлис Джеймс - Женщина со шрамом
— Наскоро просмотрел его в машине, сэр. Он заканчивается правовым конфликтом, суть которого мне не удалось ухватить. Юрист смог бы, да роман и написан судьей. Но сюжет построен на том, что была сделана попытка мошенническим путем утаить реальную дату смерти. Я вижу, каким образом книжка могла вызвать у Бойтона такое подозрение.
— Так что у нас есть еще одно доказательство, что Бойтон и правда приехал в Сток-Шеверелл с мыслью вытянуть деньги у Уэстхоллов. А мысль эту, по словам Кэндаси Уэстхолл, поначалу внушила ему Рода Грэдвин, рассказавшая ему об этом романе. Теперь перейдем к более важной информации, полученной от Коксона, — об изменении настроения Бойтона. Коксон говорит, что после визита в Манор 27 ноября Бойтон вернулся домой расстроенный. Почему расстроенный, если Кэндаси обещала о чем-то договориться? Может быть, потому, что его подозрения о том, что труп был заморожен, оказались абсурдом? Неужели мы с вами действительно верим, что Кэндаси Уэстхолл решила поводить его за нос, пока она планирует наиболее эффектное его разоблачение? Разве разумная женщина выбрала бы такой образ действий? И потом: Коксон утверждает, что перед тем, как вернуться сюда в прошлый четверг, когда Рода Грэдвин была принята в Манор для последующей операции, настроение Бойтона резко изменилось, он выглядел возбужденным, оптимистичным и говорил о возможности получить деньги. Он посылает CMC Роде Грэдвин, умоляя ее увидеться с ним, сообщая, что у него — срочное дело. Так что же произошло между первым и вторым его визитами, что смогло так изменить положение вещей? Он пошел в Холнборнское отделение Высокого суда по наследственным делам и получил копию завещания Перегрина Уэстхолла. Зачем и почему именно тогда? Он ведь должен был знать, что ему ничего не завещано. Не может ли быть так, что, когда Кэндаси Уэстхолл опровергла его обвинения в замораживании трупа, она действительно предложила ему финансовую помощь или как-то иначе вызвала у него подозрение, что хочет любыми средствами покончить с обсуждением отцовского завещания?
— Вы думаете о подлоге, сэр? — спросила Кейт.
— Не исключаю такую возможность. Пора взглянуть на завещание.
Дэлглиш расправил на столе завещание, и они молча принялись его изучать.
— Это целиком собственноручное завещание, — заговорил Дэлглиш, — с датой, написанной полностью: седьмого дня июля, две тысячи пятого года. Это — день лондонских взрывов. Если хочешь подделать дату, такой день выбирать неразумно. Большинство людей помнят, что они делали седьмого июля, как все мы помним, что делали одиннадцатого сентября. Давайте предположим, что само завещание и дата действительно написаны рукой профессора Уэстхолла. Почерк характерный, и его подделка в таком длинном тексте была бы несомненно замечена. Но вот как насчет трех подписей? Сегодня я звонил одному из партнеров той фирмы, которая вела дела профессора Уэстхолла, чтобы задать ему несколько вопросов по поводу завещания. Одна из подписавших, Элизабет Барнс, пожилая горничная, долго работавшая в Маноре, теперь покойная. Другая — Грейс Холмс, жившая в деревне почти затворницей, эмигрировала в Торонто, чтобы жить вместе с племянницей.
— Бойтон приезжает в четверг, — сказал Бентон, — и отправляется в Розмари-коттедж, пытаясь узнать адрес Грейс Холмс в Торонто. И именно после его первого визита Кэндаси Уэстхолл поняла, что — как ни нелепо его первое подозрение — он теперь сфокусирует все свое внимание на завещании. Нам ведь о визите Бойтона в Розмари-коттедж сообщил Могуорти. Можем ли мы исключить, что он передал эту сплетню и Кэндаси? Она летит в Торонто — вручить мисс Холмс некую сумму из завещанного профессором Уэстхоллом, а ведь все это можно было легко устроить с помощью телефонного звонка, письма или e-mail. И зачем было ждать до сегодняшних дней, чтобы вознаградить ее за услуги? И почему ей было так важно увидеть Грейс Холмс лично?
— Если мы думаем о подлоге, — вступила в разговор Кейт, — это действительно веский мотив. Мне представляется, что мелкие дефекты в завещании можно исправлять. Разве пункты завещания не могут быть изменены, если все душеприказчики согласны? Но подлог — это преступное деяние. Кэндаси Уэстхолл не могла поставить под угрозу репутацию брата и его право на наследство. Но если Грей Холмс приняла деньги от Кэндаси Уэстхолл как благодарность за молчание, я очень сомневаюсь, что кто-то сумеет вытянуть из нее правду. С чего бы ей заговорить? Может быть, профессор то и дело писал завещания, а потом передумывал и их менял? Все, что ей надо будет сказать, так это — что она подписывала несколько завещаний и не может помнить каждое из них в отдельности. Она помогала ухаживать за стариком профессором. Те годы наверняка были нелегкими для Уэстхоллов. Она вполне может думать, что брат с сестрой по праву должны унаследовать эти деньги. — Она взглянула на Дэлглиша. — А нам известно, сэр, каковы были условия предыдущего завещания?
— Я спросил об этом, когда звонил поверенным. Все имущество было разделено на две части. Робин Бойтон должен был получить половину — в признание того, что семейство Уэстхоллов несправедливо обошлось с его родителями и с ним самим; оставшуюся половину следовало разделить на две равные части между Маркусом и Кэндаси.
— А он знал об этом, сэр?
— Я очень сильно в этом сомневаюсь. Надеюсь узнать больше в пятницу. Мне удалось договориться с Филипом Кершо, поверенным, который занимался и этим завещанием, и более поздним. Он очень болен и живет в частном санатории для пенсионеров под Борнмутом, но все же согласился меня принять.
— У Кэндаси Уэстхолл — веский мотив, сэр. Вы предполагаете ее арестовать? — спросила Кейт.
— Нет, Кейт. Я предлагаю завтра ее допросить, предупредив, что ее слова могут быть использованы против нее и что допрос записывается. Но даже при этих условиях могут возникнуть какие-то каверзы. Будет неразумно, а скорее всего просто бесполезно обнаружить перед ней наши новые подозрения без более убедительных улик, чем у нас есть сейчас. Ведь у нас имеется лишь утверждение Коксона, что Бойтон был расстроен после одного визита и радостно возбужден перед следующим. А его текстовое сообщение Роде Грэдвин могло означать что угодно. Он был явно весьма взбалмошным молодым человеком. Впрочем, мы и сами это видели.
— Мы, пожалуй, приближаемся к чему-то, сэр, — сказал Бентон.
— Но у нас нет ни одного неопровержимого физического доказательства ни в отношении возможной подделки, ни в отношении обеих смертей — как Роды Грэдвин, так и Робина Бойтона. Да к тому же дело осложняется еще и тем, что в Маноре имеется осужденная за убийство. Сегодня мы вряд ли продвинемся дальше, и все устали, так что, я думаю, мы на этом закончим.
Было недалеко до полуночи, но Дэлглиш все подкладывал полешки в огонь. Не имело смысла ложиться спать, пока голова так активно работала. У Кэндаси Уэстхолл были и возможности, и средства осуществить оба убийства; она и в самом деле была единственным человеком, кто мог с уверенностью заманить Бойтона в старую кладовку, зная, что будет там в одиночестве. Она достаточно сильна, чтобы запереть его в морозилке, она сделала все, чтобы можно было объяснить ее отпечатки на крышке морозилки, добилась, чтобы кто-то находился рядом с ней, когда труп будет обнаружен, и оставался на месте до прихода полиции. Но все это — лишь косвенные доказательства, и Кэндаси достаточно умна, чтобы понимать это. Ему ничего больше не оставалось, как провести допрос с предупреждением.
Но тут вдруг ему в голову пришла некая мысль, и он принялся действовать по первому побуждению, прежде чем какая-то новая мысль могла заставить его усомниться в разумности его действий. Джереми Коксон, очевидно, имел привычку пить в ближнем баре допоздна. Вполне возможно, что он еще не выключил свой мобильник. Если выключил, можно будет позвонить утром.
Джереми Коксон был в баре. Шумовой фон делал членораздельный разговор невозможным, и когда Коксон разобрал, что звонит Дэлглиш, он сказал:
— Подождите минуту, я выйду на улицу. Здесь я не могу вас толком расслышать. — И через минуту: — Есть какие-то новости?
— Нет, — ответил Дэлглиш. — Пока — никаких. Мы свяжемся с вами, если станет известно что-то новое. Простите, что так поздно звоню. Звоню по другому поводу, но это очень важно. Вы помните, что вы делали седьмого июля?
Последовало молчание, затем Коксон спросил:
— Вы имеете в виду день лондонских взрывов?
— Да, 7 июля 2005 года.
Снова воцарилось молчание, во время которого, как подумал Дэлглиш, Коксон боролся с искушением спросить, какое отношение имеет седьмое июля к смерти Робина. Наконец он сказал:
— Кто же этого не помнит? Это все равно что девятое ноября или тот день, когда погиб Кеннеди. Такие дни помнятся.
