Матильде Асенси - Последний Катон
— Мы предприниматели!
— Конечно, милочка! И мы, Шьярра из Катании, тоже! Проблема в том, что на Сицилии сто восемьдесят четыре мафиозных клана, сгруппированных вокруг всего двух семейств: Шьярра и Салина, «двойного S»[46], как называют нас борющиеся с мафией власти. Мой отец, Бернардо Шьярра, в течение двадцати лет был доном[47] острова, пока твой отец, преданный кампиери, с которым никогда не возникало проблем, потихоньку не завладел основными предприятиями и не прибрал к рукам самых влиятельных капо[48].
— Дория, ты с ума сошла! Христом Богом молю тебя: замолчи!
— Что, не хочешь узнать, как твой отец убил великого Бернардо Шьярру и подчинил себе преданных моему семейству капо и кампиери?
— Дория, замолчи!
— Так вот, он воспользовался тем же способом, какой выбрали и мы для того, чтобы покончить с твоим отцом и братом Джузеппе: инсценировкой автомобильной аварии.
— У моего брата было четверо детей! Как вы могли такое сделать?
— Ты что, ещё не поняла, дорогуша Оттавия? Мы — мафия, «Коза Ностра»! Весь мир принадлежит нам! Уже наши прадеды были мафиози. Мы убиваем, держим под контролем правительства, закладываем бомбы, стреляем из лупар[49] и следуем омерте. Никому не дано пренебречь правилами и не выполнить вендетту. Твой отец, Джузеппе Салина, не принял её во внимание и ошибся. И знаешь, что самое смешное?
Я слушала её, до боли стискивая челюсти и пытаясь дышать и сдерживать слёзы, при этом мои лицевые мышцы сжимались в гримасу боли, которая, похоже, была ей очень по душе, потому что она улыбалась так радостно, как получающие подарок дети. Вся моя жизнь рушилась. Я закрыла глаза, потому что их жгло слезами и потому что я задыхалась от стоявшего в горле кома. Дория была ужасно злым человеком, просто воплощением извращения, но, возможно, я всего этого заслуживала за то, что закрылась в мире грёз, чтобы не видеть действительность. Я выстроила воздушный замок и спряталась там, чтобы никто не мог меня ранить. И в конце концов все усилия оказались напрасны.
— Так вот самое смешное, что у твоего отца никогда не хватало силы характера на то, чтобы быть доном. Он был кампиери, и ему нравилось быть всего лишь кампиери, но за ним стоял некто, у кого были необходимые для войны за власть силы и амбиции. Знаешь, о ком я, дорогуша? Нет?.. О твоей мамочке, подружка дорогая, о твоей маме, Филиппе Цафферано, женщине, которая в данный момент является… доном Сицилии!
И она весело рассмеялась, размахивая в воздухе руками, чтобы было ясно, насколько смешным ей это кажется. Я глядела на неё не мигая, не пытаясь скрыть боль в выражении лица, просто глотая слёзы и сжимая губы. «Когда-то в жизни, — думала я, — я, должно быть, сделала что-то ужасное, чтобы собрать теперь такой урожай ненависти».
— Филиппа, твоя мать, чувствует себя на вилле «Салина» в безопасности и при власти, так что скажи ей, чтобы там она и оставалась, никуда не выходила, потому что снаружи её подстерегают бесчисленные опасности.
И сказав мне это, она отвернулась к Фарагу, разговаривавшему с Его Святейшеством. Всё мое тело было безжизненно и парализовано. В голове же, напротив, бушевали мысли: теперь я понимала, почему, когда я была маленькой, меня отправили в интернат (как и Пьерантонио с Лючией); теперь понимала, почему моя мать никогда не позволяла нам троим участвовать в некоторых семейных делах; теперь понимала, почему она всегда держала нас подальше от дома и заставляла карабкаться вверх по иерархической лестнице в церкви. Всё складывалось одно к одному. Отдельные кусочки головоломки моей жизни теперь нашли своё место и дополняли общую картину: амбициозная мать выбрала нас в качестве противовеса самой себе, в качестве своей духовной и земной гарантии. Мы с Пьерантонио и Лючией были её сокровищами, её творением, её оправданием. Эта идея компенсирования одного другим прекрасно укладывалась в устаревшее мировоззрение моей матери. До тех пор, пока трое из нас находятся рядом с Богом, молятся за всех остальных и занимают важные должности в структуре церкви для отбеливания фамилии, не важно, что остальные члены семейства Салина являются убийцами. Да, это очень хорошо подходило к её образу мыслей и сущности. Внезапно величайшее почтение и восхищение, которые я испытывала по отношению к ней, сменились глубокой болью из-за неизмеримой бездны её грехов. Мне хотелось позвонить ей и поговорить с нею, попросить, чтобы она объяснила, почему делала именно так, почему она всю жизнь лгала Пьерантонио, Лючии и мне, почему использовала отца как инструмент своей алчности, почему шестеро других её детей — теперь, после смерти Джузеппе, только пятеро — убивали, вымогали и грабили, почему она соглашалась, чтобы её внуки, которых она, по её словам, так любила, росли в этой атмосфере, почему до такой степени стремилась возглавить организацию, которая нарушала и божеские, и человеческие законы. Но я не могла просить у неё объяснений, потому что, если я сделаю это, она быстро разузнает, каким образом дошла до меня правда, и война между Салина и Шьярра оставит в кюветах Сицилии слишком много жертв. Время обмана кончилось, и в глубине души мне следовало признать, что я была не такой уж несведущей, как мне того хотелось бы, да и Пьерантонио, ведущий грязные делишки в лоне церкви, всего лишь следовал семейной традиции, и уж конечно, верх добродетели, Лючия, всегда стоящая в стороне от всего, такая далёкая и простодушная, тоже о чём-то знала. Все мы трое жили во лжи, в которой наша семья, как в сказке, представлялась идеальным семейством со спрятанными в шкафах скелетами.
Я была настолько поглощена этими мыслями, что не помню, слышала ли, как меня позвал капитан Глаузер-Рёйст, но как автомат встала с места. Мне было абсолютно безразлично, что у Фарага была любовь с первого взгляда с Дорией. Ничто не могло причинить мне больше боли, чем я уже ощущала, так что могут хоть провести вместе остаток своих дней. Мне всё равно. Мои мысли курсировали от прошлого к настоящему и от настоящего к прошлому, увязывая нестыкующиеся факты и восстанавливая утраченные ниточки. Всё приобретало новую окраску, всему теперь находилось объяснение.
Я вдруг почувствовала себя очень одинокой, словно весь мир обезлюдел или связывающие меня с жизнью нити размылись. Мои братья и сёстры тоже обманывали меня. Все они хранили молчание и вели навязанную матерью игру. На самом деле они оказались не теми братьями и сёстрами, которым я слепо доверяла, и мы не были неразделимым целым, которым все мы так гордились. На самом деле настоящими детьми Джузеппе и Филиппы были те пятеро, живущие на Сицилии и занимающиеся семейным бизнесом; мы, живущие далеко, обманутые, были отдалены от повседневной реальной жизни семьи. Джузеппе, земля ему пухом, Джакома, Чезаре, Пьерлуиджи, Сальваторе и Агеда, наверное, всегда чувствовали себя обделёнными или, наоборот, счастливчиками по отношению к нам. Доверие между всеми девятью братьями и сёстрами всегда было с двойным дном: трёх предназначили церкви; остальные шестеро разделили везение и неудачу семьи, правду и вымысел и лгали по приказу матери. А отец?.. Какова была во всей этой истории роль отца? — подумала я. И в этот момент поняла, что отец мой был как раз кампиери, простым кампиери, которому была по нраву его отвратительная работа и который действовал по указке своей жены, великой Филиппы Цафферано. Всё складывалось. Элементарно.
— Доктор? Доктор Салина, вы хорошо себя чувствуете?
Лица родных, проплывавшие у меня в голове, стёрлись, и в тумане возник Кремень. Мы стояли в вестибюле патриархата, и я не помнила, как туда попала. Капитан, которого я последние три месяца видела каждый день, тем не менее казался мне совершенно чужим, таким же чужим, как Дория до того, как она назвала мне своё имя. Я знала, что знакома с ним, но ничто в его лице не подсказывало мне, кто это. В каких-то участках моего мозга произошло короткое замыкание, и они не работали, так что я была беспомощной, как новорожденный младенец.
— Доктор Салина, очнитесь, — не унимался он, тряся меня за плечи, — вы скажете наконец, что, чёрт возьми, с вами происходит?
— Мне нужно позвонить домой.
— Что вам нужно? — всполошился он. — Все уже в машине, ждут вас.
— Мне нужно позвонить домой, — автоматически повторила я, чувствуя, как мои глаза наполняют слёзы. — Пожалуйста, пожалуйста…
Глаузер-Рёйст напряжённо смотрел на меня пару секунд и, должно быть, решил, что будет быстрее дать мне позвонить, чем ждать, пока у меня улучшится настроение, или со мной спорить. Он резко отпустил меня, подошёл к отцу Каллистосу и Патриарху, остававшимся по ту сторону стеклянных дверей, и сказал им, что нам нужно позвонить в Италию. Я видела, как они что-то говорили, а потом капитан вернулся ко мне с недружелюбным видом.
