Виктор Пронин - Брызги шампанского
– Да, я припоминаю... Фаваз как-то говорил, что у него дела в Германии... Как мне помнится, на севере Германии... Где-то в районе Гамбурга. В Гамбурге порт... Лес он предпочитает отправлять морем.
– У вас хорошая память, – сказала Валентина чуть обеспокоенно – Выговский, видимо, правильно вычислил район Германии.
– У меня вообще много достоинств... Еще шампанского?
– Охотно.
– За что выпьем?
– За вашу удачную поездку в Германию.
– А почему бы и нет! – весело сказал Выговский.
Маленький городок Гифорн, в который можно было попасть электричкой из Ганновера, понравился Выговскому с первого взгляда. Просто так побродить по улицам он не мог, мало ли какие случайности происходят в жизни – возьмет да и сведет его судьба с Мандрыкой. Тот, конечно, сразу все поймет, нырнет в толпу и вынырнет где-нибудь в джунглях Амазонки, в пригороде Сингапура или в том же Толедо. И тогда никто не поможет его найти. Поэтому Выговский поступил проще и надежнее – из Франкфурта в Ганновер он приехал скоростным поездом, взял напрокат почти новый «Мерседес» и, не торопясь, отправился в Гифорн. Машину он выбрал серенькую, с затемненными стеклами, как это и было принято в бандитских кругах Москвы и Новороссийска.
Чтобы попасть на улицу Голдрегенвег, Выговский долго ехал мимо соснового бора, который жители берегли и лелеяли с несвойственным для россиян усердием. Свернув налево, он неожиданно оказался прямо перед домом номер один. Если Валентина не заблуждалась, то именно здесь и проживал гражданин Мандрыка.
Выговский сразу узнал этот дом, именно он был изображен на фотографии, которую подарила ему Валентина в первую их встречу – голубые ели, низкий забор из брусков, сбитых крест-накрест, серый, мрачноватый цвет стен, лоджия с неувядающими круглый год розовыми цветами...
Замедлив скорость, Выговский проехал по улице, не останавливаясь, свернул налево, еще раз налево и наконец заглушил мотор у какого-то магазина. Машин здесь стояло много, и он мог спокойно обдумать свои действия. Мимо текла упорядоченная немецкая жизнь, бегали нарядные дети, их мамаши грузили в машины коробки с покупками, папаши с показной заботливостью помогали, и все казались тихими, какими-то присмиревшими, старательно показывая друг другу законопослушность и благопристойность.
Иногда Выговскому казалось, что все они чувствуют себя на сцене и ходят, улыбаются, расплачиваются не как живые люди, а как актеры, вынужденные проговаривать написанные для них тексты, совершать придуманные для них поступки. Во всем была какая-то искусственность, они играли немцев – честных и экономных. Впрочем, иногда бунтовали – к примеру, возьмут да и купят две-три бутылки пива, а то и раскошелятся на цветы для женщины, видя в этом дерзость, непокорность, не догадываясь даже, что и это милое такое, скромное нарушение порядка тоже предусмотрено и вложено в них, чтобы придать некоторое разнообразие жизни.
Глядя на чужую и какую-то ненастоящую жизнь, Выговский не переставал прикидывать – как бы получше подобраться к Мандрыке. Идти к нему домой? Но кто знает, какие средства защиты там понаставлены... Да и Мандрыка – человек достаточно благоразумный, открывать двери на каждый стук не будет, тем более что никаких гостей не ждет. Может, у него какая-нибудь кошмарная собака сидит, может, пара автоматчиков...
Нет, в дом идти нельзя.
Рынок? Вряд ли он сам ходит за продуктами. И в этом магазине его не бывает, да и не подступиться к нему в толчее.
Разглядывая размеренно-упорядоченную жизнь немцев, Выговский отметил про себя, отметил, не придав этому никакого значения, – по улице, по специально проложенной дорожке несколько раз проехали стайки велосипедистов в ярких майках. Проехали в одну сторону, через некоторое время пронеслись мимо магазина в противоположную сторону – молодые немцы с мощными ляжками накручивали километры. Велосипеды у них были легкие, почти невесомые. Казалось даже, что это не велосипеды, а нечто сверкающее, клубящееся спицами, бликами света поддерживает их в воздухе и несет, несет над дорогой...
А ведь Мандрыка бегал! – мелькнула у Выговского вдруг мысль короткая, ясная и законченная. Да-да-да! Они были вместе не то на Кипре, не то на Крите, и Мандрыка по утрам бегал. Невзирая на количество выпитого накануне шампанского.
Это надо помнить – Мандрыка бегал.
И скорее всего, бегает поныне.
Живя в таком месте, без забот и нервотрепки, будучи обеспеченным до конца жизни...
И не побежать?!
Если в ста метрах сосновый бор!
С дорожками, на которых лет пятнадцать назад видели последний несчастный окурок!
Дорожки не из бетонной тверди, не из канцерогенного асфальта, дорожки из чистого песка и ракушечника, который потрясающе поскрипывает под роскошными немецкими кроссовками, изготовленными из мягкой, прекрасно выделанной кожи...
А потом – душ.
Сильная струя в сверкающей кафелем ванне.
А потом громадное махровое полотенце!
А потом бокал настоящего шампанского! Как говорила Шарончиха с придыханием – «Дом Периньон»!
Все ясно – Мандрыка бегает.
И не медля больше ни секунды, Выговский включил мотор и покинул славный городок Гифорн, чтобы никому не мозолить глаза, чтобы никто не мог заподозрить его в намерениях преступных и злокозненных. Уже знакомой дорогой он вырвался на трассу и менее чем через час был в Ганновере. Но и здесь решил не мельтешить зря на перекрестках и в магазинах – сразу направился в гостиницу.
Выговский рано лег спать.
И рано встал.
А в половине седьмого утра уже был на улице Голдрегенвег. Он остановил «Мерседес» в самом конце улицы, погасил огни и приготовился ждать. До дома Мандрыки, если это был, конечно, дом Мандрыки, было метров двести, не больше. Но на обочинах стояло немало машин, и его серенький «Мерседес» в утреннем тумане, с затемненными стеклами ни у одного немца не должен вызвать никакого интереса. Плотный туман постепенно рассеивался, мимо него уже проскочили несколько машин. Сна не было, Выговский чувствовал себя бодро, свежо. Изредка взглядывал на часы – было уже около семи.
А ровно в семь из ворот мандрыковского дома выехала машина. Этого Выговский не ожидал, но, поколебавшись, решил последовать за ней и медленно двинулся с места. Цвета красной меди «Опель» неспешно проследовал до конца улицы и плавно повернул направо. Улицы Гифорна были еще пусты, и Выговский не опасался потерять «Опель» из виду. Проехав с полкилометра, «Опель» остановился, съехав на обочину.
Еще чуть помедлив, Выговский решил не останавливаться. Все с той же скоростью он двинулся дальше и уже проезжал мимо, когда передняя дверь со стороны водителя открылась и из нее вышел...
Он сразу узнал – это был Мандрыка.
В спортивных шортах, белоснежных носках, кожаных кроссовках, в майке с собакой на груди. Выговский, проезжая мимо, даже успел сквозь затемненное стекло взглянуть Мандрыке в лицо. В нем появилось что-то непривычное, немецкое, что ли, а может, просто общеевропейское выражение лица – безмятежное, самодовольное, снисходительное. Мандрыка прижался к машине, пропуская «Мерседес» Выговского, потом, не торопясь, прошел в парк, под сосны, ступил потрясающими своими кроссовками на ракушечную дорожку.
Да, он бегал. Как и прежде.
Он собирался долго жить, может быть, вообще собирался начать новую жизнь в новой стране, с новыми людьми...
Кто знает, кто знает...
Но Мандрыка нарушил законы бытия, а такие долго не живут. Они вообще не должны жить.
Им нельзя.
Никому не позволено нарушать законы бытия.
Можно изменить в любви – здесь человек не властен над собой, любовь иногда уходит. И в таких случаях еще неизвестно, что подлее и тяжче – сохранить отношения или разорвать. Тут каждый решает за себя, и никто не вправе осудить человека.
Но есть дружба – а тут уж мы можем и должны отвечать за себя. Есть верность – мужская, товарищеская, просто человеческая. И что бы ни стояло на кону, какие бы деньги, какие бы женщины, какие бы страны ни мелькали в твоем воспаленном воображении, законы нарушать нельзя. Потому что в них заключены основы бытия.
Мандрыка их нарушил.
Он убил Здора и очень хотел убить меня...
Такие примерно мысли вертелись в голове у Выговского, когда он не торопясь возвращался в Ганновер. И дорога, и машина позволяли ему утроить скорость, но его устраивали шестьдесят километров в час.
Мимо него на бешеной скорости проносились машины – немцы уже проснулись и спешили зарабатывать деньги.
Хорошее занятие, одобрительно думал Выговский, но скорость не увеличивал.
Он свои деньги уже заработал.
Оставив машину на стоянке гостиницы, Выговский прошел в номер, принял душ, время от времени меняя температуру воды от обжигающе горячей до обжигающе холодной. Долго рассматривал в зеркало шрамы, оставшиеся после мандрыковского покушения. Они уже затянулись, потеряли красноту и болезненную выпуклость, скоро вообще от них останется почти невидимая поблеклость кожи и больше ничего, и больше ничего. Куда более долговечные шрамы останутся глубже, если уж выразиться красиво – в душе, в памяти.
