Светлана Успенская - Черный фотограф
И сейчас, когда Леня сидел в залитой кроваво-красным светом малюсенькой ванной, по совместительству выполнявшей и функции фотолаборатории, когда проявлял и печатал фотографии, он с удовлетворением чувствовал, что не ошибся. Шевеля темно-розовую от освещения фотобумагу в ванночке с проявителем, он с восторгом наблюдал, как проступают на ней темные контуры человеческого лица. Высокий лоб, плавно переходящий в лысину, опушенную по краям спутанными волосами, массивный подбородок, глаза, полуприкрытые тяжелыми припухшими веками, полные губы, набрякшие мешки под глазами, редкие брови, удивленно расползшиеся к вискам, плотно прижатые к голове уши — все это было удивительно знакомо ему. Из ванночки с проявителем прямо ему в глаза глядело мертвое лицо Эдуарда.
Леня испытывал волнение игрока, который поставил все свои деньги на один номер из тридцати шести и видит, как рулетка замедляет свой бег, томительно долго подползая к заветному номеру. Он еще не понимал, зачем ему все это надо было и какое ему дело до Эдуарда, в настоящий момент валявшегося с шестью пульками в круглом животе на оцинкованном столе морга.
Хотя Леня видел Эдуарда всего минуты три, не более, он хорошо запомнил его своей фотографической памятью. Именно поэтому мертвое лицо в тот миг, когда он бросил на него первый мимолетный взгляд из-за спины санитара, показалось жутко знакомым. Тогда Леня еще не сознавал, кому принадлежит это лицо, показавшееся столь волнующе близким. Сначала невозможно было вытащить из глубин памяти имя и образ этого человека, да и обморок Влады Петровны отвлек от процесса идентификации. Только немного погодя он ощутил непроходящее беспокойство, которое обычно мучает человека только тогда, когда отгадка близка, но никак не приходит на ум.
Леня вытащил фото Эдуарда из проявителя и перекинул в ванночку с фиксажем. Потом перевел кадр в фотоувеличителе, открыл затвор, отсчитал полученное количество секунд и снова стал купать бумагу в проявителе. На листе начали проявляться серые, еще смутно различимые контуры обнаженного мужского тела. Леня опустил формирующееся тело в фиксаж и стал его рассматривать.
Освещение при съемке, очевидно, было не очень подходящим, но и оно, несмотря на обилие затемняющих снимок теней, позволяло разглядеть кровоподтеки на раздувшемся грузном туловище и маленькую черную, образцово круглую дырочку, обведенную кем-то (наверное, при вскрытии) кружком.
— Помнится, этот Курепкин говорил про шесть пуль. Приврал или просто не знал? А может, другое тело имел в виду?
С напряженным, багровым от красной лампы лицом, фотограф прокрутил еще несколько кадров, остановился на одном из них, напечатал снимок, проделал с ним все положенные манипуляции и стал внимательно разглядывать. Да, действительно, виднелись еще три дырочки на животе и одна на ноге. Хотя это запросто могла быть крупная родинка — детали невозможно было разглядеть.
— Итого видимых следов пять, — сказал сам себе фотограф. — Вроде бы все сходится. Плюс-минус один, вполне допустимая погрешность памяти.
Дырочки казались просто черными жуками, влезшими на пухлый живот отдыхающего на природе фавна, они были такие аккуратненькие, такие безобидные на первый взгляд. Леня впал в несколько философское настроение.
— Вот через такое крошечное отверстие душа запросто отлетает на небеса… Все там будем… Интересно, кто его так и за что. По виду был богатенький. И вообще-то не молодой, чтобы по девкам гулять… Выглядел куда более прилично, чем подружки его. И говорил со мной как-то разумно, хотя ситуация была дурацкая. Для меня дурацкая.
Он быстро допечатал оставшиеся снимки, включая и ту самую голову, которую ему впарил по дешевке Курепкин. Голова производила достаточно жуткое впечатление.
«Подарю ее Владе Петровне на память, пусть любуется на сон грядущий», — решил Леня.
Он полоскал снимки в воде и усиленно прокручивал в голове всю цепь событий, приведших к сегодняшней встрече:
«Когда же это было, надо вспомнить… Так, я приехал двадцать шестого, а сегодня уже одиннадцатое октября. Получается действительно чуть больше двух недель. А вообще на черта я в этом копаюсь? Женькин дружок какой-то… Мне-то он что, я его один раз только и видел. Интересная встреча, конечно, как в детективе. Мы встретились, как в море корабли. И тут же разошлись. Надо к Васюхину съездить и между делом нечаянно так показать: мол, вот он, твой дружок. В наилучшем виде, как сказал бы незабвенный Курепкин. Он, Васюхин, наверное, остолбенеет от удивления. «Где, — скажет, — ты его увидел?» — «Где-где, естественно, в морге». Вот смеху будет!»
Леня собрал мокрые снимки и зарядил их в глянцеватель, продолжая размышлять:
«А что за девицы с ним были? Интересно, как ему там с тремя, не тяжело было? Спросить бы у него самого, но уже не ответит. Что-то этот Курепкин хотел еще про него сказать, но тут Влада упала. Может, это какая-нибудь жуткая история и я его последним видел?»
Аккуратно сливая в бутылки из-под вина остатки реактивов, чтобы потом использовать их повторно — факт, свидетельствующий о крайней степени экономии, — Леня попутно размышлял об отсутствии денег, о бедности, которая хоть и не порок, но большое свинство. И ему захотелось вдруг поделиться с кем-нибудь, внимательным и чутким, рассказать о собственных приключениях, удивить своей находчивостью и храбростью, поразить чье-то пылкое воображение. И пусть не думают, что он работает в какой-то вшивой многотиражке, про которую даже стыдно упоминать в разговоре.
Идеальным абонентом для такого разговора была бы женщина. Но с женщинами у Лени была пока напряженка из-за предательства Маргариты Гунькиной. Он набрал номер телефона Васюхина. В трубке раздавались только длинные гудки.
— Куда этот оболтус подевался? — сам с собой разговаривал Леня, слушая унылые длинные гудки. Из головы не шел Эдуард, его обрюзгшее лицо так и стояло перед глазами. «Интересно, кто он Женьке? Наверное, какой-нибудь женатый приятель, которому негде было перепихнуться, вот и выпросил мои ключи».
Трубку никто не брал. Пришлось вспоминать номер васюхинской подружки Олечки. К счастью, она была дома. С Олечкой Леня учился целых три курса в институте и с тех пор питал к ней приятельские чувства.
— Привет, Олюха! Привет с того света!
— Ты с того света звонишь? — весело отреагировала Олечка.
— Нет, пока с этого, но побывал на том. Васюхин не у тебя?
— Не, он с предками на даче, будет поздно. А ты знаешь, что твоя Гунькина замуж вышла? — ехидно поинтересовалась Олечка.
— Во-первых, она уже не моя, раз она мужняя жена. А во-вторых… А за кого, не знаешь?
— Конечно, знаю, об этом весь институт гудит. За негра!
— Ха! Да хоть за чукчу, мне-то что! Пусть едет с ним хоть в Экваториальную Африку, там любят жареных блондинок. У них на блондинок даже особая физиологическая реакция — слюнки текут.
— Значит, ты не переживаешь? Не грызешь подушку бессонными ночами?
— По ночам я обычно сплю и обычно не один, — бодро соврал Леня.
— Я рада за тебя. Ну, тогда пока.
— Счастливо. — И Леня, вконец расстроенный, повесил трубку.
Пришлось ему остаток вечера заняться обдумыванием того факта, что его подружка Гунькина, хрупкая блондинка, в присутствии которой многие мужчины автоматически немели и превращались в бессловесных глупых животных, эта самая Гунькина вдруг совершенно без всякого повода сменила свой социальный статус и стала замужней дамой. С ней Леня имел долгие нежно-приятные отношения и не видел прямого повода, чтобы их прерывать.
На следующий день с утра пораньше Леонид, захватив свои снимки, рванул к Васюхину. Женька, не совсем готовый к приему гостей, открыл дверь, не смущаясь своим неглиже.
— Чего ты так рано? — сонно спросил он гостя.
— Соскучился. Кофейку свари, будь другом, мне еще сегодня на работу идти.
Женька, шлепая босиком по полу, принес с кухни растворимый кофе и чайник. Молча выпили пару глотков.
