Юрий Тихонов - Следствием установлено…
— В торгово-кулинарное хочу пойти.
— В чем же дело? Иди.
— Отец с матерью против. Ругаются. Школу, говорят, заканчивай, а потом в институт. А я в кулинарку хочу. У меня там друг учится. Рассказывал.
— Надо помочь человеку, — обратился Вершинин к Пантелееву, — с родителями поговорить. Вдруг призвание в этом. Может, известность ждет его в будущем на этом поприще.
— Постараемся помочь, хотя и трудно, — пожал тот плечами. — Родители у него несговорчивые. Об училище и слышать не хотят. Инженер — и точка. И чтоб на завод, где отец работает.
— Преемственность — вещь хорошая, когда она не против воли. Мы поговорим с твоими родителями. Понял, Олег?
Тот безнадежно махнул рукой.
— Тетя Женя из милиции сто раз с ними говорила. Бесполезно — милицию они не послушаются.
— Ох и хитрец ты, — засмеялся Вершинин. — Ну да ладно. Возьму эту миссию на себя. А пока, дорогой, расскажи-ка поподробней, когда в последний раз видел своего соседа — Глухова Витю. Припомни поточней.
— Последний раз в поселке видел три дня назад. Он как раз к остановке автобуса шел с рюкзачком. Тощий такой рюкзачок. Увидел меня, остановился, рубль отдал: должен был за пачку югославской жвачки. Я еще спросил его, куда так поздно, а он махнул рукой и говорит: «Будь здоров, Олег, не житье мне теперь здесь». Тут как раз рейсовый подошел, он в него — нырь, а я своим путем… Подумал, врет Витька, любит он приврать. Ну, а после его уже не встречал.
— А до этого где видел, расскажи, — вмешался Пантелеев.
Олег нерешительно произнес:
— Меня ж про последний случай спрашивают. А перед тем… Перед тем я Витьку на вокзале встретил. Он с Ханыгой пиво пил, меня увидел и послал за водкой. Я ведь длинный, мне продавцы без звука отпускают. Принес бутылку, пошли на товарный двор, там они ее и распили. Мне малость налили, но я водку не пью, невкусно — горькая. Вино — другое дело, а эту я вылил потихоньку. Потом между Витькой и Ханыгой спор пошел. Ханыга у него еще деньги на бутылку просил, а тот не давал. «Ты мне, — говорит, — и так пятнадцать рыжих должен». Ханыга изругался по-матерному и еще сосунком назвал его, а потом — Дуняшкой. Его иногда за щеки так называли. Они у него красные, как помидор, — Гагулин замолчал, переводя дух от длинного рассказа.
— А потом? Потом что произошло?
— Потом? — Олег продолжал уже менее охотно. — Ханыга ударил Витьку и полез к нему в карман. Тот вырвался и бегом. Крикнул только: «Погоди, гад, я тебе сделаю». Я тоже дал деру, чтобы с Ханыгой не связываться. Он трезвый — чего хочешь сделает, а пьяный и подавно. Потом я Глухова уже с рюкзаком встретил.
— И Ханыгу встречал?
— Нет. Ханыгу не встречал, — ответил тот, потупив глаза.
«Значит, все-таки дело рук Глухова, — подумал Вершинин, рассматривая стриженный затылок паренька. — Но ведь железнодорожник рассказал о нескольких парнях. Четверо преследовали одного. Успел собрать приятелей? А может, и этот с ними был?» — закралось подозрение, но он тут же отказался от него — подросток говорил искренне.
— И какого же числа все это произошло?
— Я говорил товарищу лейтенанту — восемнадцатого, вечером восемнадцатого. Часов в девять, может, в десять.
У Вершинина екнуло сердце. В тот день и был убит Шестаков.
— Смотри-ка, какая у тебя память, — сказал он. — А не спутал ли?
— Я с Вовкой Фединым на вокзале в тот день встретиться договорился, — объяснил Олег. — У него предки за границей были, привезли кое-что, вот мы и договорились собраться, посмотреть. Семнадцатого он вечером в бассейн ходил, а восемнадцатого свободен оказался. Можете спросить. Я у него блок «Данхилла» выменял, знаете, сигареты импортные в красной упаковке с золотыми буквами.
— Куда же ты их дел? Сам-то ведь не куришь.
— Балуюсь иногда… Сигареты я потом сменял с одним на польскую шариковую авторучку.
— Охо-хо, — вздохнул Вершинин. — Меняла ты, меняла. Мы еще вернемся к твоим менкам, переменкам. До хорошего они не доведут. Слушай, Олег, тебе ведь известно, что Шестакова убили вечером восемнадцатого?
Олег испуганно кивнул и вопросительно посмотрел на следователя.
— Кто его убил?
У Гагулина округлились глаза.
— Мог это сделать Глухов?
— Н-не знаю.
Олег заморгал, собираясь с мыслями. В этот момент в дверь сильно постучали.
— Войдите, — машинально сказал Вершинин, и на пороге появился плотный молодой мужчина. Вячеслав сразу узнал Охочего и бросил взгляд на настольные часы. Они показывали ровно четыре.
— Не вовремя? — спросил Охочий, дружески улыбаясь. — Я обожду в коридоре.
— Зачем же? — ответил Вершинин, пожимая ему руку. — Присаживайтесь здесь, мы скоро закончим.
Охочий сел в сторонке. Его появление смешало дальнейшие планы Вячеслава.
— Возьмите пока журнальчик, почитайте, — предложил он, показав на книжный шкаф.
Охочий достал журнал и углубился в чтение.
— Ты не ответил на мой вопрос, Олег, — продолжил допрос Вершинин.
Подросток молчал. Грязноватые пальцы мелко подрагивали на коленях.
— Откуда мне знать, — наконец уклончиво ответил он. — Когда Глухов убежал, я сразу ушел с вокзала.
— Ты неправильно понял меня. Я не спрашиваю, убил ли Глухов Шестакова, я спрашиваю, мог ли он убить? Ты же Виктора давно знаешь. Скажи.
— Почем я знаю? Вообще-то Глухов не живодер, не то что Ханыга, а убил — не убил — сказать трудно.
— Ну хорошо. Скажи тогда, пожалуйста, носил ли Глухов с собой нож?
— Нож? Есть у него небольшой такой, — он показал ладонь, — раскладной.
— Ты у него видел его в тот вечер?
Гагулин снова запнулся и помолчал.
— Так видел или нет?
— Видел, но не этот, а другой, побольше. Он им бутылку открывал и хлеб нарезал.
— Нарисуй его, — попросил Вершинин, подвинув парню лист бумаги.
Высунув от старания кончик языка, тот минут десять изображал что-то на бумаге.
— Н-да, — усмехнулся Вершинин, посмотрев рисунок. — Художника из тебя точно не получится. Ладно. Поезжай сейчас домой. С родителями твоими в ближайшее время я поговорю сам, как обещал. Постарайся только ничего не отчебучить, чтобы кулинарное искусство в дальнейшем не понесло потери.
После ухода Гагулина в кабинете некоторое время царило молчание. Вершинин и Пантелеев раздумывали над рассказом подростка, а Охочий сидел тихо, боясь нарушить тишину неосторожным движением. Внутренним чутьем он понимал, что у этих двоих произошли сейчас что-то очень важное.
— Я считаю, что у Глухова имелись оснований свести счеты с Шестаковым, — первым нарушил молчание Пантелеев. — Денежный долг, стычка с Ханыгой незадолго до его смерти и, наконец, нож. Поэтому-то он к сбежал, других причин нет.
Лейтенант разволновался. Уж очень ему хотелось оказаться правым. Еще бы: первое серьезное дело за полгода после окончания милицейской школы. Ну как тут не мечтать, чтобы с тобой согласился опытный следователь. Круглое, добродушное лицо Саши выглядело просительным и озабоченным. Вячеслав едва не рассмеялся, но заставил себя сдержаться и показал глазами на постороннего человека. Пантелеев вспыхнул, словно факел, и моментально поднялся.
— Вечером мы обсудим ваши соображения, — пообещал Вершинин. — Я буду в отделе часов в семь. Передайте Стрельникову.
Пантелеев козырнул и вышел из кабинета. Охочий отложил в сторону журнал. Некоторое время они молча, с легкой улыбкой приглядывались друг к другу.
«Заматерел Константин Сергеевич, осанку приобрел, важность», — одобрительно думал Вячеслав, рассматривая крупное волевое лицо Охочего с опущенными вниз углами рта.
— Ох и работка у вас, — посочувствовал Охочий, — попробуй влезь в душу такому пацану — ведь наврет с три короба и не поморщится. А дело, я чувствую, серьезное.
— Убийство, — кивнул Вершинин. — Может, слыхали, у железнодорожного вокзала?
— Слыхал, как же, слыхал. Я бы таких к стенке сразу ставил. Убил, значит, и тебя туда же.
— Все не так просто, как кажется, — уклончиво ответил Вячеслав, вспоминая отзывы о Шестакове. — А вы как живете?
— Потихоньку. Живем, трудимся, план даем, хотя и не всегда получается.
— Много теперь рабочих на вашем участке?
— На участке двести восемьдесят три человека, а в цеху — девятьсот. Я ведь начальником цеха работаю.
— Того же? Механосборочного?
— Его самого.
— Поздравляю от души. Вот это рост. Почти полк в подчинении. В армии бы звание полковника получили.
Охочий рассмеялся:
— За поздравление спасибо, хотя и опоздало оно. Через месяц после окончания института вызвал меня Кулешов и заставил принять цех почти в приказном порядке, хотя я и отбивался, как мог. Однако и вас с повышением надо поздравить. До моей грешной души снова добрались, — лукаво закончил он.
