Нэнси Розенберг - Месть
— Лили, — Джон изо всех сил тряс ее за плечо, — просыпайся.
Она спала, уткнувшись лицом в подушку. Это трудно было назвать сном, скорее такое состояние являлось сумеречным ощущением раннего утра, когда сны, память и реальность переплетаются в нечто причудливое.
— Ты совершенно мокрая, как мышь, и к тому же расцарапала мне руку. Вставай, а то опоздаешь на работу.
Джон прекрасно понял, что у нее был ночной кошмар. Он уже давно наизусть знал все симптомы: она потела, царапалась и дико кричала во сне. Она никогда и ни за что не сказала бы никому на свете всей правды, но он знал, что в детстве ее растлил ее собственный дед. Она подняла голову и увидела, что Джон уже в дверях. Если бы он хоть немного думал о ней, то без сомнения вспомнил бы, что у нее сегодня день рождения. В канун этого дня ее всегда мучили ночные кошмары.
Вскоре после свадьбы она рассказала ему о том достопамятном происшествии. Оказалось, что ее рассказ только послужил подтверждением его невысокого мнения о сексуальности мужчин. Джон заявил ей, что в отличие от большинства мужчин, он не испытывает животного вожделения к женщине. Для него секс — это красота, имеющая целью продолжение рода. В первые годы их замужества она иногда могла даже обмочиться, как это случилось с ней в детстве, во время одного из своих частых ночных кошмаров. В этих случаях Джон нежно ее баюкал и успокаивал. Если она долго не могла после приступа страха уснуть, Джон шел на кухню и приносил ей оттуда чашку горячего шоколада и зажаренный в гриле бутерброд с сыром. Потом он укладывал ее поудобнее и гладил по головке до тех пор, пока она не засыпала. Тогда он еще любил ее. Его любовь и понимание, отсутствие сексуальных домогательств исцелили ее от тяжелого наследия прошлого. Он всячески поддерживал ее, когда она решила поступать на юридический факультет, помогал ей, пока она училась, но стоило ей получить диплом, как все переменилось. Как ползунок, который только что научился самостоятельно ходить, она ждала аплодисментов и слез восхищения. Она не дождалась ни того, ни другого. Именно теперь она узнала настоящего Джона. Когда она была запугана и растеряна, Джон был любящим и преданным супругом. Но стоило ей сломать стену своих страхов и стать удачливым профессионалом с блестящим будущим, человеком, полным чувства собственного достоинства, как любовь Джона испарилась неведомо куда. Очевидно, он не желал идти по жизни рука об руку с ней, он предпочитал носить ее на руках.
Лили решила, что пора вставать. В тот момент, когда ее ноги коснулись пола, она услышала звук закрывшейся двери гаража и поняла, что Джон уехал на работу. Когда она накануне ночью пришла домой, он уже громко храпел, и ее приход не разбудил его. Она тихо разделась и скользнула в постель, повернув Джона на бок, чтобы он перестал храпеть. Лежа рядом с ним, она неотступно думала о Ричарде, мечтая, чтобы Джон исчез, а его место занял бы Ричард. Все кругом думали, что Джон прекрасный человек, чудесный отец и образцовый муж. Он действительно был идеальным мужем для того сломленного ребенка, каким она являлась раньше. Но ей хотелось большего. Она уже не хотела быть прежним искалеченным ребенком, она стала личностью. Время шло, мерно тикали часы. Если она станет тянуть с разводом до тех пор, пока Шейна не поступит в колледж, ей будет уже сорок один. Слишком много. Как говорят, поезд уже уйдет.
Сбросив рубашку и оставшись обнаженной, она, прежде чем нырнуть под горячий душ, посмотрела на себя в зеркало. Она повернулась боком и поглядела на свой профиль. Подложила руку под грудь, приподняла ее, потом отпустила. Грудь безвольно упала. Сила тяжести неумолимо оттягивала вниз все ее тело — лицо, груди, зад. Это Джон тянул ее к земле, обвившись, как альбатрос, вокруг ее шеи и сдавив ей горло.
В голове ее пульсировала боль, желудок громко ворчал от голода, но чувствовала она себя несмотря на это просто великолепно. Сегодня у нее нешуточная причина спешить на работу и не ради какого-нибудь судебного слушания или уголовного дела. Там, в своем кабинете, этажом ниже ее комнаты, в том же здании ее будет ждать Ричард Фаулер.
Лили перерыла свой одежный шкаф в поисках чего-нибудь неординарного. Она решила надеть сегодня свой любимый костюм, который подчеркивал красоту и изящество талии и бедер. Когда она надевала его, комплиментам не было конца. Она взяла этот костюм из чистки всего неделю назад. Все складывается очень удачно, просто прекрасно.
После десятиминутных поисков, перерыв содержимое всех пластиковых пакетов в шкафу, ей удалось найти только юбку. Жакета не было.
Она ринулась в комнату Шейны, от злости рывком распахнув дверь.
— Где жакет от моего черно-белого костюма с пуговицами на боку?
Проснувшаяся от шума Шейна сонно повернулась в кровати и, глядя на мать припухшими, не вполне осмысленными со сна глазами, сказала:
— Который теперь час? У меня его нет.
Она повернулась на бок и моментально уснула.
Лили открыла шкаф Шейны и, встав на колени, начала раскидывать ворох лежавших там стопкой высотой в три фута тряпок. Среди них она обнаружила три или четыре свои вещи, отложила их в сторону, а остальную кучу оставила лежать посреди комнаты.
— Я знаю, что жакет у тебя. Я хочу именно сегодня надеть свой костюм. Ты не имеешь никакого права брать без разрешения мои вещи, особенно дорогие — это моя рабочая одежда.
— Мамуля, остынь, — визгливо крикнула Шейна. — Я одолжила твой жакет Шарлотте. Не волнуйся, получишь ты назад свой любимый жакет.
— Я запрещаю тебе это делать. Ты меня слышишь? Запрещаю! — Лили сорвалась на крик, ненавидя себя за этот срыв. Но самовольство Шейны выходило уже за все границы. Шейна постоянно брала ее вещи и нередко не возвращала их. Во всяком случае, многие из них Лили потом уже никогда не видела. Почти каждое утро, прежде чем одеваться, ей приходилось идти в комнату Шейны и перетряхивать содержимое ее гардероба. При этом она часто находила свою одежду в таком мятом и грязном виде, что ее невозможно было надеть. Джон пожимал плечами и говорил, что у подростков это в порядке вещей, просто им надо врезать замок в дверь своей комнаты. Ему и в голову не приходило, что ребенок может уважать права собственности другого человека.
Выходя из комнаты, она услышала, как Шейна, накрываясь с головой одеялом, сдавленно пробормотала одно слово: «Сука».
Закрыв за собой дверь, Лили обессиленно прислонилась к стене. Глаза ее были полны слез. Какая черная кошка пробежала между ними? Они всегда были так близки. Она вспомнила, как они по воскресеньям катались вместе на роликовых коньках, подставляя свои головы яркому калифорнийскому солнцу. Шейна старалась держаться как можно ближе к Лили, иногда она даже натыкалась на мать и сбивала ее с ног. Так было всего несколько месяцев назад. Шейна имела обыкновение каждый вечер приходить в спальню к Лили, пока Джон досматривал телевизор, и рассказывала матери, как она провела день. Шейна выкладывала все: кто что сказал и кто что сделал в школе, спрашивала совета Лили по любым вопросам — от домашних заданий до взаимоотношений с мальчиками. Неужели всему виной стало наступление зрелости и разбушевавшиеся гормоны? Неужели детство самой Лили было столь запутанным и болезненным, что она начисто забыла, каково быть девчонкой тринадцати лет?
Она вытерла глаза и направилась на кухню. Бросив ломтик белого хлеба в тостер, налила себе чашку кофе. Она слишком на все реагирует, такой уж характер. Все дело в том, что Шейна просто становится подростком. Девочка растет. Вся эта катавасия с одеждой случилась по ее, Лили, вине. Ведь она же сама всегда говорила Шейне, что та может пользоваться ее одеждой. Лили никогда не запирала от Шейны свой гардероб, проводя политику открытых дверей. Но в ответ Шейна всегда проявляла уважение. Она всегда спрашивала разрешения и никогда не брала тех вещей, в которых Лили ходила на работу. Она никогда не смотрела на мать волком и никогда не обзывала ее нехорошими словами. Шейне всегда предоставлялась полная свобода действий и независимость. Однако с каждым днем девочка все больше привязывалась к отцу, отодвигая мать на второй план.
Лили понимала, что это всего-навсего связанный с половым созреванием эдипов комплекс. Шейна была любимой маленькой девочкой для своего отца и рассматривала мать как соперницу. Оказывается, все можно чудесным образом объяснить. И вещи Лили она надевала затем, чтобы в глазах отца затмить мать. Шейна действовала в этой ситуации, как ревнивая женщина, а не как ребенок.
Лили налила кофе в пластмассовую чашку и отнесла ее к своей «хонде». Поставив чашку на крышу машины, она вернулась в дом.
Навстречу ей из душа в купальном халате вышла Шейна. На ее лице были написаны раздражение и немой вопрос: «Ну что там еще?» Взглянув на Лили, Шейна пошла в свою комнату.
