Виталий Смирнов - Библиотечка журнала «Советская милиция» 3/69/1991 г.
Стояла ночь. Под потолком тускло светила запыленная лампочка. На подушке белело заострившееся, без кровинки, лицо Бурды с запекшимися губами и лихорадочно горящими глазами.
Различив Загоруйко, он разжал губы и прохрипел:
— Помираю. А к тебе просьба: разбейся, но достань пачку чая. Сейчас же. Чифиру хочу перед смертью. Тут ребята мне спроворят.
Валентин запустил руку в карман и, радуясь своей догадливости, вытащил пачку.
— Вишь ты, угадал. Спасибо. Наклонись.
Валентин наклонился. Бурда схватил дрожащей холодной рукой пачку и прерывающимся шепотом сказал:
— Конопля мне десять косых должен… Твои будут.
— Разве он мне их отдаст? Ни в жизнь!
— Передашь ксиву. А на словах скажешь: десять не один, а дважды… Повтори.
Валентин повторил.
— Отдаст. У нас такой уговор был. Ну, а если старый хрен заартачится, разыщи в Можайске на улице Желябова, в самом конце ее дом с двумя березками. Там обретается Мишка Штокман — «Могила». Назовешься так: мол, звездный я. И к тому же прокопченный. И еще скажешь, что ты от меня. Он в курсе, поможет. А теперь иди.
На следующий день стало известно, что Иван Бурда скончался. А через три месяца Загоруйко вышел на свободу.
Он готовился к этому дню. В кармане куртки, кроме совершенно чистых документов, лежали две с половиной сотни. «Не велики деньги, но на первый случай хватит…» — рассудил он и двинул в Москву.
До Москвы добрался благополучно. Стояли погожие весенние дни. Но задерживаться здесь Загоруйко не имело смысла. Правда, его никто нигде не ждал. И он решил разыскать Коноплю.
Пристанционный поселочек оказался крохотным, всего в несколько улиц. Прежде всего, видимо, надо было сосредоточить внимание на окраинах, на домах, стоящих на отшибе. Если Конопля, как полагал Загоруйко, занимался скупкой краденого, ему, естественно, совсем не нужно селиться в центре поселка.
И он не ошибся в расчетах. У первого же дома на краю облюбованной им улицы он увидел на лавочке у калитки мирно покуривающего трубку седого, сморщенного старика.
— Здорово, дедуля, — поприветствовал его Валентин. — На солнышко выполз, греешься?
— Угадал, сынок, греюсь. Доскрипел. Дождался солнышка.
Загоруйко присел, достал пачку сигарет, закурил. И только спустя какое-то время спросил:
— А ты, дедуля, случайно не знаешь человека по фамилии Конопля?
— Виктора Сергеевича что ли?
Загоруйко понял, что попал прямо в цель.
— Его самого, дедуля.
— Как же не знать, сынок, когда он вон в том доме живет.
И старик показал рукой на крайний дом, притулившийся к двум березам на противоположной стороне улицы. Валентин хотел было подняться с лавки, но старик в очередной раз попыхтел трубкой и добавил:
— Только теперь он, едрена вошь, уже не Конопля, а Курбатов. Понимаешь?
— Это как же так?
— Очень даже просто. Женился, старый пень, на молоденькой, а та с норовом. Говорит: если любишь — меняй фамилию на мою. Вот и пришлось…
— Ну и ну!
— Да, с характером! Не хочет в поселке-то жить. Город ей подавай. Так что задержись ты и следа его не нашел бы. Вот так-то нонече.
Загоруйко, конечно, в сказочку о том, что во всех переменах виновата молодая жена, не поверил. Видимо, по каким-то своим соображениям Конопля решил оборвать нити, связывавшие его с прошлым, сменил фамилию и теперь собирается отбыть в неизвестном направлении.
Рассуждая так, Валентин подошел к дому и немного приоткрыл калитку. Услышал хриплый злобный лай, и, оставив только узенькую щелку, стал ждать.
Собака лаяла и грохотала цепью перед самой калиткой. Наконец, где-то за оградой скрипнула дверь и женский голос, строгий и повелительный, крикнул:
— Замолчи, Страшный! На место!
Лай прекратился, зазвенела цепь, послышалось глухое ворчание и шум, производимый собакой, забирающейся в конуру.
Загоруйко приоткрыл калитку. У открытой двери терраски стояла молодая женщина в легком домашнем платье. Валентин не мог сказать, была ли она красива, но почувствовал, что она удивительно, вызывающе женственна. Ее фигура, поза, складки платья, немного надменный поворот лица, глаза, с интересом рассматривающие его, все-все тут же всколыхнуло в нем еще недавно, казалось, спящее, необоримое, мужское.
У него вдруг запела душа. На сердце стало радостно и светло. У женщины ответно заблестели глаза, смягчились очертания губ.
— Вам кого?
А он все смотрел на нее и только очнувшись от колдовства ее обаяния, ответил:
— Мне надо переговорить с Виктором Сергеевичем…
Женщина повернулась к полуоткрытому окну, выходящему на терраску.
— Виктор, ты дома?
В окне появилось худое, бледное лицо. Окинув посетителя недовольным, подозрительным взглядом, он пробурчал:
— Ну что теперь делать? Пусть войдет.
Женщина посторонилась и пропустила Валентина вперед. Загоруйко оказался в небольшой комнате, стеклянная дверь которой выходила в сад. Две другие двери вели во внутренние комнаты дома. Посредине стоял круглый стол.
— Присаживайтесь, — сказала женщина и прошла в правую от входа дверь.
Через минуту оттуда вышел сухой и прямой, как палка, седоватый человек лет шестидесяти. Он был чуть выше среднего роста. Щеки его были тщательно выбриты. Внимательные зеленоватые глаза под сдвинутыми, почти черными бровями, мрачно поблескивали. На нем был строгий, хорошо отутюженный темно-синий костюм. И вообще, он походил скорее на ученого, важного чиновника, но отнюдь не на перекупщика краденого, как о нем думал Загоруйко.
— Чем могу служить? — скрипучим голосом спросил он.
Настала решительная минута. Загоруйко опустил руку в карман, достал заранее заготовленную ксиву Бурды и подал ее седоватому человеку.
Тот, презрительно опустив кончики бледных, тонких губ, взял письмо, развернул.
Валентин отлично знал его короткое содержание: «Четыре, если на три и один в уме. Сделай, что он попросит. Бурда». В последнюю встречу тот приказал одновременно передать на словах: «Десять не один, а дважды…», но что-то удержало Загоруйко и он не сказал условленной фразы.
Между тем Конопля-Курбатов оторвал взгляд от записки и вновь окинул посетителя мрачным, изучающим взглядом.
— Ну и как он?
И снова Загоруйко мгновенно принял решение не говорить Конопле правду. Он пожал плечами и ответил:
— Обыкновенно. Готовится в побег…
— Так.
Конопля-Курбатов произнес это короткое слово бесстрастно и равнодушно, но по тому, как затрепетали ноздри его тонкого, длинного носа, как еще более посуровел его и без того мрачный взгляд, Загоруйко понял, что, неожиданно для себя, нанес этому еще крепкому старикану удар, — коснулся какой-то болевой точки. Кажется, он скорее обрадовался бы, услышав о смерти Бурды. «Во всяком случае, — решил Валентин, — мне сейчас выгоднее иметь за спиной не мертвого, а живого Бурду. Живой он все равно, что уздечка для Конопли…».
— Так, — повторил Конопля, — и что же вам надо: паспорт, немного денег, или еще что?
Загоруйко поджал свои красивые губы и покачал головой.
— Нет, Виктор Сергеевич, я прибыл сюда из колонии на законном основании, после отбытия срока. Паспорт я имею. Новенький. Чистенький. Другого не требуется. А по части денег, так ведь десять не один, а дважды…
Конопля нахмурился.
— Ах, вон как… Простите, а с кем я имею дело?
«Удивительный старик, — подумал Загоруйко, — ни одного блатного словечка. Говорит, как в книгах старосветские людишки изъяснялись. Ну и ну!».
— Валентин Осипович Загоруйко, сын собственных родителей.
И в то же время заметил, что выражение лица Конопли сменилось. У него появилась, видимо, новая мысль.
Загоруйко, конечно, ошибался, принимая его за обычного скупщика краденого. Правда, он этим занимался, но давно, очень давно это было… Вот тогда жизнь и свела Виктора Сергеевича с Бурдой, Мишкой Штокманом и еще кое с кем. То был, так сказать, период первичных накоплений. Тогда Конопля был большим человеком для многих бандитов. Но потом, бывший повар одного из столичных ресторанов, он скопил определенную сумму и вроде бы ушел на покой: приобрел домик на подмосковной станции, обзавелся собственным «жигуленком».
Заниматься перепродажей краденого отсюда было даже удобнее, чем из московской квартиры, но спустя какое-то время Виктор Сергеевич решил отойти и от этого бизнеса. Деньги у него имелись и он решил заняться «операциями» с чеками Внешпосылторга. Солидная внешность, умение держать себя способствовали успеху. Он даже стал подумывать, а не заняться ли валютными операциями.
Время менялось. Во всех газетах, везде, где собирались люди, речь шла о перестройке. Как понял ее Конопля, руководство страны хотело ускорить темпы улучшения и организации общественного питания, бытового обслуживания населения. Речь шла об индивидуальной трудовой деятельности, об организации кооперативов.
