Дмитрий Вересов - Крик ворона
Но что-то сломалось в ней, будто заклятие навели. Пробили энергетической стрелой. Сорок восемь Таниных мужских процентов, неукротимые и отважные, тщетно бились в невидимых цепях, которыми обвила их внутренняя женщина Морвена, а явленная миру женщина Таня – мисс Дарлин Теннисон – не находила себе места от внутренней пустоты, все настойчивей требующей заполнения. Она прилагала все силы, чтобы не поддаваться этой пустоте, до изнеможения забивая день всякими внешними делами. Жесткий, расписанный по минутам режим: утренние вылазки на базар в компании Флоры и Эухении, прислуги из местных, спорт и светское общение в клубе, походы в горы, в пещеры, на дальние пляжи. К урокам испанского прибавились занятия другими языками – итальянским, немецким… Вскоре в доме появился кабинетный рояль. Через клуб втянулась в благотворительность, в сопровождении неизменного Эрвина разъезжала с пакетами дешевой еды, одежки, лекарств по бедным предместьям, по деревням, посещала больницы. На чаи и душеспасительные беседы в дамский клуб ее сопровождала Флора. И еще были книги – как отдых, как работа, даже как аверсионная терапия: по часу в день заставляла себя читать Жан-Жака Руссо в оригинале, со словарем, естественно. Более мерзкое занятие было трудно вообразить, зато потом как хорошо!.. Не спилась, не удавилась, не сошла с ума, не кинулась в ножки Эрвину, чтобы поскорее отрапортовал шефам о ее капитуляции. И это было настоящее чудо.
А весной, через полтора года этой ракушечной жизни, начались многозначительные перемены. Как-то подозрительно резко отбыл на родину Эрвин лечить за казенный счет простатит, хотя никогда прежде на здоровье не жаловался. Таня все ждала, когда же пришлют сменщика. Так и не прислали, а через неделю засобиралась и Флора.
– Когда ждать обратно? – поинтересовалась Таня.
– Может, скоро, а может, и никогда, – ответила Флора. – Это как прикажут. Вы ведь и без нас не пропадете.
Это, конечно, верно, но все-таки очень хотелось знать, что означает этот ход Морвена. То ли хочет, внушив ложное чувство свободы, спровоцировать на необдуманные действия, то ли еще какую-нибудь пакость задумал. Например, «зачистку», предварительно выведя из-под удара своих людей… А может, деликатно, не теряя лица, намекает, что «карантин» закончен и катись, милая, куда хошь…
Еще до отъезда Флоры доктор Барроха полюбопытствовал за коктейлем, куда же сеньорита Теннисон подевала своего верного Брикстона, и, узнав, что она оказалась вынуждена с ним расстаться, порекомендовал своего Пако, который все равно занят у доктора неполную неделю и будет только рад подзаработать сотню-другую песет. Таня съездила в банк, где узнала, что причитающаяся ей на этот год сумма переведена полностью, потом смоталась с ночевкой в соседнюю Кантабрию. Ничего подозрительного она не заметила, никакого «хвоста» не засекла. И тогда она решила прокатиться по хемингуэевским местам – в Памплону, на знаменитую корриду. Утречком, стоя на балконе гостиницы с чашечкой кофию, сподобилась лицезреть, как кучка местных идиотов, одетых как совковые пионервожатые на торжественную линейку, состязалась в беге с плотным табунчиком диких боевых быков, перегоняемых из загона на арену. Выдерживали, естественно, не более десятка метров гонки, а потом сигали через заградительные щиты, выставленные вдоль всей улочки. Но повезло не всем. Одного красногалстучного красавца на глазах у Тани размесили в фарш бычьи копыта. Machismo[5] требует жертв… После этого сама тавромахия показалась пресноватой, несмотря на по-южному густую сексуальную ауру, источаемую зрелищем. Подкачали бычки, не насадили на рога ни одного из тех разряженных пижонов, что на все лады – конными и пешими, с пиками, тряпочками и шпагами – выделывались перед ревущей публикой.
Дома Эухения передала ей сложенную пополам записку.
– Это от одного сеньора, – пояснила она. – Иностранец. Он просил передать вам, как только вы приедете.
Удивленно пожав плечами, Таня развернула записку. И увидела две строчки из русских букв:
«Рыжая! Нужна встреча. Завтра. 8 p.m. Где варят как я кофе соотечественники». Число и вместо подписи – «Веселый Роджер». Такие послания оставлял когда-то Фахри, изображая из них в шутку «черную метку». Да и какой еще пират мог обращаться к ней не иначе как к «Рыжей»? Место встречи она вычислила почти мгновенно. Жгуче пережаренный, с кардамоном, тягучий кофе могут варить только его соотечественники-арабы, с детства привыкшие к особому горькому вкусу. Она знала всего два заведения – в одном хозяйничали марокканцы, в другом – выходцы из Сирии. Последние и были его земляками. Да и местечко – в самый раз, в меру людное, относительно спокойное. Незатейливое, если не считать увитых дикой лозой беседок и отгороженных друг от друга жасмином столиков.
Таня едва дождалась следующего дня. Ее била нервная дрожь. Отчасти виной тому было впечатление после корриды. Запал той энергии, которой она была насквозь пропитана с ревом толпы, так и не нашел своего выхода. Таня поймала себя на мысли, что в таких случаях жажда крови требует утоления. Ожидание предстоящей встречи только усилило ее напряжение. Просто так, неведомо по каким каналам, Фахри не вышел бы на нее.
Но у женщины всегда есть безотказный способ взять себя в руки: сесть перед зеркалом и заняться тщательным вылизыванием шерстки.
Оделась она неброско, но с шармом. Облегающий, с глубоким декольте костюм тонкого светлого джерси, того же зеленого цвета глухо повязанная косынка. Вся ее рыжесть была укрыта, а европейская элегантность светилась открытой грудью и круглыми коленями. Поправив резинку чулка, Таня одернула юбку, потопала мягкой лодочкой на скошенном низком каблучке, оставшись довольной, брызнула на себя из пульвы «Mystere de Rochas», надела темные очки в удлиненной оправе и неторопливо двинулась к машине.
Фахри уже ждал, разговаривая по-арабски с хозяином заведения, судя по переднику и шапочке. Здоровяк попеременно вытирал то одну, то другую руку о фартук, размахивал ими, что-то доказывая Фахри. Наблус, как в былые времена, взрывался хохотом, кидал реплики. Тогда сириец, сидя на явно маленьком для него стульчике, широко расставив ноги – из-за такого живота иначе и невозможно, – громко хлопал ладонями себя по коленям и закатывался громоподобным смехом, запрокидывая вверх мясистое рябое лицо. При этом верхняя губа обнажала белозубый рот и розовые, на смуглом фоне, десны и прилипала к непомерному шнобелю. Боковым зрением, не поворачивая головы, Фахри заметил приближающуюся Таню, кинул несколько слов собеседнику. Тот встал, галантно отодвинул перед ней стул и удалился.
– Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?
– Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру.
Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.
– Вижу, Рыжая, все харашо с тобой.
– Я тебя тоже люблю.
Он снова рассмеялся.
– Поведай, светило-пиротехник, что привело и как.
– Как – это дело техники, правильно сказал?
«Опять начал урок русского языка» – подумала Таня. Это всегда было удобной для него линией беседы. Если что не так, извини, мол, чай не русский.
– Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать. Хотя государства еще пока нет?
Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное у него, чтобы ввести общение в рамки взаимовыгодного сотрудничества. Глаза Фахри сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.
– Чем занимаешься? – сдержанно спросил Наблус.
– Пишу последний параграф диссертации.
Это должно было согнать его настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:
– Ты на мой сапог – пара.
– Сам ты сапог!
Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на все границы государств и судеб, – другу. И положила руку на его крепкую смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:
– Ой, смотри, бауабики!
– Кто?
Оглянулась и ничего не поняла. Кроме двух кобелей, увязавшихся за течной сукой, там никого не было. До нее дошло: собаки. Он попросту по-арабски образовал множественное число от слова «бобик».
Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися «баданчанами» с мидиями, украшенными бамией и оливками.
Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана конверт «Par Avion», и у Тани дрогнуло сердце.
– От матери? – догадалась она.
Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом Адочки.
«Танюшка, сладкая моя донюшка! Уж и не знаю, как Господа благодарить, кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу тебе и от радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду могилку твою искать, тем и жила, родная ты моя! Оказывается, ничего искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то зашевелилось внутри, ёкнуло. Сердце не обманывает, догадалась, что жива ты, счастье мое рыжее. Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да я все понимаю, видать, пока нельзя. А как Фахри мне посоветовал, вроде как наказал, письмо тебе написать, а он вроде бы найдет, как к тебе его отправить, так думала – дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли весточку. А то ну впрямь как бабка твоя – уехала и ни словечка, ничего. Я ж все-таки мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то непутевые. Столько бед на ваши головы сыпется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м. Уж и не знаю, правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь, так, наверное, обязательно тебе знать следует. Мало ли что. Скрывался он, оказывается. Жил в Кемском районе в лесхозе под чужой фамилией, кажется, Черноволом Савелием звался. Охотничал или, наоборот, егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее, что от нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело Павлуши-то и отыскалось. Прокуратура долго копалась. Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть и самовозгорание. На том дело и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих работничков толку не жди. Ну да кому до истины-то докапываться? Времена такие наступили, что человеческая жизнь уж и полтинника не стоит. При Сталине все-таки порядка больше было. А сейчас старики пенсию по полгода получить не могут. Может, вот Жириновский Владимир Вольфович выйдет в президенты, как-то этих коррупционеров пришерстит. Благо ты подальше от этого бардака. Не вздумай возвращаться. Разве в гости? Буду ждать.
