Камилла Лэкберг - Железный крест
Паула резко выпрямилась на стуле. Есть еще одно обстоятельство, которое они забыли проверить.
— Привет, это Карин. Слушай, ты не мог бы мне помочь? Лейф утром уехал, а в подвале потекла труба…
— Вообще-то я не слесарь-сантехник, — осторожно сказал Патрик, — но, конечно, могу подъехать и посмотреть, в чем там дело. В крайнем случае вызовем специалиста.
— Замечательно… — с облегчением сказала Карин. — Захвати Майю, они могут поиграть с Людде, пока ты посмотришь трубу.
— Да, конечно. Эрика работает, так что Майя на мне. — И Патрик пообещал прийти как можно скорее.
Довольно странно, подумал он, заезжая на площадку перед гаражом. Вот дом, где его бывшая жена живет с мужиком, чей равномерно приподнимающийся и опускающийся белый зад до сих пор иногда маячил у него перед глазами. Он застал их в постели, а это картина, которую быстро не забудешь.
Карин открыла еще до того, как он успел позвонить, с Людде на руках.
— Заходи.
— «Скорая помощь» прибыла, — пошутил Патрик. — Где пациент?
Он поставил Майю на пол. Людде схватил ее за руку и потащил в свою комнату.
— Это там, внизу. — Карин начала спускаться по лестнице в подвал.
— А как дети? — Патрик беспокойно кивнул в сторону двери, за которой скрылось молодое поколение.
— За несколько минут ничего не случится. Потом, конечно, могут начать бузить.
Они спустились вниз, и Карин с озабоченной миной показала на трубу на потолке.
Патрик встал на стул и осмотрел трубу.
— Насчет «потекла» — это ты сильно преувеличила. Конденсат… течи я не вижу.
— Слава богу, — с облегчением выдохнула Карин, — а я так разволновалась… Смотрю, труба вся мокрая. Спасибо, что пришел… Могу я пригласить на чашку кофе в качестве благодарности? Или ты торопишься?
— Да нет, кофе попить успеем.
Через несколько минут он уже с удовольствием уплетал овсяное печенье за столом в кухне.
— Сама пекла, — улыбнулась Карин. — Не ожидал?
Он взял еще одно печенье и засмеялся.
— Нет. Печь ты никогда не любила. И вообще готовить, если быть честным.
— Ну, знаешь! — Карин поджала губы. — Не так уж ужасно все было. Мои фрикадельки ты уплетал за милую душу.
Патрик ухмыльнулся и покрутил рукой, что должно было означать «так себе были фрикаделечки».
— Уплетал, конечно, чтобы доставить тебе удовольствие. Ты так ими гордилась, но у меня не раз возникала мысль, не продать ли рецепт в противовоздушную оборону. Они бы заряжали твоими фрикадельками зенитки, а ты могла бы неплохо заработать.
— Какое нахальство! — Карин сделала обиженную мину, но не выдержала и расхохоталась. — Ты, конечно, прав. Кулинария — не самая сильная моя сторона. Лейф постоянно об этом напоминает. Правда, он, кажется, считает, что у меня вообще нет никаких сильных сторон.
У нее вдруг дрогнул голос и на глазах появились слезы. Патрик положил ладонь на ее руку.
— Так плохо?
Она кивнула и вытерла слезы бумажной салфеткой.
— Мы решили развестись. В выходные произошел колоссальный скандал… и мы поняли, что так дальше жить нельзя. Он уехал и, думаю, на этот раз не вернется.
— Мне очень жаль, — не отнимая руки, сказал Патрик.
— И знаешь, что больнее всего? Я не могу сказать, что мне его не хватает. Все это была сплошная глупость с самого начала…
Патрик почувствовал беспокойство — куда она клонит?
— А у нас-то, у нас… У нас все было так хорошо… Ведь было же, было! Если бы я не была такой идиоткой… — Она всхлипнула и положила вторую руку на ладонь Патрика, так что теперь, чтобы отнять руку, пришлось бы вырываться. — Я знаю, что твоя жизнь идет дальше, знаю, что у тебя есть Эрика… Но у нас было что-то особенное… Неужели невозможно, чтобы я, чтобы мы, ты и я… смогли…
Патрик сглотнул и сказал, стараясь, чтобы голос звучал совершенно спокойно:
— Я люблю Эрику. Это во-первых. Ты должна запомнить — я люблю Эрику. А во-вторых, что касается нашей совместной жизни — «все было так хорошо», — это плод твоей фантазии. Когда с Лейфом стало трудно, ты предпочла задним числом приукрасить прошлое. «У нас было что-то особенное…» Ничего особенного у нас не было! Поэтому все так и кончилось. И даже если бы не… ты знаешь, о чем я говорю, все равно бы кончилось. Раньше или позже — но кончилось. Это был только вопрос времени. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — И ты тоже это понимаешь. Наш брак продолжался не по любви, а из лени — ни тебе, ни мне не хотелось нарушать уже сложившегося равновесия, можешь называть это своего рода удобством. Так что я в какой-то степени благодарен тебе, что ты положила этому конец, пусть даже таким способом. И не надо себя обманывать. Договорились?
Карин опять заплакала — Патрику показалось, что на этот раз от унижения, от того, что ее отвергли так холодно и недвусмысленно. Ему стало ее жаль. Он пересел на стул рядом, привлек ее голову к себе на плечо и погладил.
— Успокойся… — тихо сказал он. — Все наладится…
— Как ты можешь… еще быть… таким добрым… мне так… стыдно…
— Нечего стыдиться. Ты расстроена и вряд ли способна рассуждать логично. Но ты же в глубине души знаешь, что я прав. — Он взял салфетку и вытер ей слезы. — Допьем кофе, или ты хочешь, чтобы я ушел?
Она помолчала, потом посмотрела ему прямо в глаза.
— Если ты можешь забыть попытку тебя соблазнить, мне бы очень хотелось, чтобы ты остался.
— Ну вот и хорошо. — Патрик пересел на свой стул. — У меня память как у аквариумной рыбки, и все, что я запомнил из нашей беседы, — овсяное печенье. Все остальное забыл. И даже забыл, что ты сама пекла его — на той неделе я покупал точно такое же в «Консуме».
— А что сейчас пишет Эрика? — Карин, не возражая, круто сменила тему.
— Работает над новой книгой. — Патрику тоже был тяжек этот разговор. — Но сейчас работа застряла — пытается разузнать побольше о своей погибшей матери.
— А с чего это она вдруг этим заинтересовалась?
Патрик рассказал о находке в сундучке. Упомянул также, что Эрика обнаружила связь между событиями шестидесятилетней давности и двумя убийствами, о которых до сих пор говорил весь поселок.
— И что Эрику больше всего огорчает — ее мать вела дневник, но записи резко обрываются в сорок четвертом году. Либо Эльси в один прекрасный день решила больше не писать, либо пачка синих тетрадок лежит где-то еще.
Карин насторожилась.
— Как ты сказал? Синих тетрадок?
— Да. — Патрик удивленно посмотрел на Карин. — Синих тетрадок, типа общих, помнишь, в школе? А что?
— А то, что мне кажется, я знаю, где они лежат…
— К тебе пришли! — С этой новостью Анника заглянула к Мартину в кабинет.
— Вот как? Кто?
Но Анника не успела ответить, потому что ее оттеснил вошедший Челль Рингхольм.
— Я пришел не как журналист, — сразу предупредил он и поднял руку, видя, как Мартин пытается сформулировать протест: журналисты не имеют права врываться в полицию без предупреждения, для этого есть пресс-конференции. — Я пришел как сын Франца Рингхольма.
— Примите мои соболезнования… — Мартин не знал толком, что сказать.
О напряженных отношениях отца и сына знал весь поселок. Челль отмахнулся и достал из кармана конверт.
— Это я получил сегодня. — Голос его звучал спокойно, даже нейтрально, но дрожащая рука выдавала волнение.
Мартин принял письмо, посмотрел на Челля и, получив молчаливое согласие — для чего же я тогда его принес? — начал читать.
Он прочитал все три написанные от руки страницы молча, иногда только удивленно поднимая брови.
— То есть он признает себя виновным в смерти не только Бритты Юханссон, но и Эрика Франкеля и Ханса Улавсена?
— Так там написано. Но мне почему-то кажется, что для вас это не стало большой новостью.
— Вы правы. Я бы соврал, если бы сказал, что это не так. Но конкретные доказательства у нас есть только по одному убийству — Бритты Юханссон.
— Тогда это письмо вам пригодится.
— А вы уверены, что…
— Что письмо писал мой отец? Абсолютно. Меня оно, кстати, тоже не слишком удивило, — с горечью заметил Челль. — Но я никогда не думал… — Он осекся и покачал головой.
Мартин попросил его помолчать и перечитал письмо снова, на этот раз более внимательно.
— Да… Если придираться, он пишет только о том, как убил Бритту… так сказать, своими руками. А дальше выражается куда более расплывчато: «Я виновен в смерти Эрика Франкеля, а также того человека, чей труп вы обнаружили в чужой могиле».
Челль пожал плечами.
— Не вижу большой разницы. Он просто прибег к высокопарному стилю. У меня нет сомнений, что именно мой отец… — Он не закончил фразу и судорожно вздохнул.
Мартин начал читать с самого начала.
— Я думал, что могу сделать так, как делал всегда: одним волевым решением, одним волевым поступком все решить и все скрыть. Но уже когда я поднял подушку и посмотрел на ее лицо, я понял, что ничего не решил и ничего не добился и что у меня остается только одна альтернатива. Я понял, что подошел к концу. Прошлое настигло меня… — Мартин поднял глаза на Челля. — Вы понимаете, о чем он пишет?
