Вячеслав Барковский - Русский транзит 2
Коридор был пуст: только где-то в дальнем его конце была открыта дверь в процедурную, и кто-то громко говорил по телефону.
— Скорее, — сильно волнуясь, прошептала Ксюша и вытолкнула каталку в коридор.
— Ну, сынки, только тихо. Павлушка в реанимации, на втором этаже. Действуем быстро, без шума и бежим в гостиницу, за товарищами нашими и билетами — Витенька должен принести их, а оттуда в аэропорт: скоро регистрация начнется. Вот, сынки, я бритовку в магазинчике приобрел. С бритовкой хорошо. Правда, Лелик? — И старый, сузив глаза, со зловещей улыбкой посмотрел на вдруг побледневшего «акробата».
В старых нестиранных халатах и мятых шапочках, которые они позаимствовали в хозблоке у подвыпившего санитара, мучительно готовящегося к машинной стирке, братва поднялась на второй этаж и двинулась по коридору, хищно озираясь по сторонам.
— Кажись, сюда, — шепотом сказал Николай Николаевич и открыл дверь в реанимдцию.
На двух койках лежали больные, а третья была свободна: подушка была еще смята, на матрасе валялась рваная простыня, а одеяла не было: словно кому-то надоело находиться все время между жизнью и смертью, и он, дерзкий, самовольно вышел отсюда в палату выздоравливающих, предпочитая жизнь. Хотя возможно, что и ревностные медработники поспешно вынесли его отсюда вперед ногами, чтобы поскорей сдать с рук на руки мрачному перевозчику Харону.
— Может, он сам помер? — подал голос Лелик.
— Чую, что не помер. Здесь он где-то, — сказал, зло улыбаясь, Николай Николаевич. — Надо в палатах посмотреть. Баба внизу говорила, что он на поправку пойдет. Ищите, сынки, ищите…
Во двор больницы малиновый тягач подогнал замызганную краской машину с люлькой для крашения фасадов.
— Зачем это? — строго спросил главврач, выйдя на улицу с черного хода после того, как с визгом заработала лебедка. Ведь в прошлом году уже подновляли фасад!
— Так то фасад, а мы со двора работать будем. А вы что, против? — спросил маляр. — Покраска-то за счет мэрии. К нам наследник русского престола с матушкой и фрейлинами должен приехать скоро. Обязательно в больницу приедет: а не работает ли здесь господин Земляника, у которого больные мрут, как мухи? И уверяю вас, не блистательный фасад ваш они смотреть будут, а изнанку. Такие уж они, монархи русские…
— Нет, конечно, я не против, если за счет мэрии, — сказал, смягчаясь, главврач, подумав, что действительно глупо отказываться от таких подарков. «Но каков маляр? И про Землянику помнит! Да, интеллигенция теперь в маляры пошла. А что прикажете делать, если интеллигенты не нужны, а маляры нужны?»
Двое маляров с кистями и ведрами поднялись в люльке на уровень второго этажа и сразу принялись за работу.
Главврач в умилении залюбовался малярами: он даже невольно прослезился, представив себе, как царская фамилия в сопровождении фрейлин выйдет из больницы с черного хода, и мать наследника престола, ахнув, скажет: «Какой молодец этот Кузнецов, это что-то!»
Оксана Николаевна втолкнула каталку с раненым Пашей в перевязочную и стала прятать ее за стеклянный шкаф с медикаментами.
— Паша, каталка не помещается. Может, ты ляжешь на пол, а я ее вывезу отсюда?
— Давай, Ксюша, помоги мне, — сказал, приподнимаясь на локте, раненый.
— Это что здесь такое?! — На пороге перевязочной стояла побледневшая от негодования медсестра. — Что вы тут делаете???
— За нами гонятся бандиты, — затараторила Ксюша. — Они хотят убить больного. Я хочу спрятать его от них!
— Да ты в уме ли, милочка моя! — гомерически захохотала медсестра, уперев руки в боки. — Да этот больной сейчас сам помрет. Нет, вы только посмотрите на нее! У нее не все дома!
— Тише, пожалуйста, не кричите так! Они услышат вас! умоляла Ксюша.
— Тише?! Услышат?! Да тебя надо в психушку сдать! — еще громче заверещала медсестра. — А ну убирайся отсюда, пока я бригаду не вызвала!.. А вы куда еще лезете? — медсестра повернулась спиной и загородила своим внушительным телом проход.
— Пусти, милая, — с ядовитой улыбкой пытался оттеснить ее в сторону Николай Николаевич. Из-за его плеча выглядывал бледный Лелик. Рядом с ним по-волчьи хищно горели узкие щелки Корейца.
— А вы кто такие? — боевито выставив вперед могучую грудь, стояла на своем медсестра.
— Санитары мы.
— Нет у нас таких санитаров, голубчик мой. Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову! — Медсестра уже начала сомневаться в праведности своего гнева по отношению к этой девчонке. Эти трос действительно смахивали на бандитов. Поэтому весь запал своего благородного негодования она направила в сторону потенциальных злодеев. — А ну, пошли отсюда, я сейчас милицию позову!
Николая Николаевича, который уже хотел проскользнуть мимо, медсестра тесно прижала к косяку. Николай Николаевич в бешенстве заверещал и вытащил из кармана бритву. Медсестра в страхе отпрянула и закричала, срываясь на визг:
— Помогите! На помощь! Скорей!!! Ксюша схватила со стола ножницы и выставила их перед собой. Паша, изо всех сил напрягшись, поднялся с пола и встал рядом с Ксюшей, разбив бутылку с перекисью о край железного шкафа.
В этот момент Кореец, опережая Николая Николаевича, уже готового с помощью своей бритвы заткнуть рот этой вопящей дуре, с силой вогнал свой железный палец ей под ребра, и медсестра, охнув, села на пол, прижав к животу ладони.
— Давай, сынок! — крикнул старик Корейцу и, прячась за его спину, молча двинулся на Ксюшу и Пашу.
Ксюша только собиралась ткнуть маленького азиата зажатыми в ладони оружием, но тот первый махнул ногой в воздухе и отбросил сразу отключившуюся девушку к стене.
— Отойди, отойди. Кореец, дай я! — Оттолкнул в сторону азиата вошедший в раж урка. — Ну как здоровье, Павлушенька? обратился он к Паше, привалившемуся от слабости к стене и опустившему голову на грудь. Паша смотрел на бритву в руке старика. — Видишь, какой ты везучий, ничто тебя не берет. А я должок пришел отдать. Да, сынок, долг-вещь святая. — И он стал стремительно играть бритвой перед Пашей, выбирая момент и место, чтобы полоснуть. Сил защищаться у Паши не было, и он лишь медленно водил рукой с зажатым в кулаке горлом разбитой бутылки, стараясь перехватить выпад противника. Неожиданно Николай Николаевич ударил Пашу ногой в живот, и тот рухнул на пол. — Ну все, Павлушка, — сказал Николай Николаевич, придавив Пашу коленями полу и занеся над ним руку. — Приплыли…
Бичу снился зверь. Зверь рыскал по огромному полю в поисках Хмурого Утра, заглядывал под коряги и в ямы. А бич бежал по дренажной канаве, то и дело проваливаясь по горло в воду. Странно, но сколько бы ни бежал бич от зверя, зверь был все время где-то рядом, причем он был то черной кошкой с желтыми глазами и крысиным хвостом, то человеком в длинном белом плаще и с огненными глазами, а то большой змеей, изумрудно отливающей в красном сумраке чешуйчатой кожей. Целиком змею бич не видел: иной раз он угадывал ее положение по шевелению высохшей травы и кустарника. И это было страшнее всего… Бич менял направление, петлял, как заяц, но зверь неумолимо приближался.
Бич понял, что ему не уйти, что зверь лишь играет с ним, как играет кошка с мышью перед тем, как удавить ее…
И вдруг он понял, что ему надо делать. Из последних сил напрягая память, с трудом, словно преодолевая сопротивление. Хмурое Утро начал читать пятидесятый псалом: «Помилуй меня, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя; яко беззаконие мое аз знаю»… Бич поднялся в полный рост, обнаруживая себя перед зверем.
И зверь пошел на него. Пошел с трудом, словно пробиваясь сквозь какую-то невидимую глазу вязкую преграду. Полы бледно-серого плаща его надулись ветром, как паруса шхуны. Глаза сверкали красным огнем, а лицо — бич никак не мог уловить его выражение — вдруг искривилось. По мере того как бич все быстрее, все легче произносил слова псалма, зверь шел все медленнее, все тяжелее… Наконец он остановился всего в нескольких шагах от бича: тонкое лицо зверя было исковеркано какой-то нечеловеческой мукой…
Все еще боясь зверя, но уже не боясь той смерти, которую зверь ему уготовил, бич вдруг неожиданно для самого себя сведенными воедино большим, указательным и средним пальцами крестообразно рассек перед собой воздух, осеняя зверя крестом, нет, скорей ограждая им себя от этих огненных глаз. И, запрокинув голову, зверь закричал…
Хмурое Утро оторвал голову от мешка и сел, стирая со лба пот. «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним…» — ясно, как будто на странице книги всплыли в его сознании строки Апокалипсиса.
«Вот до чего Питер довел — уже и кошмары снятся! — подумал он, скорбно покачав головой. — Надо же, я во сне перекрестился. Наяву не крестился, а тут во сне угораздило. И псалом прочитал. Но ведь я же его не помню наизусть? Странно это все… Или во сне я — уже и не я вовсе? Фу-у, что за чертовщина!»
