Герберт Аллен - Только не дворецкий. Золотой век британского детектива
Несмотря на то что родители Найо Марш были довольно скромно обеспечены и практически всю жизнь копили деньги, чтобы приобрести дом в более респектабельном районе, она получила очень хорошее классическое образование — сначала в колледже Сент-Маргарет, а затем в кентерберийской Школе искусств. Этим она обязана отцу, который, будучи иммигрантом, всю жизнь остро ощущал свое непрочное положение в «приличном» новозеландском обществе и старался изо всех сил, чтобы его дочь заняла в этом обществе более высокое место.
Первоначально Найо Марш не думала связывать свою жизнь с литературой. Она колесила по Новой Зеландии с театральной труппой, после окончания Школы искусств профессионально занималась рисованием — ее работы даже выставлялись в художественных галереях — и писала путевые заметки в местные новозеландские газеты. Попав в 1928 году в Лондон, она подрабатывала там манекенщицей и на паях с друзьями даже открыла небольшой магазинчик «Тач энд Гоу», в котором продавались предметы интерьера, сделанные руками самой Найо и ее друзей. В 1931 году ей — после прочтения какого-то из детективов Кристи — пришла в голову мысль попробовать самой написать убийство, и в 1934-м был опубликован ее дебютный роман «Игра в убийство» (английское название романа — «A Man Lay Dead».). По задумке Найо Марш, ее герой — инспектор, а потом и суперинтендант Родерик Аллейн, джентльмен по происхождению, получивший столь же прекрасное образование и воспитание, как лорд Питер Уимзи, — все же должен был заниматься сыском не для собственного удовольствия: раскрытие преступлений для него не любительское увлечение, а работа, и подчас неприятная. Нарушив каноны классического детектива, Марш в романе «Маэстро, вы — убийца!» (английское название романа — «Artists in Crime», 1938) знакомит Аллейна с любовью всей его жизни и будущей женой, художницей Агатой Трой, которая в дальнейшем привнесет в тексты Марш то страстное увлечение искусством, которое было свойственно самой писательнице.
ОДНОЙ ИЗ главных особенностей детективной прозы Марш — помимо отсылок к столь любимому ею театру и театральной жизни — было то, что в своих романах она всегда прибегала к изощренному способу убийства. Так, например, голова одной из жертв приземлялась на обеденный стол, другого несчастного сварили в гейзере, а еще кто-то умирал, закатанный заживо в тюк с шерстью. В рассказе «Смерть в эфире» Марш не отступает от своих принципов изобретательного убийства.
Найо Марш всю жизнь прожила между Англией и Новой Зеландией, отдав много сил становлению новозеландского театра. Занятно, что сама Марш именно театральную работу воспринимала как дело всей жизни, и в своей автобиографии она лишь вскользь упоминает о сочинении детективов. Она никогда не была замужем и, по словам ее близких, страсть к театру вполне заменяла ей супружество. Впрочем, сама Найо, имея склонность к романтическому эпатажу, любила рассказывать, что хранит вечную верность своему жениху и другу детства Нэду Бристеду, который погиб в Бельгии в 1917 году во время Первой мировой войны, когда ему было всего лишь 19 лет. Впоследствии Марш пережила довольно бурный роман с новозеландским актером русского происхождения по фамилии Токарефф, который был вдвое старше ее, однако Генри Марш отказал Токареффу, когда тот просил руки Найо, и та с легкостью приняла решение отца. За свои театральные и литературные заслуги Найо Марш была в 1966 году награждена Орденом Британской империи. Умерла Найо Марш в 1982 году в возрасте восьмидесяти трех или восьмидесяти семи лет.
© Ngaio Marsh, 1934
©А. Завозова, вступление, перевод на русский язык
НАЙО МАРШ
Смерть в эфире
Двадцать пятого декабря в 7:30 утра мистер Септимус Тонне был найден мертвым возле своего радиоприемника. Обнаружила его Эмили Паркс, младшая горничная. Она толкнула дверь и, пятясь, вошла, держа в руках швабру, метелку для пыли и щетку для чистки ковра. В этот самый миг из темноты раздался голос, заставивший ее вздрогнуть от испуга.
— Доброе утро, — произнес голос с безупречной дикцией. — Счастливого Рождества!
Эмили взвизгнула, впрочем не очень громко, так как тотчас же сообразила, в чем дело. Мистер Тонкс перед сном позабыл выключить свой радиоприемник. Она раздвинула шторы, обнажив бледную взвесь лондонского рождественского утра, включила свет и увидела Септимуса.
Он сидел перед радиоприемником. Это был маленький, но дорогой прибор, собранный специально для него. Септимус сидел в кресле, спиной к Эмили, наклонившись всем телом к радио.
Его странно скрюченные пальцы касались приемника прямо под ручками настройки и громкости. Он сидел, упершись грудью в полку, на которой стоял радиоприемник, и прислонив голову к его передней панели.
Казалось, что он, затаив дыхание, внимает потаенным секретам радио. Он склонил голову так, что Эмили видела его лысую макушку с напомаженными остатками волос. Мистер Тонкс не двигался.
— Прошу прощения, сэр, — выдохнула Эмили. Ей вновь стало не по себе. Даже страсть мистера Тонкса к радио не могла заставить его подняться с постели в семь тридцать утра.
— Специальная рождественская служба, — объявил рафинированный голос.
Мистер Тонкс сидел очень тихо. Эмили, как и все остальные слуги, до смерти боялась хозяина, поэтому не могла решить, уйти ей или остаться. Уставившись на Септимуса, она вдруг поняла, что на нем по-прежнему вчерашний смокинг. Комната тем временем наполнилась колокольным перезвоном.
Эмили раскрыла рот так, что шире было некуда, и кричала, кричала, кричала…
Первым появился Чейз, дворецкий. Это был бледный, обрюзгший мужчина, обладавший, однако, властными манерами.
— Что это еще за выходки? — спросил он и тут заметил Септимуса. Он подошел к креслу, нагнулся и заглянул в лицо хозяину.
Дворецкий не потерял самообладания, однако громко воскликнул:
— Господи! — И бросил Эмили: — Заткнись, дура! — выдав этими вульгарными словами свое волнение.
Он схватил Эмили за плечи и подтолкнул ее к двери, но там уже стоял секретарь, мистер Хислоп, одетый в халат.
— Боже правый, Чейз, да что за… — начал было говорить он, но его голос перекрыли возобновившиеся вопли и колокольный звон.
Белой пухлой рукой Чейз зажал рот Эмили.
— Не соизволите ли пройти в кабинет, сэр? Несчастный случай. Иди к себе да перестань шуметь, не то я тебе устрою! — Последние его слова были обращены к Эмили, которая стрелой понеслась к остальным слугам, уже столпившимся в холле.
Чейз вернулся в кабинет вместе с мистером Хислопом и запер за собой дверь. Они оба посмотрели на тело Септимуса Тонкса.
Первым заговорил секретарь.
— Но… но… он умер! — сказал маленький мистер Хислоп.
— Полагаю, тут нет никаких сомнений, — прошептал Чейз. — Поглядите налицо. Какие тут сомнения! Господи!
Мистер Хислоп протянул свою хрупкую руку к склоненной голове Септимуса, но тотчас же отдернул ее. Менее щепетильный Чейз схватил окоченевшее запястье и потянул его на себя. Тело сразу же, будто деревянное, опрокинулось на спину. Рука стукнула дворецкого по лицу. Чертыхнувшись, тот отскочил назад.
Перед ними лежал Септимус Тонкс, задрав кверху руки и ноги, и свет падал на его искаженное лицо. Чейз показал на его правую руку. Большой, указательный и средний пальцы слегка почернели. Динь-дон, динь-дон.
— Господи, да выключите вы этот перезвон! — воскликнул мистер Хислоп. Чейз щелкнул выключателем, и в наступившей тишине они услышали, как кто-то дергает за ручку двери. Раздался голос Гая Тонкса:
— Хислоп! Мистер Хислоп! Чейз! Что случилось?
— Минуточку, мистер Гай. — Чейз взглянул на секретаря. — Скажите вы, сэр.
И мистеру Хислопу пришлось сообщить семье печальную новость. Семья выслушала его сбивчивые объяснения в мертвой тишине. И только когда Гай, старший из троих детей, вошел в кабинет, была сделана первая попытка объяснить произошедшее.
— От чего он умер? — спросил Гай.
— Это невероятно, — промямлил Хислоп, — совершенно невероятно, но выглядит так, будто его…
— …ударило током, — закончил за него Гай.
— Нужно послать за доктором, — робко предложил мистер Хислоп.
— Разумеется. За доктором Медоузом. Позвоните ему, Хислоп?
Хислоп отправился к телефону, а Гай вернулся к родственникам. Доктор Медоуз жил по соседству и потому прибыл через пять минут. Он осмотрел тело, не двигая его. Расспросил Чейза и Хислопа. Чейз без умолку твердил об ожогах на руке покойного. «Как на электрическом стуле», — все повторял он.
— Мою кузину, сэр, однажды ударило молнией. А я руку как только увидел…
