Фридрих Незнанский - На исходе последнего часа
От злости человек на многое готов. Вот и Вася придумал, что проверять документы только при входе в зону – неинтересно. Он сговорился с ефрейтором Василенко, они пошли к начальнику и потребовали:
– А пусть им в зоне отметку делают, чтобы мы могли проконтролировать.
На том порешили. Начальник ведь тоже хотел выслужиться.
На следующий же день на КПП было столпотворение. Потому что, как это у нас водится, о нововведениях знали все, кроме тех, кого оно непосредственно касалось.
Вот уж Вася тут душу отвел. Честно говоря, ему даже жалко стало этих борзописцев. Уж как они Васю уговаривали, как грозили, как орали, даже плакал кое-кто.
– Возвращайтесь в зону и ставьте отметки, – твердил Вася. – Не выпущу.
Ефрейтор Василенко, правда, эту Васину принципиальность понял по-своему. Он отзывал в сторонку кое-кого из журналистов и говорил:
– Чего-то у нас шлагбаум не поднимается, смазать бы надо.
Журналисты оказались людьми понятливыми, и в ефрейторский карман стали опускаться купюры разных стран и разных достоинств. А ефрейтор в широте душевной пропускал всех.
Вся беда, что он-то пропускал, а Вася Симонов – ни в какую. Вот такой принципиальный.
Ну, понятно, скандал начался грандиозный.
– Ты че, охренел, Симыч?! – орал ефрейтор. – Я сказал – пропустить!
– Стой, ни с места! Стрелять буду! – спокойно отвечал Вася.
– Да я с них бабки слупил, – процедил Васе подлетевший Василенко. – Теперь неудобно.
– Ты слупил, ты и возвращай, – не моргнул глазом Вася.
Ну не гад?
Василенко уже готов был исколошматить зарвавшегося «черпака», но вовремя вспомнил об успехах Васи в боевой подготовке и отступил. Как теперь было отдавать деньги людям? Он же не помнил, кто сколько внес!
Словом, позор на седую «дедовскую» голову.
Так бы и остались «дед» Василенко и досрочный «черпак» Симонов вечными врагами, но вечного нет ничего.
На следующий день к вечеру уже все журналисты были с отметками в пропусках. И Вася уже придумывал новую гадость.
А к ночи вдруг появилась та самая знаменитая журналистка со своей командой.
– Что, знакомых ищешь? – улыбнулась журналистка. – Обожаю бюрократов.
Вася проверил документы и пропустил журналистку, подумав, что не такие уж они сволочи, эти борзописцы.
Но тут что-то стало медленно проворачиваться в его голове, и он вдруг сообразил, что повода для такой уж любви журналистке не давал. И потом – как можно искать знакомых в пропуске.
Вася обернулся – журналистка со своей командой уже пропадала в темноте.
– Стой! – сказал Вася неуверенно.
Журналистка тут же остановилась.
– Что, Васенька? – спросила она неожиданно.
– Стой, – повторил Вася. – Предъявите документы.
– Ты че, Васек? – выкатил глаза ефрейтор. – Ты ж только что…
Договорить ефрейтор не успел. Пуля прошила ему шею, а Вася, падая вместе с мертвым «дедом» на землю, искупался в горячей ефрейторской крови.
Симонов успел пустить очередь в метнувшегося к кустам оператора, увидел, что сама журналистка бежит к Васе, закрывая голову руками.
И тут же град пуль выбил из земли вокруг Симонова целую завесу пыли.
В этой завесе он и перекатился в сторону.
Он не стрелял. Он внимательно высматривал огоньки ствольных выхлопов и насчитал их три.
Значит, оператора, или кто он там, Вася таки завалил.
Журналистка тихо скулила где-то в стороне – значит, жива.
Вася шмальнул в ближайший огонек – тот погас. Но теперь пули из двух других стволов снова ложились вокруг.
Во второй огонек Вася швырнул гранату.
Короткий, захлебывающийся крик и – тишина.
И тишина.
Третий огонек не светился. Там была какая-то опытная сволочь. Она давала Васе возможность выдать себя.
Еще недели две назад Вася стал бы палить без разбору по кустам, но теперь, нахлебавшись служебной несправедливости по самое не могу, он был спокоен и расчетлив. Он тоже ждал.
Журналистка снова заскулила. Теперь более оптимистично.
«Только бы не высовывалась, – подумал Вася. – Снесут прическу-то».
Журналистка словно услышала его. Только с точностью до наоборот. Она как раз и вылезла из укрытия.
Васе ничего не оставалось делать, как начать именно палить во все стороны по кустам.
И тут же пуля долбанула его в плечо.
«Здорово, – про себя отметил Вася, – профессионально. Снайпер».
Автомат пришлось переложить в другую руку. Так Вася еще никогда в жизни не стрелял.
Журналистка снова завыла, значит, Вася смог отвлечь огонь на себя.
Он поменял рожок, помогая себе здоровым плечом и даже ногой, потому что правая рука висела плетью. А потом подумал, как же надо поступать в таких случаях? Менять позицию? Верно. Отступать? Правильно. Ждать помощи? Точно. И Вася пополз вперед, прямо туда, где, по его расчетам, и должен был сидеть снайпер. Это было сродни самоубийству. А Вася был молод и очень хотел жить. Ну и пусть его невеста теперь в Чаадаевске. Есть в мире другие красивые и добрые девушки. Пусть его ненавидит комполка. Вон Василенко его тоже ненавидел… Эх, ефрейтор, ефрейтор… Так и не дотянул до дембеля… А Вася очень хотел дотянуть, но почему-то полз вперед.
Что там случилось с профессионалом, Вася так и не узнал. Только человек этот, видно, не ожидал от Васи такого безрассудства. И Вася всадил в него почти всю обойму.
Человек завалился на бок, но бил и бил из своего автомата. Наверное, уже и мертвый бил.
Только из подствольного гранатомета Вася смог окончательно разъяснить гада…
Помощь поспела, когда все было кончено.
Журналистка рыдала у Васи на раненом плече, причитала как сумасшедшая:
– Васенька, милый, мальчик мой дорогой, Боже мой, Васенька…
А Симонов лежал без сознания, уставившись голубыми глазами в черное небо.
Его, конечно, быстро привели в чувство, перебинтовали, ну, конечно, хвалили все. Оказалось, что журналистку привели к КПП под дулом, сказали – пикнешь, пристрелим, как пристрелили твою команду.
А выходили из зоны как раз те главные бандиты, что захватили больницу. Был здесь и Тыкаев, который руководил террористами. И еще двое его помощников. У одного пробивалась на щеках рыжая щетина.
Но самое неожиданное открылось, когда в лучах фонарей стали осматривать снайпера.
Оказалось, что это баба, женщина, то есть даже девушка – русые волнистые волосы, объемная грудь.
Обе ноги у нее были оторваны напрочь.
Вася сам пришел посмотреть на нее. И ему показалось, что на ногах такие белые чулки, или как там – колготы. Но это были просто незагорелые ноги.
Когда– то, наверное, очень красивые…
«Жалко девку, – подумал Вася. – Вообще всех жалко…»
КРУШЕНИЕ ПОЕЗДА
Турецкий неподдельно веселился, когда владивостокские Шерлоки Холмсы прислали спецдонесение – информацию об обстоятельствах убийства Гиббона.
– Так это они такую себе демонстрацию силы устроили? – хохотал и Грязнов. – Вот всегда мне мамаша говорила: Славик, не высовывайся. Только у них, боюсь, вообще мамы не было.
Вэллу отвезли в больницу.
«Ну это третий раз – последний, – подумал Турецкий. – Один раз у Киряковых, второй раз в больнице мимо пролетело, а третий раз уж Славка постарался. Говорят, больше трех – уже система. Нет, она будет жить».
И он ловил себя на мысли, что больше всего хочет, чтобы эта бывшая мафиозная жена именно жила. Он, конечно, понимал, что очень даже скоро вся эта малина кончится, вернется жена, Ирина Генриховна, которую он бросать не хотел, как-то надо будет разбираться. Ирке он ничего не скажет. Она не таких широких нравов. Но вот как сказать Вэлле?
– А давай-ка мы еще раз этих Емельянова и Цаликова потрясем, – оборвал он смех Грязнова.
– Так они ж раскололись до задницы, – удивился Грязнов, которому казалось, что Турецкий сейчас думает о чем угодно, только не о деле.
– Поглядим, – прищелкнул пальцами Турецкий.
«Это уже в который раз за дело, – как-то весело подумал он, – все само плывет в руки и так же уплывает. Принц-Принц-Принц… Кто ж ты такой? Акпер? Точно. Эдуард Николаевич Владимиров? Ну и что мне это дает? Только восхищаюсь тихо твоей странной личностью. Неужто тебя так волнует свобода и независимость маленькой кавказской республики? А что? Достойно. Только, как говорит Меркулов, не верю».
Олимпийские медалисты выглядели еще довольно бодро. Из Америки люди приезжают вообще какие-то нерусские. Турецкому это не нравилось. Нет, не то, что бодрые, а то, что плюются на каждом шагу, дескать, там, в Штатах, все по-другому.
«О– о, -подумал Турецкий, – я на них злюсь. Это плохо. Это – непрофессионально. Надо сейчас же взять себя в руки».
– Ну что, ребята? Рассказывайте, – сказал он довольно спокойно. – Как и что? А то я вас, суки, живьем сожру!!!
Стало легче на душе. Да и медалисты как-то поприжухли.
Историю они начали рассказывать ту же самую, как поначалу их нанимал Трофимов, а потом Поляков. Вообще-то их это не колыхало, там обо всем договаривался Терапевт, но так они себе поставили, что если припечет – колоться сразу, чтоб одним не тянуть. И потому разузнавали все подробно.
