Полина Дашкова - Легкие шаги безумия
— Запомним, — кивнул Мишаня, — кролик по-английски.
— Еще Лена очень просила, чтобы вы не забыли выйти из «Windows», прежде чем выключать компьютер. И чтобы ничего там не напутали.
— Да уж постараемся, — хмыкнул Иевлев.
— Точно не напутаете? Ленка вообще-то хотела, чтобы я поехала с вами и проконтролировала, как вы будете влезать в ее компьютер. Но я никак сейчас не могу. А вам ведь срочно надо.
— Оля, не волнуйтесь, мы справимся.
— Влезать к человеку в «ноутбук» — это все равно что в душу, — улыбнулась Ольга, — я бы никого не пустила. Ключ потом мне сюда завезете? Я буду на работе до восьми вечера.
— Обязательно, — пообещал Сичкин. Когда они уже шли к машине, их догнала юная секретарша в туфельках и сказала своим тоненьким голоском:
— Ольга Михайловна просила, чтобы вы кактусы полили.
— Польем, — кивнул Иевлев, — скажите Ольге Михайловне, чтобы не волновалась. Кактусы польем непременно.
Войдя в пустую и тихую квартиру, Мишаня первым делом снял телефонную трубку и, набрав номер дежурного, проверил, сработала ли сигнализация.
— Так не включали ее, товарищ майор, — сообщил дежурный.
— Вот растяпа, — выругал Лену Сичкин, — чтоб тебе там икалось в Сибири.
В файл «Rabbit», кроме Митиных текстов, Лена внесла еще и оба письма — от Слепака и от матери старшего лейтенанта Захарова.
Иевлев даже присвистнул.
— Оказывается, Слепак писал стихи! Это ж надо! Мишаня включил маленький струйный принтер и распечатал все, что было в файле, в трех экземплярах.
— Хоть бы записочку оставила, — покачал головой Мишаня, — при чем здесь этот Захаров? Не вижу связи. Кроме времени и места… Но Слепак жил в Тюмени, и судили его там. А Захаров этот, судя по адресу, из Тобольска.
— Там должна была работать большая объединенная бригада, — задумчиво произнес Иевлев. — Убийства были в нескольких городах. И в Тобольске тоже. Так что бригада была большая, Миша. И Захаров вполне мог в нее входить. Слушай, а где кактусы? — вспомнил он и огляделся. — Не вижу никаких кактусов.
— Они в детской. Хорошо, что ты вспомнил.
— Между прочим, — сообщил Иевлев, осторожно поливая сухую землю в горшке под большим, извилистым растением, покрытым длинными желтоватыми колючками, — между прочим, я кактусы терпеть не могу. Я в детстве с бабушкой жил. У нее все подоконники были в этих ботанических уродах. Однажды такая вот колючка вонзилась мне глубоко под ноготь. Даже в Филатовскую пришлось ехать, в детскую «неотложку». До сих пор помню. И зачем они их в детской держат?
— Ты посмотри внимательней, — Мишаня осторожно тронул большой огненно-красный цветок с тонкими, светящимися лепестками, — вот этот, как ты выразился, ботанический урод, называется «Венец Христа». Он цветет один раз в три года, всего одним цветком, таким вот красным, огромным. Видишь, он светится и дышит. Только живет совсем недолго — дней пять, не больше.
— А ты, оказывается, поэт, Миша, — усмехнулся Иевлев.
— Я сам иногда себе это говорю. А кактусы я люблю. Моя бабушка тоже их разводила. Только я не трогал их, когда был маленький. И они меня не кололи.
* * *Лена уснула только под утро. Ей приснились Лиза и Сережа. Сон был таким ярким и счастливым, что не хотелось просыпаться. На залитом солнцем песчаном пляже Лиза играла с огромным лимонно-желтым мячом. Сережа выходил из моря, загорелый, улыбающийся. Он подхватил Лизу, усадил ее на плечи. «Папочка, мяч!» — закричала Лиза. Мяч покатился очень быстро, зазвенел так пронзительно, что Лена открыла глаза. Телефон на тумбочке у кровати прямо-таки надрывался.
— Лена, я уже испугался, ты так долго не брала трубку, — Услышала она голос Майкла, — я разбудил тебя?
— Нет. Все в порядке, доброе утро. — Она взглянула на часы. Было десять.
— Доброе утро. А вот у меня не все в порядке. Я собрался бегать, полез в сумку за кроссовками и обнаружил, что кто-то рылся в сумке.
Остатки сна как рукой сняло. Лена резко села на кровати.
— Что-нибудь пропало? — спросила она.
— Ничего, кроме банки талька. Вероятно, рылись вчера, пока мы ездили по городу. Но я не заглядывал в сумку вечером. Все, что было нужно, я достал еще днем. А сегодня полез за кроссовками, они лежали на дне. Хорошо, что вчера я взял с собой бумажник.
— Подожди, ты сказал, пропала банка талька?
— Да. Английский тальк, фирмы «Лайтстар». Большая жестяная банка, под старину. Я много лет пользуюсь именно этим тальком. Надо сообщить администратору.
— Обязательно. У меня в сумке тоже кто-то рылся. Но ничего не пропало. Вообще ничего. Сейчас я быстро умоюсь, и мы спустимся вниз.
— Да, я сегодня бегать уже не буду. Прежде чем спуститься вниз, Лена набрала Сашин номер. Он тут же взял трубку.
— Что пропало? Банка с тальком? — спросил он, выслушав Лену. — Тальк — это такой белый порошок, им ноги и подмышки посыпают?
— Именно. Тонкий белый порошок.
— Понятненько… Ладно, к администратору вы сходите, а я подъеду через полчаса.
Администратор, молодая полная дама в строгом костюме, со взбитыми, как сливки, и вытравленными до белизны волосами, долго не могла понять суть их претензий.
— У нас первая такая жалоба, — говорила она, — и потом, ничего ведь не пропало. Я понимаю, если бы деньги или драгоценности. Но ведь в гостиничных правилах черным по белому написано: за ценности, оставленные в номерах, администрация ответственности не несет, по-русски и по-английски написано. А банка талька — не такая уж ценность. И вообще, ваши вещи уже были распакованы, вы что-то успели достать, переложить. Почему вы думаете?.. Какие у вас есть основания?..
В холл вошел Саша. И администраторша почему-то тут же замолчала.
— Спроси ее, где находится кабинет директора, — раздраженно сказал Майкл, — я не собираюсь это так оставлять. Банка талька стоит всего пятнадцать долларов, но мне неприятно жить в гостинице, где копаются в моих вещах. Я объездил больше двадцати стран. Такого нигде еще не было.
Лена перевела. Администраторша смотрела на нее ненавидящими глазами.
— Скажите своему иностранцу, что нет никаких доказательств. Никто не знает, как там лежало барахло в сумках, его и ваше. Этот свой тальк он мог забыть в Москве или где-нибудь еще, — прошипела она сквозь зубы. — А кабинет директора — третья дверь налево, по коридору. Но он будет после обеда.
— Хорошо, — кивнула Лена, — мы зайдем после обеда. Но зайдем обязательно. Мы ничего не придумали. Зачем нам придумывать? Но согласитесь, неприятно, когда кто-то роется в ваших вещах, в нижнем белье.
— Девушка, я вас понимаю, — немного смягчилась администраторша, — но, если бы у вас или у него пропало что-нибудь ценное, мы бы проверили горничных вашего этажа, поговорили бы с дежурными. А так, из-за банки талька… Не понимаю!
— Сегодня мы опять уходим на целый день, — не унимался Майкл, — где гарантия, что это не повторится?
— Я сама лично прослежу за горничными, которые будут убирать ваш номер, — пообещала администраторша.
— Спасибо, конечно. Но вряд ли это горничные. Где у вас можно позавтракать?
Лена терпеть не могла конфликтов и всяких объяснений с такими вот пергидрольно-административными дамочками. Ей было проще промолчать, чем ругаться. Для них подобные объяснения были частью профессии, они ругались умело и с удовольствием. И почти всегда одерживали победу.
Если бы не Майкл, Лена вообще не стала бы обращаться к администраторше. Она заранее знала, чем кончится этот разговор.
— Сейчас открыты буфеты на третьем и седьмом этажах, — ответила дама и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.
— Саша, — окликнула Лена водителя, который все это время сидел в кресле и листал журналы, — ты позавтракаешь с нами?
— Да, — кивнул он и встал, — спасибо. С удовольствием.
В буфете на третьем этаже было пусто. Саша взял себе огромную яичницу с ветчиной и сосиски с горошком. Лена и Майкл — по овощному салату и по порции сметаны.
— А вот кофе пойдем пить ко мне в номер, — сказала Лена, — здесь, по-моему, обычная жидкая бурда.
— Как насчет психдиспансера? — тихо спросил Саша, отправляя в рот сразу половину сосиски.
— Знаешь, я подумала, там со мной никто не станет разговаривать. Ну покажу я свою пресс-карту и удостоверение. И пошлют они меня куда подальше, сейчас ведь не любят журналистов. Вот была бы я сотрудником ФСБ или МВД, тогда другой разговор.
— Тебе это очень надо? — улыбнулся Саша.
— А что?
— Ну, тот маньяк, который орудовал в наших местах в начале восьмидесятых, он что, какой-то особенный? Сейчас ведь столько всего про маньяков печатается, при желании можно узнать все подробности и про Чикатило, и про Головкина.
— Так о них и писать нет смысла. И фильмы есть, и книги. А ваш, сибирский, почти никому не известен. И потом, меня волнует не конкретно он, а психология, судьба… Знаешь, ведь расстреливают тех, кого признают вменяемыми. А как вменяемый человек может убить шестерых девочек в возрасте от четырнадцати до восемнадцати?
