Игорь Галеев - Калуга первая (Книга-спектр)
А самого Леонида Павловича давно уже перестали навещать. Как буквальный выродок он вызывал мрачные настроения и заставлял думать о чем-то неустойчивом и несваримом. Собратья по перу его боялись и не упоминали всуе его имя. Он и для врачей был загадкой и игрой природы. Теперь он интересовал их, как обещание научных открытий и кое-где раздавались предложения заспиртовать хотя бы мозг этого несчастного, но великого ранее человека. Но никто не знал о самом главном несчастье Леонида Павловича, и слава богу, ибо тогда ему было бы не миновать срочной изоляции ради того, чтобы научный мир и все любопытствующее человечество вздыбилось от потрясающей сенсации.
И Леонид Павлович, безумный и немощный, не находя слов для определения причин скрытности и страхов, скрывал самое невероятное из того, что обнаружилось у него при исследовании своего тела извне. Всего неделю назад, рассматривая картинки с изображениями зверей и людей, Леонид Павлович задавался вопросом, к какому виду он сам относится. Он ещё раз придирчиво осмотрел свое тело и сравнил с рисунком, где изображался голый человек. Вроде бы он мог претендовать на это определение. Рядом с человеком он увидел подобного ему, стоящего на четырех конечностях. Леонид Павлович ещё не научился читать и не знал, что это обезьяна. У неё было все то же, кроме одной детали: у неё был хвост. И эта разница волновала Леонида Павловича. Одной рукой он залез под одеяло и обнаружил маленький выступ, совсем не похожий на хвост. Он успокоился и в ту же ночь хозяин-мозг позабавил его сном, который можно было бы назвать кризисом его болезни.
Леониду Павловичу снилась обезьяна и их лидер, которого они слушались беспрекословно. Действие происходило в питомнике и ставились разные эксперименты. В частности, хотелось понять, каким образом лидер передает стае информацию. Закапывались фрукты, и это видел только лидер. Его отводили к обезьянам и через некоторое время всех выпускали. Стая устремлялась к тайнику, не обращая внимания на протягиваемое людьми угощение. Они знали, что лидер им пообещал. Но каким образом? Строев мучился во сне, пока сам не стал обезьяной и не был посажен в стаю. Он быстро завоевал авторитет, потому что был гораздо смышленее остальных. И однажды его вывели и закопали на его глазах сорок бананов. Когда выпустили стаю, Строев стал звать вкусить плодов. Но за ним не шли. Его игнорировали и отвечали на приставания шлепками. Он обнимал обезьянок и показывал им жестами, открывал рот и вкусно причмокивал, он бегал от тайника и обратно. Он был не меньше лидера, и он искренне хотел порадовать соплеменников праздником живота. Но на него перестали обращать внимание. Понимание того, что сорок бананов пропадут, и от собственного бессилия, от обиды, Строев впал в истерику, он рвал на себе шерсть и визжал. Увидев это, сородичи столпились вокруг него, стали гладить, обнимать и лидер-Строев забыл о бананах, он успокоился и смирился, он, как и все, стал внимательно наблюдать за походкой и настроениями лидера. А в то же время спящий Строев, наблюдавший этот эксперимент, страдал от понимания, что сорок бананов не стали лакомством для стаи из-за чудовищной привычки, возникшей на слепом доверии к повадкам вожака. И этот наблюдающий Строев, человек, живущий во времена, когда музыка, живопись, поэзия и проза слились воедино, терзался во сне образом сорока бананов, которые из-за каких-то железных механизмов поведения животных вечно голодные сородичи так и не смогли получить.
Проснувшись в тревоге, Леонид Павлович в глупом недоумении полез рукой под одеяло и вдруг захватил там пальцами теплый эластичный предмет, при нажатии на который почувствовал боль, а мозг отреагировал на неё и подсказывал: "твой".
И тогда Леонид Павлович потерялся. Он опять рассматривал картинки и не знал, кто он. Если бы он увидел, что похож на медведя, это бы его не возмутило и не унизило, так как он не имел понятия: медведь - плохо или хорошо. Он не мог соотнести себя ни с одной картинкой и поэтому остановился на Светлане Петровне, решив выяснить, не является ли он подобным ей. И стал подглядывать. Несколько дней ему не везло, но вот он дождался, когда Светлана Петровна отправилась в ванную, куда всегда можно было заглянуть в окошко из кухни. И Светлана Петровна на мгновение лишилась сознания, когда потянувшись за мылом, встретилась глазами с воспаленным взглядом мужа за помутневшим стеклом.
После этого безобразия побитый Леонид Павлович три дня проживал в смирительной рубашке. Но зато он был доволен: он открыл, что не имеет отношения к этому существу, которое называется его женой. Он другой! - вот что он понял с восторгом. И когда пришел врач, он решил продолжить свои исследования.
Этот врач был пожилым, но все ещё бойким и ироничным человеком. Он всегда вольно шутил над Леонидом Павловичем, писал о нем труд и поэтому старался обращаться родственно, как с двухгодовалым внуком.
- Ну, как мы тут? - весело говорил он, - сколько на сегодня слов выучили?
Леонид Павлович показал десять пальцев, а потом ещё пять.
- Умница, - похвалил доктор и хохотнул: - Скоро в школу пойдем.
И очень заразительно рассмеялся, закатив глаза к потолку. Этим моментом и воспользовался Леонид Павлович, он прижался к животу доктора, приподнял халат и быстрой ощупью исследовал загадочное место. Доктор крякнул и дернулся. Но сосредоточенного Леонида Павловича это не смутило, он разжал объятия только после того, как пальцы добрались до обнаженного тела и промуссировали все косточки и миллиметры, после чего Леонид Павлович улыбнулся, лег, заявил: "обман" и задумался.
Доктор долго возвращал себе самообладание и дар речи. В своей практике чего он только не навидался, патологии такие, не дай бог каждому, и бросались бывало. Но чтобы вот так! Писатель с мировой известностью! Для того, чтобы так унизить, нужно обладать достаточной долей здравого смысла и зрелыми понятиями о человеческом достоинстве. Тотчас у доктора возникло подозрение, что Леонид Павлович симулирует болезнь.
- Дебил! - наконец сказал красный доктор. - Вы аморальный синий идиот! Вы просто исписались и теперь решили набраться тем для своих мерзких романов, да?
Леонид Павлович блаженно произнес три слова:
- Лидер - обман - желание.
- Символы! - возопил доктор. - Плевал я на вашу облезшую литературу! и доктор брезгливо передернулся. - Извращенец! Я вас засажу в сумасшедший дом, вас там живо ощупают!
Светлана Петровна не возражала. Она слышала крики и поняла, что Леонидушка позволил себе что-то низкое. Ни она, ни доктор, как воспитанные люди, не рассказывали друг другу о случившемся, но оба согласились, что больной социально опасен. Весь вечер Светлана Петровна собирала мужа в больницу, даже поплакав над памятным ей голубым шарфом, а на ночь погладила спящего по голове.
"За что мне так не везет! - успокаивалась она, засыпая. - вроде вот жили в счастье, нет, взбрело в голову с ума сойти. Чего бы казалось, не хватало?"
А когда проснулась, умылась и строгой женщиной вошла к больному, то выяснилось, что Леонид Павлович в чем был, в том и выбыл в неизвестном направлении. На столе лежал клочок бумаги, на котором восторженно было по-детски нацарапано: "Обман".
Светлана Петровна даже не удивилась и не обрадовалась, что муж научился писать. Она и не вспомнила, что он когда-то считался лучшим стилистом современности. Она только облегченно вздохнула, самое уродливое было для неё позади, ибо Светлана Петровна всегда жила по здоровым законам нежности.
* * *
Вся планета покрыта дырами. Но русская земля особенно. Здесь и маленькие, и большие, и овальные, и прямоугольные, круглые и квадратные. И люди постоянно попадают в эти дыры. Временами большими цифрами, порою поодиночке. И на всей планете падают и страдают. Но не знаю, как там, а здесь разглядел я у народа особый дар: в короткие сроки выбираться из впадин и пропастей, восстанавливать силы и соорганизовывать себя в стройные ряды. Правда, здесь не научились более важному: поднять так, чтобы не упасть снова в те же или ближайшие дыры. Так почему же? А может быть, для того, чтобы хоть немного новорусский человек жил и думал. И в те трагические моменты, когда он карабкается из впадин наверх, страдает и хрипит, рождается мысль, то драгоценное, что и зажигает веру с надеждой во многих. И этим мне симпатичны русские, которым и я протягивал руку, заводя в лабиринты творческого царства. Но мне среди них очень тоскливо, мне не хочется смотреть на их потерянные лица, когда они бродят между дыр и не падают. Это невыносимое зрелище, когда они бродят! Черт знает что такое! Наверное, нужно посадить меня в тюрьму.
Ладно о русских. За что я люблю китайцев? За их постоянную неугомонность, общую активность, наверное. Я всегда, засыпая, шлю им дружеский привет. И вообще-то я ценю их, и очень долго учился никому не желать зла, я сочинил молитву, и читал её перед сном, призывая большие и малые народы, всякого человека быть назавтра сдержаннее и не отключать в суете дня те мирные и чистые устремления, которые у всех когда-то были. И мир от этого стал гораздо умнее, что заметно хотя бы мне. Я не хочу зла даже себе, и если меня посадят в тюрьму, я буду проситься обратно, ибо если я и делал не то, что велели и чего от меня ожидали, я всегда вслушивался в ту освобождающую силу, которая когда-то создавала меня. Я буду проситься обратно не для того, чтобы насылать на пустых людей мор, это мне не трудно сделать и в тюрьме, мне как-то не до моих обидчиков, я забываю о них, как только сажусь за роман, и так обожаю себя в пишущем состоянии - ну просто губы дрожат. А кто мне даст в тюрьме много-много бумаги? И потому я попрошусь на волю. Ведь разрушать я могу и болтая, а жить способен лишь вот так, да ещё по ночам, когда общественное сознание погружено в сон и никакие дурные энергополя не давят на психику. Пусть сейчас и тюрьмы хороши, можно сказать, совсем не похожи на тюрьмы, и если припомнить, то их и вовсе сейчас нет, отменили три года назад за ненадобностью, а мне все-таки по старой памяти кажется, что не нравлюсь я общественному устремлению. Ведь я занимаюсь тем, что, в принципе, нужно мне одному, и никаких общественно полезных продуктов не произвожу, а что до термина духовное, так это все равно, что солнечный зайчик? Прыгает, а не возьмешь, вот разве руку под него подставишь - тепло ощутишь, если, конечно, кожа не толстая.
