Андрей Троицкий - Черные тузы
– Я тебя знаю, – прошептал Марьясов.
Он всем нутром почувствовавший неясную, не до конца осознанную опасность. Трегубович – это настоящий маргинал, отморозок, неуправляемая скотина. Сейчас что-то нужно говорить. Нужно выиграть немного времени, чтобы окончательно придти в себя, чтобы ушла слабость. А дальше по обстановке. Сбросить с груди колено Трегубовича, вскочить на ноги, позвать на помощь… Силы уже возвращаются, медленно, но возвращаются… И пусть, и хорошо. А пока нужно что-то говорить, не выказать испуга, волнения.
– Я благородный человек, я не хочу ничего плохого, – Трегубович ещё сильнее прижал колено к груди Марьясова. – Вы важная персона, вы шишка. И мне не просто это сделать. Вы меня понимаете? Но это не больно. Это как аборт под наркозом. Но мне не просто это сделать. То есть мне тяжело. Не знаю почему.
Трегубович вытер кулаком блестящий мокрый нос и всхлипнул.
– Ты хороший парень, – сказал Марьясов. – Ты хороший человек. Я тебе доверял, то есть я тебе и сейчас доверяю. Ты хороший. Мы даже могли бы подружиться. Запросто.
– Правда? – Трегубович взмахнул длинными ресницами и шмыгнул носом. – Могли бы подружиться?
– Конечно, – подтвердил Марьясов. – Могли бы запросто стать друзьями. Добрыми друзьями. Очень добрыми.
– Не верю, – Трегубович наклонился над Марьясовым, поднял верхнюю губу, обнажив в зловещем оскале зубы. – Вы меня обманываете.
Марьясов испытал разочарование: его хитрость так легко разоблачена. Он попытался протестовать.
– Я никогда никого не обманываю. И ещё у меня есть деньги. Там, в сейфе лежат деньги.
– В сейфе я уже смотрел, – сказал Трегубович. – И в сейфе смотрел и в столе твоем. Везде. Мелочь там одна. У тебя нет при себе денег. Ты даже не хотел со мной сегодня рассчитаться. А ведь обещал.
– Не в этом сейфе деньги, – соврал Марьясов и заерзал на полу. – Я бы с тобой рассчитался…
– Вы все врете. Вы хотите мне нос дерьмом утереть. Как моему брату. Скажи, а братова жена хороша баба, добрая?
– Добрая, – это определение помимо воли вырвалось из груди Марьясова. – То есть я с ней близко не знаком. Я точно не знаю.
– Скажи, а она приносила по утрам в твою постель кофе и булочки?
Что тут скажешь? Вместо ответа Марьясов застонал, так тихо, что сам не услышал.
– Всегда хотел иметь чистенькую умную бабу, которая давала мне в постель кофе и булочки. Всегда этого хотел. Но мне почему-то попадались только кошелки, которым это и в голову не придет. Кофе и булочки.
– У тебя все впереди.
Марьясов пошевелил ногами, уперся подошвами ботинок в пол.
– Что впереди? – Трегубович усмехнулся. – Бабы нищих не любят. А ты обманул меня с деньгами. Поломал мне все. Планы мои. Кинул меня, сука драная.
– Что ты? Что ты? Я не вру. Я не кинул. Деньги там, в сейфе. Ты можешь убедиться… Сам можешь убедиться. Своим ушами, то есть глазами можешь посмотреть… Своими…
– Ну, кто из нас дурак? – Трегубович сощурил глаза.
– Разумеется, ты… То есть, дурак-то я сам…
Нужно выиграть ещё хоть минуту, хоть несколько секунд, ещё хоть одно мгновение. Марьясов хотел назвать Трегубовича по имени, но от волнения забыл, как его зовут. Марьясов не успел договорить, не успел закончить мысль. Трегубович левой рукой вцепился ему в волосы, с силой потянул назад голову. В свете настольной лампы что-то блеснуло стальным блеском. Трегубович взмахнул саперной лопаткой, поднял её высоко над головой, резко опустив вниз, и одним махом отрубил Марьясову голову.
* * * *Добежав до «Жигулей», Трегубович распахнул переднюю дверцу и упал на сидение, бросив себе под ноги большую нейлоновую сумку. Росляков задом вырулил в темный переулок, развернул машину и выжал газ. Отец не проронил ни слова. Марина простужено кашляла. Попетляв по узким улочкам, машина вырвалась на шоссе. Фары дальнего света оставляли на мокром асфальте длинные золотые полосы.
– Еще два километра и будет поворот направо, – отдышавшись, Трегубович сунул в рот сигарету. – Там останови, я выйду. Хочу у одного земляка оставить посылку для вдовы Марьясова.
Отец на заднем сидении наклонился вперед, тронул Трегубовича за плечо.
– Что за посылка?
– Так, мелочь одна. Но мелочь довольно ценная. Денег в сейфе не нашлось, бумажник тоже пустой, в столе – шаром покати. А на золотой «Ролекс» ещё покупателей надо найти. Понял я, что ловить нечего. И тут ко мне и пришла одна мыслишка. Такую важную шишку, как Марьясов, без головы в гроб не положат. Это немыслимо, дико. Такой человек в гробу, такая персона – и вдруг без головы. Я так рассудил, что его башка подороже каких-то часов стоит. Это вам не заложников брать. С мертвой головой хлопот куда меньше, чем с живыми людьми. Правильно я рассуждаю?
– В общем и целом правильно, – одобрил Аверинцев.
– Он лежит передо мной на ковре, а у меня на боку, под ремнем, саперная лопата. Говорю же, такая гениальная мысль ко мне пришла, просто вдохновение осенило. Вдова переводит деньги на мой счет, а я ей называю место, где лежит её бывшего мужа котелок. И все довольны.
Трегубович поставил нейлоновую сумку себе на колени, расстегнул «молнию». Ухватив голову за волосы, поднял её перед собой. Марина, на свое счастье не прислушивалась к разговору, закрыв глаза, она покашливала в кулак. Росляков, оторвавшись от дороги, скосил глаза направо, охнул, закусил губу и выпустил из рук руль. Заскрипели тормоза.
– Полегче, полегче, – заворчал Трегубович и спрятал голову в сумку. – Вон у автобусной остановки тормозни.
Когда машина остановилась, он спустил ноги на асфальт, поставил сумку на бордюрный камень. Зачерпнув горсть серого грязноватого снега, неторопливо обтер ладони от крови, наконец, встал с сиденья и, захлопнув за собой дверь, помахал рукой вслед уходящей к Москве машине.
– Я думал, ты не дашь Трегубовичу уйти, – сказал Росляков отцу.
– А ты расчитывал, что я накину ему на шею веревку и удавлю на переднем сиденье?
– Он живодер, мясник.
– Ну и что? Почему бы ни позволить ему уйти? Парень честно играл и заслужил свой приз, свой бонус, свой охотничий трофей.
– Это отрубленная голова трофей и бонус? – переспросил Росляков и прибавил газу. – Голова – это трофей?
Но сил для спора уже не осталось. Недавнее возбуждение быстро сменялось тяжелой усталостью.
Глава тридцатая
Оказалось, родственник покойного Анатолия Овечкина жил совсем не в ближнем Подмосковье, электричкой добираться до места более часа.
Спустившись с пригородной платформы, Аверинцев огляделся по сторонам. Никого вокруг, ни машин, ни людей. Только женщина вдалеке, впрягшись в ручную тележку, бредет неизвестно куда. От пустой железнодорожной станции к рабочему поселку змеится скользкая раскатанная машинами дорога. Но Аверинцев, решив срезать путь, пошел напрямик, через снежное поле, по широкой гладкой тропинке, в гору, к дальним трехэтажным домам, почему-то стазу решив, что Строительный переулок находится именно там.
Тропинка, видимо, оказалась не самым коротким путем. То расширяясь, то сужаясь, она змеилась среди растущих в поле высоких берез, среди оврагов и ложбин, уводила в сторону от домов, но, в конце концов, привела к цели. Выйдя на улицу, Аверинцев остановил какого-то мужика в линялом ватнике и спросил дорогу. Тот показал рукой направо.
– Только не улица Строителей, а Строительный тупик, – сказал мужик. – Так правильно называется. А раньше была тупиком имени комсорга Рытова.
– А, вот оно как, – Аверинцев в задумчивости снял кепку и почесал затылок.
Поблагодарив прохожего, он пошел в указанным направлении. Улица и в самом деле оказалась тупиком, она никуда не вела, а упираясь дальним концом в ряд утопающих в снегу дровяных сараев. Если бы не фиолетовый печной дымок, что вился над крайним шлакоблочным домом, когда-то окрашенным в желтый цвет, а теперь серым, строение могло показаться нежилым. Черные безжизненные квадраты окон, облупившаяся по всему фасаду штукатурка, осыпавшиеся углы. Перед единственным подъездом за низким щербатым заборчиком укрылся серыми сугробами палисадник, на том месте, где должна висеть табличка с номером дома, углем написано короткое ругательство. Подумав секунду, Аверинцев вытащил из кармана мятую бумажку, ещё раз прочитал адрес, вошел в подъезд.
Не держась за перила, он поднялся на второй этаж, и большим пальцем утопил кнопку звонка квартиры номер пять. Высокая, обитая черным дерматином дверь распахнулась сразу, будто с другой её стороны Аверинцева давно и с нетерпением ждали. Он, не дожидаясь приглашения, шагнул в полумрак передней. Под потолком в прозрачном пластмассовом горшке вспыхнула бледная двадцатисвечовая лампочка. Невысокий сухонький старик в красной фланелевой рубашке и поверх неё душегрейке из кролика отступил в сторону и безбоязненно посмотрел на незнакомого гостя.
Аверинцев поздоровался, расстегнул куртку. Пользуясь полумраком, он вытащил из нагрудного кармана пиджака липовое удостоверение с надписью «милиция», с вклеенной фотографией и водянистой нечитаемой печатью, распахнул книжечку перед носом хозяина. Старик подслеповато прищурился, пытаясь разобрать, что за документ ему показывают. Но Аверинцев уже захлопнул милицейское удостоверение и проворно сунул его в карман.
