Джоэл Роуз - Самая черная птица
— Кто знает, быть может, это и стало началом конца? По правде говоря, я так и не оправился от этого предательства.
— О, Эдгар! — вздохнула Сара, прижимая руку к груди.
Теперь будущее снова виделось поэту в ярких красках.
Он будто переживал вторую юность, прилив жизненных сил. В конце концов, писатель добился определенной известности. В ричмондском обществе на него смотрели благосклонно. Миссис Шелтон отвела литератора в модный магазин и купила ему ослепительно белый костюм.
Перед По рисовались радужные перспективы: он женится и станет снова жить в своем родном городе, не испытывая денежных лишений. Почувствует себя здоровым и обретет покой: получит то, к чему так долго стремился.
«Я знаю, для нашего Эдди ветер переменился, — писала Мира во втором письме к миссис Клемм. — Надеюсь, Провидение защитит его и наставит на путь истинный, чтобы бедняга больше никогда не ступал на скользкую тропу».
Держась за руки, влюбленные шептались о возвращении поэта в Фордхем, за вещами. Невеста уговаривала его попросить Мадди переехать в Ричмонд.
Их последняя встреча была отмечена необычным космическим явлением. Нареченные стояли на крыльце дома Эльмиры. По замолчал, повернулся к Мире и взмахнул на прощание рукой. В этот самый момент в небе прямо над головой Эдгара сверкнул яркий метеор и тут же погас. Именно этот образ навсегда остался у нее в памяти.
На следующее утро писатель пришел на берег в четыре часа, явно утомленный телом и душой, и сел на борт теплохода, державшего курс на север.
Дорога до Нью-Йорка заняла сорок восемь часов.
По, заняв свою каюту и отправив чемодан в трюм, тут же пошел в бар.
Он стоял у стойки в своем белом костюме, глядя в зеркало за спиной официанта. Однако когда поэта спросили, чего он желает, не смог ничего заказать и только рассматривал свое отражение в посеребренном стекле.
В Коув-Пойнте на корабль погрузилась компания из пяти молодых хулиганов. Все они были грязными, плохо одетыми парнями, поначалу держались особняком и вид имели угрожающий. Один — калека с парализованными рукой и ногой. Второго называли Курносым. Кроме того, среди них оказались также Боффо и Оссиан. Потом компания разделилась, парни разбрелись по палубе.
Заметив писателя, Щебетун Тухи, прихрамывая, отправился к своим. Те нагрянули в бар втроем, а Щебетун и Оссиан остались караулить на палубе.
Один из них, в бархатном жилете и модном шейном платке, с золотыми цепочками, напомаженными волосами и пуговицами с филигранью, показался Эдгару знакомым.
— Откуда я вас знаю? — спросил он и сам себе ответил: — Ах да, «Томбс». А как вас зовут?
— Томми Коулман.
Поэт отвесил собеседнику полупоклон:
— Честь имею.
— Значит, вы меня знаете, приятель? — проговорил главарь банды «Сорок воришек».
И тогда Эдгар По одновременно и парадоксальным образом задумался о таких явлениях, как выдающиеся умственные способности, осторожность, скупость, скаредность, равнодушие, коварство, кровожадность, торжество, веселость, склонность к чрезмерной жестокости и сильное, крайнее отчаяние.
— Сэр, — обратился он к молодому главарю банды, — кому из нас не случалось совершать дурной поступок безо всякой на то причины — лишь потому, что этого нельзя делать? И разве не испытываем мы, вопреки здравому смыслу, постоянного искушения нарушить закон? Непостижима склонность души к самоистязанию и потребность совершить грех — смертный грех, обрекающий бессмертную сущность на столь страшное проклятие.
Бармен спросил, будет ли джентльмен что-нибудь пить. По ответил с улыбкой:
— Даже слабеющее сердце требует спиртного, — после чего мило взглянул на Томми и заказал мятный ром.
— Белое вам к лицу, — сказал главарь банды, пока они ждали выпивку, с откровенным восхищением разглядывая элегантный костюм. Поэт снова взглянул в зеркало, увидев там свое отражение рядом с группой бандитов, и, словно околдованный этой картиной, ответил:
— Да, вы правы.
Глава 71
«Прошла лихорадка, зовут ее Жизнь…»[34]
Корреспонденция из редакции «Балтимор сан».
С последней вечерней почтой.
Мы с великим сожалением сообщаем, что Эдгар А. По, эсквайр, выдающийся американский поэт, филолог и критик, умер в Балтиморе вчера утром после четырех- или пятидневной болезни. Эта новость, столь внезапная и неожиданная, доставит мучительное горе всем тем, кто чтит гений и умеет быть снисходительным к слабостям, которые часто ему сопутствуют. Поэту шел тридцать восьмой год.[35]
Некролог был помещен на первой странице каждой нью-йоркской газеты.
Главный констебль, прочитав заметку, неподвижно сидел в кресле Кольта. Ольга стояла за его спиной, прижимая газету к груди. Девушка плакала.
— Я так расстроена, мне так горько, папа, — сказала она.
— Я тоже, — ответил сыщик и взял руку дочери: она была теплой, сухой и крепкой.
Позже они сидели за столом, пили крепкий черный чай и разговаривали о смерти По, гадая, что могло с ним случиться. Раздался громкий стук медного молоточка в дверь гостиной. На пороге стояла Анна Линч, с красными глазами и следами слез на щеках. Подруги обнялись, охваченные общим горем.
— Ольга, прошу тебя, поедем со мной выразить соболезнования миссис Клемм. Я не могу найти в себе достаточно сил, чтобы отправиться туда в одиночестве.
Дочь констебля взглянула на отца, тот кивнул в знак согласия.
— Хорошо, — сказала она Анне.
Через несколько минут девушка была готова. Она еще раз спросила, уверен ли папа в том, что не хочет съездить в Фордхем вместе с ними.
Хейс ответил, что уверен, и дамы ушли.
Оставшись один, детектив вернулся в гостиную. Снова опустившись в кресло, он вернулся к мыслям о По, покинувшем этот мир.
«Не совсем дурак, — вспомнились сыщику слова писателя из „Похищенного письма“, — но ведь он поэт, а по-моему, от поэта до дурака один шаг».
Сознание главного констебля помутилось. Он впал в тревожную дрему и проснулся внезапно, от резкого стука в дверь.
На крыльце, ежась от холода, стоял посыльный. Он вручил хозяину сверток, влажный от моросящего дождя, и ушел.
Вернувшись в уютную гостиную, Хейс снял с посылки мокрую бумагу и обнаружил внутри рукопись Кольта. К ней прилагалась записка, подписанная: «По», — в которой значилось:
Дорогой сэр!
Надеюсь, при получении этого письма вы будете чувствовать себя так же хорошо, как я сейчас. Лучше. Отлично. Я посылаю вам одну любопытную рукопись, которую оба мы имели возможность изучить в домике у реки в Тартл-Бэй. Сказать, что эти стихотворения повергли меня в смятение, значило бы недооценить мой душевный склад. Быть может, в них скрыто что-то невидимое. Даже сейчас, составляя эту краткую предостерегающую записку в ожидании парохода, который отвезет меня в ваш — не мой — любимый Нью-Йорк, я чувствую на затылке тяжелый взгляд черных глаз зловещего ворона, самой черной птицы.
Ричмонд, Виргиния 27 сентября 1849 г.Рукопись состояла из четырнадцати стихотворений, написанных натренированным каллиграфическим почерком.
Видишь, Лигейя: свершилось; но страх
Напал на меня — тела коснуться.
Не мог бороться со мною прах.
Но я желал, чтобы он мог очнуться,
Тут же схватить, ударить меня, как едва
Может, мгновенье иль два назад.
С трепетом поднял я голову, но она
Склонилась обратно, в кровавый ад.
Скажите, что мне делать с ношей такой?
Эй, могилу в земле вырой ей! Торопись!
Не медли, ногтями рой. Хочешь, спой
Ту любимую песню ее. Оглянись!
Лишь эхо, кругом никого. Копай!
Не медли: рассвет — все светлей и светлей.
Как птицы щебечут! Теперь опускай
Ношу свою туда — ее тело! Скорей!
Только час у тебя: проснется народ;
Только час. Или бросить в пучину вод?
О, Занте, прекрасный цветок — пусть скроет вода
Навсегда, навсегда, — больше никогда!
Хейс сразу же увидел, что текст стихотворения, в котором когда-то рассказывалось о Джоне Кольте и его жертве, претерпел значительную переработку. Прежде сыщику дважды выпадала возможность ознакомиться с этим произведением, и оба раза ему показалось, что в этих строках повествуется о жестоком убийстве Сэмюэла Адамса.
Однако теперь речь шла не об издателе. Нет, нынешний сюжет содержит вполне узнаваемую историю смерти Мэри Роджерс в довольно посредственном исполнении.
Но зачем? Изучив рукопись, детектив не заметил больше никаких значительных изменений.
Он довольно долго размышлял над загадкой стихотворения, после чего, поняв, что больше не может сидеть сложа руки, взял рукопись и выбежал из дома: в голове констебля созрел план.
