Э. Хартли - Прожорливое время
«Как раз то, что мне нужно, — подумал Томас. — Горестные размышления о времени и бренности бытия».
Принесли еду, приготовленную Дорис, румяной круглолицей женщиной с доброй улыбкой. Поблагодарив ее, Найт жадно набросился на пирог, сочный, с хрустящей корочкой, и картошку, которую он обильно полил уксусом. У него было такое ощущение, словно он уже несколько дней ничего не ел.
Поглощая еду и слушая музыку, Томас мысленно перебирал предположения относительно того, что такого могло быть в пьесе. Почему кто-то был готов пойти на убийство, лишь бы только сохранить ее в тайне? У него в памяти всплыли рассуждения Робсона о вопросе авторства, а также о религиозных и сексуальных пристрастиях Шекспира. Какую же страшную тайну могли раскрыть об авторе «Плодотворные усилия любви», если кто-то стремился любой ценой скрыть это произведение?
К заключению Томас пришел нутром. В конце концов он решил, что в самой пьесе нет ничего: ни какой-то великой тайны, ни зашифрованной правды о жизни, вселенной или авторе. Ни разоблачений насчет религии, ни биографических подробностей, способных перевернуть весь мир. Найт просто не мог в это поверить.
Как преподаватель, как студент, как читатель, он всегда решительно противился представлению о том, что искусство и литературу можно уварить до одной-единственной истины, которую его ученики называли посланием или скрытым значением, а издательский мир повадился именовать кодом и секретом. Книгу, которую можно свести к одному-единственному такому посланию, читать не стоит. Томас всегда это чувствовал, и нынешняя мода на романы и кино, в которых скрытые улики обнаруживаются в картинах или статуях, тексте Декларации независимости и так далее, только подтверждала его интуицию. Искусство состоит из множества слоев. Оно сложное, допускает тысячи различных толкований, ставит вопросы и заставляет думать, а не предлагает прилизанные решения. Литература так же многогранна, как и сама история, которая меняется в зависимости от освещения. Мысль о том, что писатель использует сюжет и героев только как средство указания на какую-то скрытую тайну, низводит текст до самой примитивной аллегории. Это был абсурд, и если какой-то вид искусства ограничивался лишь подобным, то в глазах Томаса он переставал существовать. Он не мог поверить в то, что Шекспир был способен на такое, и если это делало Найта старым гуманистом, пусть будет так. Шекспир не относился к своим пьесам как к полю, где можно спрятать клад. Томас не хотел, не мог в это поверить.
Однако предположение насчет того, что в это мог поверить кто-то еще, — совсем другое дело. Сам Томас не считал, что в «Плодотворных усилиях любви» содержится какая-нибудь новая, неожиданная мысль, способная фундаментально изменить научный мир, но у него все больше крепла убежденность в том, что кто-то думал именно так.
Диск закончился, и, прежде чем поставить новый, бармен еще раз прокрутил песню «Чувства напряжены до предела». В самом конце Найт услышат звучащий фоном крик ворон и галок, и до него вдруг особенно остро дошло, какие же это местные, истинно британские звуки. Неудивительно, что здешние подростки были без ума от «ХТС». Он попытался представить себе, как Алиса и Пиппа слушали эти же самые песни, обсуждали их, занимаясь своими делами.
Бармен поставил новый диск.
— Это тоже «ХТС»? — спросил Томас.
— Точно.
Пропустив несколько первых песен, бармен нашел то, что хотел, и вернулся за стойку. Найт слушал. Это была медленная мечтательная баллада под аккомпанемент клавишных. Звук оказался совершенно другим, но слова обладали той же самой игривой причудливостью. Что-то о том, чтобы стать черной лошадью…
— А Эльсбет Черч никогда не держала конюшню? — спросил Томас бармена, вытирающего тарелки.
— Нет, хотя в наших краях лошади есть у многих. Эти места славятся коневодством. А что?
— Да так, ничего. — Найт принялся рассуждать вслух: — Я читал что-то про чистку коня. Мне показалось, что это какое-то британское выражение, означающее уход за лошадьми. Я подумал, что Пиппа Адамс ходила в какой-то клуб. Ее подруга никогда не упоминала о прогулках верхом, но были эти слова о том, чтобы чистить коня. В чем дело?
Бармен посмотрел на него как-то странно, вопросительно и в то же время насмешливо, словно ему показалось, будто Томас шутит над ним.
— Чистить коня? — повторил он.
— Да, — подтвердил Найт. — А что?
— Чистить коня, — уточнил бармен. — Или лошадь?
— Кажется, лошадь. А в чем дело?
— Пройдите вот сюда.
Он указал рукой — размашистое движение, полное энергии, — при этом улыбался так, что у Томаса мелькнула мысль, не собирается ли он его разыграть.
— Захватите вот это, — добавил бармен, протягивая ему зеленую коробку с компакт-диском.
— Зачем?..
— Я серьезно. Пошли.
Найт последовал за ним.
— Ну и как? — окликнул его бармен.
— Я даже не знаю, на что мне смотреть.
— Картины на стене, — произнес бармен таким тоном, будто речь шла о чем-то очевидном. — Дорис, покажи ему.
— Показать что? — спросила та, вытирая руки и протискиваясь навстречу.
— Лошадь! — нетерпеливо сказал бармен.
— Ах, лошадь, — ответила его жена. — Да, ее трудно не заметить.
Томас обернулся, сбитый с толку, и вдруг увидел большую фотографию в рамке. Судя по всему, она была сделана с воздуха. Сочная и глубокая зелень холма. На вершине в земле словно вырезано изображение, огромная стилизованная лошадь, размером в несколько сотен футов, несущаяся галопом.
— Знаменитая лошадка, — сказала Дорис. — Аффингтонская белая лошадь. Очень старая. Можно даже сказать, древняя. Что с вами?
— Все в порядке, — поспешно заверил ее Найт.
Однако это было не так. Его восприятие загадки изменилось. Отдельные элементы по-новому выстраивались у него в голове.
— Где это находится?
— В паре миль отсюда, вон там, — объяснила Дорис, разворачиваясь в сторону кухни и указывая рукой. — Эта фотография помещена на обложке того альбома, который вы сейчас слушали. Местная группа. У вас в Америке такую не знают.
— «ХТС», — пробормотал Томас, глядя на фотографию и поднимая компакт-диск.
— Точно. Откуда она вам известна? — удивилась хозяйка.
Найт не мог оторвать взгляд от фотографии белой фигуры на зеленом холме, давшей жизнь обложке альбома «Английское поселение», плакаты с которой висели в комнатах Алисы Блэкстоун и Пиппы Адамс.
— Один мой друг очень ее любил, — рассеянно произнес он.
Глава 85
Бармен объяснил, что так называемая чистка белой лошади в свое время была важным местным праздником. Раз в несколько лет — кажется, в семь — жители окрестных сел собирались, чтобы очистить картинку от наслоившейся земли. Никто не знал, как давно это продолжается, каков возраст самой лошади и с какой целью она была первоначально создана. Кое-кто утверждал, что это изображение появилось в раннем железном веке и указывало на местный лошадиный рынок, однако большинство ученых считали его гораздо более древним, насчитывающим около трех тысяч лет, уходящим корнями в какой-то культ плодородия или поклонения животным. Те же, кого бармен презрительно окрестил стоунхенджскими болванами, использовали тот факт, что лучший вид на лошадь открывался с воздуха, как аргумент в пользу того, что изображение якобы является неким ориентиром, который создали прилетавшие сюда инопланетяне. Последнее обстоятельство приобрело определенную правдоподобность в годы Второй мировой войны, когда местных жителей заставили закрыть лошадь дерном, чтобы ее не могли использовать в качестве ориентира штурманы немецких бомбардировщиков.
— Как называется эта песня? — спросил Томас.
Бармен поставил один из поздних альбомов «ХТС». На фоне нарастающих арпеджио звучала протяжная, завораживающая, мечтательная мелодия.
— «Меловые холмы и дети», — ответил бармен.
— Мне пора идти, — сказал Найт, забирая компакт-диск. — Можно у вас одолжить? Я обязательно верну.
Оставив машину на пыльной пустынной стоянке, Томас подошел к указателю. Дорожка направо вела по так называемому Гребню к некоему кургану Смитис, налево — к белой лошади. Тропка к кургану Смитис была по обычаю сельской Англии обсажена деревьями и густым кустарником, с зарослями крапивы и полевых цветов внизу. Повернув налево, Найт прошел через ворота и оказался на открытом лугу. Путь никак не был обозначен, если не считать утоптанной земли. Тропа поднималась по склону холма и поворачивала, теперь уже едва заметная, к вершине, где находились круглые развалины укрепления эпохи раннего железного века, в настоящее время лишь контур на земле.
На полпути к вершине Томас, борясь с пронизывающим холодным ветром, дующим в лицо, вдруг увидел слева какое-то движение и вздрогнул. Сначала ему показалось, что это кролик, но животное было слишком большим. Оно пронеслось по высокой траве, длинными задними лапами поднимая в воздух брызги росы, и Найт обрадовался, сообразив, что это заяц. Тысячи лет назад здесь водились зайцы. Этот длинноухий зверек оказался вплетен в ткань кельтской и англосаксонской культуры и мифологии. Остановившись, Томас обвел взглядом окрестные холмы, покрытые лоскутными одеялами зеленых полей, и не увидел ничего, что показалось бы посторонним и чуждым три тысячи лет назад. Возможно, лесов тогда было больше, но в остальном местность практически не изменилась.
