Рената Оливьери - Пикник с кровью
Альваро Датури, кулинар и кондитер, хозяин траттории в районе Милано-Сан-Феличе, в сопровождении жены искал свой «форд», поставленный, как он помнил, рядом с желтым фургоном. Мокрый асфальт казался черным зеркалом, усыпанным светящимися точками. Автомобильные фары высвечивали широкую площадь, окруженную кранами, бульдозерами, машинами. Слева возвышался темный холм, изрезанный тропинками; они вели в район, называемый Островом.
У женщины был зонтик, которым она пыталась прикрыть от дождя мужа, склонившегося к дверце машины. Не успел он вставить ключ в замок, как из-за фургона вылетел мотороллер с двумя парнями. Они притормозили, и тот, что сидел сзади, схватил у женщины сумку. Женщина не отпускала ее, муж с криком попытался помешать негодяям. Однако мгновение спустя он рухнул на землю, а женщина, выпустив сумку, бросилась ему на помощь.
Зонтик валялся на асфальте ручкой кверху.
В двадцати метрах от них агент полиции Сальво из четвертого округа уже собирался дать задний ход, чтобы выехать со стоянки на своей малолитражке. Услышав крики и увидев парней на мотороллере, он выхватил пистолет и, бросившись грабителям наперерез, громко приказал остановиться.
Они не остановились.
Мотороллер уже выезжал на улицу, которая шла вдоль холма. Тогда агент тщательно прицелился и сделал несколько выстрелов. Мотороллер перевернулся, проскользил несколько метров по асфальту и влетел в лужу у тротуара. Один парень сразу же поднялся и, прихрамывая, побежал к холму, другой остался в луже; он зажимал рану на руке и стонал.
Агент задержал его, пока подъехала машина с карабинерами.
Эта новость появилась в донесении, а через день — ив газетах, с заголовками, которые заинтересовали Амброзио, потому что репортеры поставили эти факты рядом с теми, которыми занимался комиссар. Правда, смерть хозяина траттории никак не увязывалась с двумя убийствами. Вскрытие показало, что Альваро Датури, пятидесяти восьми лет, скончался от инфаркта миокарда, вызванного, возможно, возбуждением от нападения. Но журналистов это не смущало.
На следующий день после вскрытия Амброзио решил поговорить с задержанными грабителями. Одного из них звали Джино Фруа, второго Филиппе Стране. Филиппе, по прозвищу Пиппо, был арестован у себя дома на улице Пастренго. Была обнаружена также сумка жены Датури, которую он беспечно выбросил в урну во дворе.
— Кто тебе повредил глаз? — спросил Амброзио во время допроса в квестуре.
— Есть один подонок. — Филиппе был высокий, худой и бледный, полузакрытый глаз придавал ему мрачный вид. — Ему тоже досталось…
— Я узнал, что ты ограбил свою сожительницу.
— Вранье. Она мне должна была деньги, но не отдавала.
— На этот раз на вашей совести и умерший.
— Он все равно бы подох. Так писали газеты.
— Твой сообщник признался в грабеже.
— Джинетто — скотина, он не знает, что говорит.
— Вы крадете, чтобы покупать травку?
— Да какая там травка, комиссар, о чем вы говорите! Выкурим иногда пару сигарет, вот и все наши наркотики.
В поведении Филиппе хитрость соединялась с нахальством. Однако постепенно, шаг за шагом проступала слабость характера, которую он и пытался прикрыть дерзостью.
— Джино отделается легче, чем ты.
— Это почему еще? У него же рука сломана.
— Он был за рулем, это ты вырвал сумку у жены кулинара.
— Джино лжет. Он всегда был лгуном.
"А если ему отвесить пару подзатыльников? — подумал Амброзио. — Газетчики меня со свету сживут… "
Джино и Филиппе были несовершеннолетними, до суда их даже арестовать нельзя было. Подумав об этом, комиссар почувствовал в душе горечь, какой раньше не испытывал, — как будто, подведя итоги своей службы в полиции, вдруг обнаружил, что работал впустую.
Это чувство бессилия, разочарования, однако, быстро улетучилось. Трое суток спустя Джино, отпущенный из больницы, был обнаружен мертвым, в луже крови, в двух шагах от своего дома.
Де Лука сообщил об этом комиссару по телефону.
— В него всадили по крайней мере две пули. Патруль, который оказался поблизости, у театра Верди, приехал сразу же. Они ждут нас, — сказал Де Лука без особого энтузиазма.
Его можно было понять: опять бессонная ночь, — но Амброзио об этом не думал. Он думал о калибре пуль, уложивших Джино, и прикидывал, не из того ли они выпущены пистолета, из которого стреляли у кладбища и под яблоней на улице Таджура.
Старый завод с наполовину замурованными окнами без единого целого стекла, ржавые железные конструкции, моросящий дождь, тело, прикрытое темным полотнищем… И чугунная усталость, когда хочется только одного — забиться куда-нибудь в угол и уснуть.
Амброзио отвернул край полотнища, постоял, рассматривая мокрое от дождя лицо, прилипшие ко лбу волосы, еще открытые глаза, закованную в гипс руку на груди. Вид руки в гипсе вызывал острое чувство жалости.
Рядом окруженная людьми молодая женщина сквозь слезы повторяла:
— Я его уговаривала не выходить, я его уговаривала… Потом он пошел домой к этой женщине, матери Джино. Она не хотела оставлять тело сына, и комиссару удалось увести ее лишь тогда, когда пришла машина из морга. Двор, выложенный плиткой, с двумя параллельными каменными дорожками для проезда грузовиков, в бледном свете неоновых фонарей сохранял облик вековой старины. Напротив стояло здание с закругленными окнами — архитектура начала столетия. Кованая калитка открывала проход к одноэтажному дому, бывшей сыроварне, справа темнела куча металлических прутьев, а дальше, в углу двора, отгороженного от улицы красной кирпичной стеной, росли две березы, которые угадывались по светлым стволам.
— Джино никогда меня не слушал, и вот теперь… Женщина сбросила накидку, повесила на спинку стула мокрое пальто и закашлялась, вздрагивая узкими плечами. Надя Широ усадила ее на голубой диван, занимавший часть комнаты, уставленной металлическими стеллажами с книгами по искусству, журналами, трубками чертежной бумаги и кусками ткани.
Амброзио прошел к столику, заставленному тюбиками красок, кисточками и карандашами. Возле окна с венецианскими шторами стоял еще один стол, с наклонной доской, как у инженеров или чертежников. Стулья из прозрачного пластика, на стенах оклеенные пробковыми полосками рекламные плакаты, среди которых знаменитая реклама минеральной воды Джомми: подмигивающий глаз. Он видел ее, эту рекламу, вдоль бульваров Турина, когда учился в школе; фургоны с водой Джомми еще перевозились лошадьми в повозках, похожих на цирковые кибитки.
— Чем вы занимаетесь?
Женщина посмотрела на него, как будто только что заметила. Она была маленькая и хрупкая, с большими заплаканными глазами, гладкими длинными волосами, тонким лицом и некрашеными, но хорошо очерченными губами; на длинной шее темнели две родинки.
— Расписываю ткани для швейных фирм в Комо.
— Сколько было вашему сыну?
— В июне исполнилось бы восемнадцать.
— А отец?
— Мы всегда жили только вдвоем. Он носит… носил мою фамилию. — Она вытерла глаза. — Мы жили прекрасно. Да, нам было хорошо вместе. До недавнего времени, пока… Два года назад я его потеряла.
— А что случилось?
— Джинетто изменился почти внезапно. Не хотел учиться. Я посылала его в школу, тут совсем рядом, а он не ходил, пропускал уроки, дни напролет просиживал в баре с бездельниками, которые были старше его.
Надя рассматривала лоскуты материи, разложенные на столе: «Очень красивые», — заметила она.
— Я хотела, чтобы он научился рисовать, в детстве у него получалось прекрасно.
Она встала, сняла со стены картинку — дом и два деревца.
— Он нарисовал это в семь лет. Видите луну? Женщина явно гордилась этим наивным и по-детски беспомощным пейзажем, на котором внизу было красиво написано чернилами: «Маме от ее Джино к Новому году. Целую и желаю самого лучшего».
— Несколько дней назад произошла скверная история, вы знаете, около вокзала Гарибальди. Она стоила жизни невинному человеку. — Амброзио старался говорить тихо, не торопясь. — Ваш сын вел мотороллер, на котором сидел еще один, некто…
— Пиппо, я знаю. Они одногодки, но Пиппо уже совсем как взрослый. Хулиган, пьянчужка. Это из-за него все наши беды. Его тут все знают.
— Как и его отца, надо думать? Она утвердительно кивнула головой.
— Отец осужден, — добавила Надя, — за вооруженный грабеж. Специалист по банкам.
— Почему ваш сын сегодня вышел из дому? — спросил Амброзио. — Он ведь находился под домашним арестом.
— Джинетто позвонили. Примерно в пять часов.
— Позвонили?
— Я не поняла, кто ему звонил, знаю только, что после звонка он очень расстроился. Я спросила, что случилось, но он не ответил и ушел в свою комнату. Конечно, нельзя было оставлять его одного, но мне необходимо было выйти купить кое-что к ужину. — Она показала на целлофановый мешок на белом столике, в котором угадывалась буханка тосканского хлеба.
