Найо Марш - Перчатка для смуглой леди
— Уже само по себе подозрительно, — усмехнулся Джереми и продолжил: — «Жаль, не видал я!»
— Что ж, тогда я тебе отвечу: «Вас бы дрожь взяла».
— «Все может быть»[5]. Что мы знаем о Кондукисе?
— Точно не припомню, — сказал Перегрин. — Он вроде бы из тех жутких магнатов. Что-то я читал о нем в воскресном приложении к «Санди»[6]. О том, как он ненавидит быть на виду и шарахается от всех, как Грета Гарбо. И как он не участвует ни в каких светских развлечениях, но считается весьма щедрым филантропом, хотя не афиширует свою благотворительность. Кажется, мать у него русская, отец англо-румынского происхождения.
— На чем он разбогател?
— Не помню. Разве не на нефти, как обычно? «Таинственный Мидас» — таков был заголовок статьи, и его фотография рядом, на которой он выглядел ужасно мрачно, а также байка о том, как он пытался увильнуть от фотокамеры, но фотограф все-таки щелкнул его на крыльце банка. Я прочел обо всем этом в очереди у дантиста.
— Не женат?
— Кажется, нет.
— Как ты с ним расстался?
— Он просто вышел из комнаты, а потом пришел его слуга и сказал, что машина ждет меня, чтобы отвезти домой. Он отдал мне мою кошмарно вонючую записную книжку и сказал, что одежду отослали в чистку, но предполагается, что она испорчена безнадежно. Я пробормотал что-то о мистере Кондукисе, но слуга сказал, что мистер Кондукис беседует с Нью-Йорком и «поймет», если я уйду не попрощавшись. После чего я убрался. Мне, наверное, следует отправить ему открыточку с благодарностями.
— Наверное. Значит, он владеет «Дельфином» и собирается снести его, чтобы построить на его месте еще один железобетонный улей?
— Сейчас он «прокручивает в голове этот вопрос».
— Чтоб у него мозги заклинило, — высказал пожелание Джереми Джонс.
— Джер, ты должен пойти и посмотреть на него, — сказал Перегрин. — Ты обалдеешь. Кованые железные перила, купидоны, кариатиды. Этакая чудная смесь из модных штучек начала и середины викторианской эпохи, архитектура же просто божественная. О господи, как подумаю, что можно было бы из него сделать…
— А этот отвратительный дряхлый Крез…
— Лучше не говори.
И два молодых человека, единодушные в своем возмущении и отчаянии и полные неистраченного энтузиазма, обменялись понимающими взглядами.
Они вместе учились в театральной школе, и оба решили, что по своим склонностям и возможностям более годятся для постановочной работы, нежели для актерской. Джереми стал художником-декоратором, а Перегрин — режиссером. Они работали вместе и порознь над спектаклями-однодневками, затем их стали приглашать более престижные театры в провинции и, наконец, их заметили и в Лондоне. Оба были более или менее известны в театральном мире, и оба время от времени переживали тоскливые нервозные простои. В настоящий момент Перегрин довел до благополучного завершения постановку в театре «Единорог» и подвергся мучительному испытанию дебютом в качестве автора пьесы, прошедшей за пределами Лондона. Джереми был занят обдумыванием декорации для театра масок, которую он собирался представить на международный конкурс театральных художников.
Он недавно стал совладельцем маленького магазинчика на Уолтон-стрит, где продавали, по его собственному выражению, «классное барахло: кошельки времен короля Якова, корсажи и чудные гульфики». Джереми был фанатиком подлинности вещей и в последнее время начал приобретать репутацию эксперта.
Большая часть заработка Джереми и Перегрина шла на плату за квартиру и ее обстановку. Дружба их крепла день ото дня, чего никак нельзя было сказать об их финансовом положении. Что касается женщин, то оба друга переживали сейчас период разочарований. Джереми недавно расстался со взбалмошной блондинкой. Перегрин, который был вынужден терпеть неожиданные визиты капризной дамы, воспринял их разрыв с облегчением.
Сам Перегрин мирно, без скандалов порвал с одной актрисой, которая, к счастью, обнаружила, что ей не менее скучно с Перегрином, чем ему с ней. Они расстались почти без обид друг на друга, и сейчас сердце Перегрина было свободно, чему он был несказанно рад.
Перегрин был высок, темноволос, в его внешности и манерах проскальзывало что-то мальчишеское. Невысокий рыжеволосый Джереми держался грубовато, пряча под нарочитой суровостью влюбчивость и душевную ранимость. Они были ровесниками, обоим исполнилось двадцать семь. Квартира, которую они снимали, находилась на последнем этаже бывшего склада на восточном берегу Темзы. Именно из окна квартиры примерно неделю назад Перегрин, на досуге разглядывая в бинокль окрестности, заметил здание «Дельфина», догадался о его предназначении и вычислил местонахождение старого театра.
— Мне и сейчас нравится на него смотреть, — сказал он, подходя к окну. — Вон он. Я провел там самые жуткие полчаса в моей жизни, меня должно воротить от него, как черта от ладана, но я же люблю его еще больше, чем прежде. Знаешь, если Кондукис снесет «Дельфин», честное слово, я не смогу здесь оставаться, не выдержу такого зрелища.
— Может, устроить засаду и броситься ему в ноги с воплями: «О, сэр, будьте так добры, пощадите «Дельфин», умоляем вас!»
— Я могу тебе точно сказать, какова будет реакция. Он отвернется от нас, как от смердящих попрошаек, и скажет своим загробным голосом, что ничего не смыслит в таких делах.
— Интересно, сколько это может стоить?
— Реставрация? Наверняка сотни тысяч, — мрачно ответил Перегрин. — Интересно, думали ли об этом в Управлении государственными театрами. И вообще, кому-нибудь приходила в голову такая идея? Существует ли какое-нибудь общество по охране древних памятников?
— Существует. Но «я ничего не смыслю в таких делах», — насмешливо напомнил Джереми и занялся макетом.
С некоторой долей сожаления, в котором он бы и под пыткой не признался, Перегрин начал укладывать вещи мистера Кондукиса. Костюм из черного как уголь твида, был сшит потрясающим портным. Перегрин выстирал и выгладил носки, белье, рубашку, которые он носил в течение сорока минут, и взял у Джереми коробку, предназначавшуюся для упаковки макета.
— Я найму посыльного, — сказал он.
— Это еще зачем?
— Не знаю. Мне неудобно тащиться самому.
— Все, что от тебя требуется, — отдать коробку расфуфыренному лакею.
— Я буду чувствовать себя идиотом.
— Сдурел, — отозвался немногословный Джереми.
— Я не хочу туда возвращаться. Все было так странно. Необыкновенно, конечно, но в то же время как-то страшновато. Этакая сказка на современный лад.
— Ошалевший молодой драматург и добросердечный отшельник.
— Не знаю, добросердечен ли мистер Кондукис, но должен признать, что действительно ошалел, увидев перчатку. Знаешь что?
— Что?
— В связи с перчаткой у меня возникла идея.
— Надо же. И что за идея?
— Пьесы. Я не хочу ее сейчас обсуждать.
— И не надо раньше времени болтать, — согласился Джереми. — Разговорами можно все загубить.
— Золотые слова.
Оба замолчали. Снизу послышалось металлическое позвякивание почтового ящика.
— Почту принесли, — заметил Джереми.
— Вряд ли что-нибудь есть для нас.
— Счета.
— Глядеть на них не хочу. Мне страшно, — вздохнул Перегрин.
— А может, там письмо от мистера Кондукиса с предложением усыновить тебя.
— Ха-ха-ха.
— Пойди и посмотри, — сказал Джереми. — Ты действуешь на нервы своим нытьем. Пробежка вниз по лестнице и обратно пойдет тебе на пользу.
Перегрин дважды прошелся по комнате и рассеянно вышел за дверь. Он медленно спустился по скрипучей лестнице и сунул руку в почтовый ящик. Там лежали три счета (два из них предназначались лично ему) и письмо. На конверте было отпечатано: «Перегрину Джею, эсквайру. Послано с нарочным».
Сам не зная почему, Перегрин не вскрыл конверт сразу. Он вышел на улицу и побрел по почти пустынному тротуару, пока не дошел до проема между домами, откуда был виден Саутуорк. Впоследствии он говорил, что в тот момент его муза-потаскушка, как он любил ее называть, ерошила длинными ногтями его волосы. Перегрин стоял, тупо уставясь на склад, за которым маячил «Дельфин». Возможно, там же располагалась контора братьев Фипс, где работал давешний малый с масленкой, Джоббинс. Ветер с реки дул Перегрину прямо в лицо. Ниже по течению раздались гудки. И почему, вдруг заинтересовался Перегрин, все речники начинают гудеть одновременно? Правую руку он держал в кармане пиджака, перебирая пальцами письмо.
Со странным предчувствием удивительных перемен он резким движением вытащил письмо из кармана и вскрыл конверт.
Пятью минутами позже Джереми услышал грохот входной двери и топот по лестнице. Перегрин появился бледный как смерть и явно лишившийся дара речи.
