Найо Марш - Перчатка для смуглой леди
Он вынул из ящичка маленький деревянный письменный прибор викторианской эпохи, сильно подержанный, заляпанный пятнами и не представлявший, на взгляд Перегрина, никакой ценности. Видимо, им когда-то пользовался ребенок. Мистер Кондукис положил прибор на стол, стоявший у окна, и придвинул к нему стул. У Перегрина возникло такое чувство, словно все, что он видит, происходит во сне, но сон этот снится не ему, а кому-то другому. «Да нет, со мной все в порядке, — подумал он, — я не слишком пьян. Я в том завидном, хоть и смешном, состоянии, когда кажется, что все к лучшему в этом лучшем из миров».
Он сел за стол, а мистер Кондукис, стоя поодаль на приличном расстоянии, открыл маленький прибор, нажал ухоженным большим пальцем на деревянную пластину, и снизу выскочило второе дно. Хорошо знакомое и немудреное устройство, недоумевал Перегрин, неужто этим его хотели удивить? В тайнике лежал сверток размером не более половинки селедки и приблизительно такой же формы. Выцветший темно-желтый шелк был перевязан обрывком потрепанной ленточки. Мистер Кондукис взял в руку нож для разрезания бумаги. «Всему, чем он владеет, — подумал Перегрин, — нашлось бы место в музее. Это напрягает». Хозяин дома воспользовался ножом как раздаточной вилкой, приподняв на лезвии шелковый сверток и подавая его, словно официант в ресторане, Перегрину.
Сверток соскользнул с ножа, упал несколько в стороне от того места, где прежде лежал, и под ним обнаружился выцветший лист бумаги. Перегрин, которому уже трудновато было удерживать зрение в фокусе, увидел, что на листке было написано меню и стояла дата шестилетней давности. Перед глазами расплылся заголовок: «Паровая яхта «Каллиопа». Отплытие из Вильфранша. Праздничный ужин» — и чья-то эффектная и неразборчивая подпись, сделанная наискось поверх дюжины других автографов. Большая белая рука быстро накрыла листок, а затем убрала его.
— Это ерунда, — быстро проговорил мистер Кондукис, — к делу совершенно не относится.
Он подошел к камину, голубоватое пламя взметнулось и стало красным. Мистер Кондукис вернулся к столу.
— Интерес представляет сверток. Откройте его, пожалуйста.
Перегрин с готовностью дернул за кончики ленты, и шелковый сверток раскрылся. В нем лежала перчатка.
Детская перчатка. Заляпанная пятнами, по всей видимости оставленными водой, она была цвета старого пергамента и покрыта мелкими морщинками, словно лицо древнего старца. Перчатку украшала изящная вышивка из миниатюрных роз, золотых и алых. К конической краге была приделана золотая кисточка, почерневшая от времени и растрепавшаяся. Перегрин в жизни не видел вещи, которая бы так тронула его сердце.
Под перчаткой лежали два сложенных листка бумаги, сильно выцветших.
— Прочтите их, пожалуйста, — попросил мистер Кондукис. Он вновь отошел к камину.
Перегрин коснулся перчатки и ощутил необычайную тонкость кожи. «Козленок, — подумал он. — Перчатка сделана из кожи козленка. Разве она не высыхает с годами?» Но нет, на ощупь кожа была мягкой, податливой, словно козленка только что закололи. Перегрин осторожно вытащил листки из-под перчатки. Бумага порвалась на сгибах и была покрыта бурыми пятнами. Он развернул больший листок, и тот распался на две половинки. Перегрин сосредоточился, и ему удалось разобрать слова:
«Эта перчаточка и записка при ней была подарена моей прапрабабушке ее лучшей подругой, мисс или миссис Дж. Харт. Моя дорогая бабушка не раз говаривала, что перчатка принадлежала Шекспиру. Взгляните особо на метку изнутри краги.
М. И.
23 апреля 1830 г.»
Записка представляла собой маленький обрывок бумаги. Сильно поблекшая надпись была сделана столь угловатым и неразборчивым почерком, что Перегрин сначала принял буквы за иероглифы и подумал, что ему их ни за что не прочесть. Но затем ему показалось, что он начинает различать буквы, которые постепенно сложились в слова. В библиотеке царила тишина. Слышно было, как потрескивает огонь. В комнате наверху раздались и смолкли шаги. Перегрин слышал, как бьется его сердце.
Он читал:
«Сработана моим отцом для моего сына к его XI годовщине и с той поры не надевана».
Перегрин сидел в некотором оцепенении и смотрел на перчатку и документы. Мистер Кондукис оставил нож для разрезания бумаги на столе. Перегрин просунул кончик из слоновой кости в крагу, осторожно приподнял и вывернул ее. Внутри была метка, сделанная тем же неразборчивым почерком — Г. Ш.
— Но как… — отрешенно произнес Перегрин, — как она к вам попала? Кому она принадлежит?
— Мне, — словно издалека послышался голос мистера Кондукиса, — естественно.
— Но… где вы ее нашли?
Последовало долгое молчание.
— В море.
— В море?
— Во время путешествия шесть лет назад. Я купил ее.
Перегрин взглянул на хозяина дома. Как побледнел мистер Кондукис и как странно держится!
— Ящичек, то есть этот дорожный письменный прибор, — сказал он, — был семейной реликвией. Прежний владелец обнаружил второе дно лишь незадолго до…
Мистер Кондукис умолк.
— Незадолго до чего? — подхватил Перегрин.
— Незадолго до своей смерти.
— Вы показывали перчатку специалистам? спросил Перегрин.
— Нет. Несомненно, стоит обратиться в какой-нибудь музей или, например, к Сотби.
Он говорил так бесстрастно, так монотонно, что Перегрин вдруг усомнился, осознает ли мистер Кондукис, чем владеет. Перегрин стал подыскивать соответствующие выражения, чтобы выяснить это обстоятельство, не обидев гостеприимного хозяина, но тот продолжил:
— Я не слишком вдавался в подробности, но, как я понимаю, возраст мальчика в год его смерти и возраст, указанный в записке, совпадают, а дедушка действительно был перчаточником.
— Да.
— Инициалы же на краге действительно соответствуют инициалам ребенка.
— Да. Гамнет Шекспир.
— Именно, — подытожил мистер Кондукис.
Глава вторая
Мистер Гринслейд
1
— Я все знаю, Джер, — сказал Перегрин, — можешь не повторять как попугай. Я знаю, что жульничества вокруг Шекспира всегда хватало, а после четырехсотлетнего юбилея, похоже, стало еще больше. Я знаю, как малевали якобы старинные портреты с особым упором на большие залысины, как подделывались подписи, как выплывали на свет божий «украденные и неизвестные ранее копии», как вдруг обнаруживались документы, оказывавшиеся подделкой, и много чего другого. Можно привести кучу доводов против того, что перчатка подлинная. Но ты пойми, когда передо мной выложили все эти вещи, у меня голова пошла кругом.
— И не только от них, я думаю. Ты чуть не утонул, почти напился, разоделся в шмотки миллионера и, кроме того, все время был на стреме, опасаясь приставаний со стороны хозяина дома.
— Нет, он не из таких, я почти уверен.
— Но ты же сам говорил, что вел он себя по меньшей мере странно.
— Ужасно странно, но он не голубой.
— Что ж, тебе виднее, — сказал Джереми Джонс, склонился над рабочим столом и сделал аккуратную прорезь в куске картона. Он работал над макетом для клубной постановки исторической пьесы. Секунду спустя он отложил в сторону бритву и взглянул на Перегрина.
— Ты смог бы ее нарисовать? — спросил он.
— Можно попытаться.
И Перегрин попытался. На самом деле он очень отчетливо помнил перчатку и сделал довольно приличный рисунок.
— На вид все в порядке, — сказал Джереми. — Конец шестнадцатого века. Выделана как надо. Кисточка, вышивка, расширение у запястья. А какая кожа?
— О, тончайшая. Желтая, мягкая, сморщенная и старая-престарая.
— Перчатка, возможно, действительно принадлежит елизаветинской эпохе, но письмо — наверняка подделка.
— Но почему ты так уверен? Никто ведь не пытался нажиться на этих вещах.
— А вот об этом ты ничего не знаешь. У кого твой приятель Кондукис купил их?
— Он не сказал.
— И кто такая М. И., — чья дорогая бабушка говаривала, что перчатка принадлежала Шекспиру?
— Откуда мне знать! Но вспомни, прапрабабушка получила все это добро от некоей миссис Дж. Харт. А Джоан Харт…
— Урожденная Шекспир, которой брат по завещанию отписал носильные вещи. Такие «убедительные» детали — не проблема для ловкого мошенника. Но конечно, специалистам перчатку и записку показать следовало бы.
— Я же тебе говорил, я предлагал ему. «Почему бы не отнести реликвии в музей Виктории и Альберта», — сказал я. А он глянул на меня так, как он умеет, исподтишка, пугливо, пустыми глазами… я даже не могу толком описать этот взгляд… и замкнулся, словно устрица.
— Уже само по себе подозрительно, — усмехнулся Джереми и продолжил: — «Жаль, не видал я!»
— Что ж, тогда я тебе отвечу: «Вас бы дрожь взяла».
