Ги Кар - Храм ненависти
— Мастер по кладке даёт указания обработчикам камня для изготовления блоков, которые должны сформировать целое здание… Это и было работой Дюваля, к тому же он выполнял обязанности помощника Андре Серваля и был вторым после мэтра. Он также был более нас посвящён и в финансовые вопросы.
— Где он живёт?
— Этого я не знаю.
— Как? Вы не знаете, где живёт второй человек после Андре Серваля? Неужели тот ничего не предусмотрев на случай своего исчезновения?
— Андре Серваль всё предусмотрел: если случится несчастье, мы должны ждать, пока Дюваль нас не соберёт. И он это сделает обязательно. Он знает, где нас искать. Вы могли бы узнать его адрес у Легри…
— Легри? Кто это такой?
— Тоже союзник Андре Серваля: специалист по железу.
— Где он живёт?
— Точно я не знаю, но знаю, где он сейчас работает: в буфете вокзала Монпарнас. Он ночной служащий. Думаю, если вы сейчас пойдёте туда, то застанете его там и побеседуете с ним.
— Благодарю вас, месье Дюпон. Я бы хотел ещё с вами поговорить, когда вы будете более свободны.
— Не стоит вам затрудняться, мне больше нечего вам сообщить.
Он поднял водяной шланг.
Моро не настаивал. Когда вышел на улицу, он не мог освободиться от одной мысли: «Не очень-то болтливы эти компаньоны! Они знают намного больше того, что говорят, но я всё- таки должен у них выцарапать всю историю, кроху за крохой, тайну за тайной…» По пути к станции метро он пытался упорядочить свои мысли. То, что он узнал за эти часы, было довольно неожиданным, но не лишённым интереса. Это было началом, из которого всё вытекает: собор, его странный создатель со своими такими разными единомышленниками, красавица Эвелин и её любовник банкир, само преступление, наконец… Но в этой череде мыслей была одна, которая начинала особенно его тревожить: по какой причине люди, как Родье или Дюпон, которых не заподозришь в фантазёрстве или мальчишестве, так крепко хранили молчание; не значит ли это, что под всей подобной ошеломляющей историей скрывается что-то более грандиозное? Останется ли смерть Андре
Серваля одним из пунктов происшествий, или ей суждено стать чем-то вроде национального траура?
… Он отыскал Легри в буфете вокзала Монпарнас. Этот человек по возрасту выглядел примерно ровесником Дюпона. И он во время первого к нему визита Андре Серваля находился на этом самом месте и выполнял ту же работу. Легри оказался ещё менее разговорчивым, чем двое первых, но, однако, через него Моро узнал, где работают Пикар, мастер-краснодеревщик, Бреаль, гранильщик камня, и Дюбуа, плотник. Все они работают и тяжко зарабатывают на жизнь, но не по своей первоначальной профессии. Все они беспрекословно выполняли волю своего шефа, сохраняя свои знания и умения единственно для тех работ, которых он от них требовал в подготовке строительства собора. Не странно ли, — что Пикар был чистильщиком обуви в пешеходном переходе в Гавре? Что Бреаль работал помощником поверенного в Галле? Что Дюбуа был заведующим аксессуарной частью театра Опера-Комик?
Андре Серваль однажды вошёл в их жизнь, в то самое время, когда они с тоской подсознательно искали встречи с кем-нибудь, кто смог бы воспламенить их энтузиазм и воплотить в реальность неудовлетворённую мечту художника, которую каждый из них носил в себе словно настоящую святыню. Мэтр приворожил их своим стальным взглядом, который мог быть и очень мягким, когда он этого хотел… Придя, чтобы оторвать их от вынужденного труда, он каждого назначил в зависимости от специальности шефом мастерской на строительстве будущего собора. В течение десяти лет они творили под его руководством, и всё это время, по их словам, было лучшим периодом в их жизни. И неужели всё должно рухнуть или просто исчезнуть теперь, этим утром, когда был убит этот человек? Моро был абсолютно уверен: преступление на улице Вернэй было самым экстраординарным из всего того, с чем ему приходилось иметь дело до этого. И он испытывал чувство почти признательности в отношений своего ненавистного. главного редактора, пославшего его на место преступления, даже не предполагай появления такого захватывающего сюжета.
Моро был убеждён также в том, что обычных посетителей, почти ежедневно навещавших Андре Серваля в его мансарде, было не больше семи: Родье, скульптор по дереву; Дюпон, художник по стеклу; Легри, специалист по железу; Пикар, мастер-краснодеревщик; Бреаль, гранильщик камня; Дюбуа, мастер-плотник; и Дюваль, мастер по кладке. К этому числу ещё следует прибавить красавицу Эвелин, хотя она и не показывалась, по словам консьержки, уже четыре года; и может быть, ещё «Месье Фреда», банкира собора.
Самая значительная роль среди всех соратников, казалось, принадлежала Дювалю, но их единодушному согласию признанному правой рукой и временным заместителем Андре Серваля. Но он был единственным, кого Моро не смог отыскать и адрес которого оставался неизвестным или тщательно скрываемым: никто из опрошенных мастеров не согласился его назвать. Это тем более было странно, так как сам Андре Серваль, по всей видимости, не старался скрывать своё место жительства на улице Вернэй. Почему же его преемник, им самим назначенный, предпочитал оставаться в тени?
Не исключено, размышлял Моро, что этот Дюваль занимался исключительно работами по подготовке строительства собора и не имел, подобно другим, какой-нибудь второй профессии. Теперь Дюваль, должно быть, станет во главе всего предприятия.
А как с женщиной? Никто её не видел в течение четырёх лет, но из слов всех опрошенных следует, что её роль была доминирующей, поскольку её знали как подругу финансиста. Жива ли она сейчас? Или, может быть, ей грозит убийство, как и Сервалю?
Фигура Эвелин всё больше и больше занимала молодого человека, по мере того как он открывал для себя различные стороны этого дела. По тем описаниям, что он слышал от Лёгри и Пикара, о ней можно было судить как о женщине решительной и практичной, достаточно честолюбивой и необычайно привлекательной. Чем больше Моро пытался согласно первым полученным сведениям и своему здравому смыслу вникнуть в эту странную историю, тем более он испытывал необходимость найти эту даму с русыми волосами. Если она ещё жива, зачем ей скрываться целых четыре года? Не заставит ли её выйти из добровольного забвения трагическая смерть Андре Серваля? Эвелин, проведшая шесть лет своей жизни между зодчим храма-призрака и неким «Месье Фредом», который, по всей вероятности, не должен был принимать мечту за действительность, была настолько же привлекательной, насколько и тревожащей…
За последние двадцать четыре часа Моро всё-таки узнал достаточно интересных вещей, чтобы сесть сейчас за маленьким столиком своей скромной студии и приняться испещрять чернилами листы бумаги. Это будет только описание того, что ему уже удалось узнать, во что сложились его первые впечатления, в общем то, с чего он начинал любой репортаж… Но он валился с ног от усталости.
Когда он пришёл к себе в дом гостиничного типа у Орлеанских ворот, где вот уже многие годы снимал квартиру, то обнаружил письмо от Дювернье, пришедшее по пневматической почте, в котором тот его настоятельно спрашивал, имеет ли он намерение возвращаться в газету, да или нет?
Молодой человек взглянул на часы: было девять часов утра. В беседах с компаньонами Андре Серваля ночь показалась слишком короткой. К этому времени Дювернье, конечно, уже был в редакции и распределял работу среди своих подчинённых. Лучше всего было позвонить ему. Но как только связь была установлена, Моро пришлось в течение добрых двух минут выслушивать с другого конца провода поток ругани, не имея возможности вставить хотя бы слово для объяснения. Главный редактор выпалил в телефонную трубку весь свой арсенал угроз. Когда запас его дыхания иссяк и голос в трубке стал слабеть, Моро наконец смог сказать с невозмутимым спокойствием:
— Я позвонил вам, месье Дювернье, не для того, чтобы выслушивать вас, а просто чтобы сообщить вам, что я, наконец, нашёл сюжет для «сенсационного» репортажа, которого вы так неистово требовали от меня на протяжении месяцев… Только из-за нежелания терять и секунды, чтобы не быть обойдённым конкурентами, более любопытными, чем я, я предпочёл провернуть это дело, даже не проинформировав вас… Вы сказали мне, что даёте месяц отсрочки. И я решил посвятить его полностью этому репортажу: возможно, этого окажется недостаточно, но так как я не хочу, чтобы вы подумали, что я вас забываю, равно как и газету, через три дня я принесу вам первую рукопись. Если вам это подходит, я продолжу своё расследование, а если моя история вам не понравится, это не будет иметь ни малейшего значения! Я тотчас отдам её в другое место, где, как я скромно рассчитываю, будут рады её опубликовать… Это всё, что я хотел вам сказать, мой дорогой Дювернье. Меня одолевает сон: когда я просплю свои восемь часов, я сразу же перенесу на бумагу то, что знаю. Спокойной ночи и до скорого!
