Ги Кар - Храм ненависти
— Я не сожалею о работе здесь, месье, потому что она мне нужна, но было бы ложью сказать, что мне нравится то, что вы обязываете меня делать. Я не думал, что пришёл в этот мир для выполнения такого рода работы! Я создан для той первой профессии, которую избрал по своему вкусу, когда только начинал учиться.
— Действительно? — спросил Моро, заинтересованный. — Тогда какая была ваша первая профессия?
— Скульптор по дереву… Когда начинаешь в возрасте девяти лет, месье, и занимаешься этим постоянно до пятидесяти, располагая всеми самыми лучшими материалами для ручной работы — скульптуры по дереву, — невозможно отдать своё сердце такому занятию, как полировка фанеры в течение восьми часов в день!
Оживлённое лицо Пикассоля потемнело, куда и делось его удовлетворение.
— Не перейти ли нам в другой цех? — спросил он Моро. — У меня есть ещё много интересного для вас!
— Я следую за вами, — дружелюбно ответил молодой человек. Но, воспользовавшись тем, что директор «Мебельных галерей» пошёл впереди, повернулся к человеку, оставшемуся за станком, и сказал ему быстро: — Нам абсолютно необходимо увидеться сегодня вечером, месье Родье! В кото ром часу вы заканчиваете работу?
— В шесть.
— Я вас буду ждать на проходной.
Он уже догонял Пикассоля, говоря ему заискивающе:
— Вы не можете себе представить, какое мне удовольствие доставили, дорогой месье Пикассоль, позволив посетить ваши мастерские! Вы, надеюсь, не будете возражать, если я немного поболтаю с некоторыми работниками… Это необходимо для репортажа: в нём я дам несколько диалогов, чтобы придать ему больше жизни. Само собой, я не смогу преувеличить весь размах вашей замечательной организации… Я воздержусь, к примеру, от того, чтобы рассказать читателям о некоторых из ваших рабочих, как например о Родье, не испытывающих большого энтузиазма к работе… Ведь это противоречит прекрасной теории о «радости труда», не правда ли?
— Но знаю, как вам выразить свою признательность мосье Моро, — отвечал толстяк, пожимая ему обе руки, когда тот выходил из цеха.
Ил голоса растворились в пространстве коридоров. Поправив свои очки, Родье снова склонился над работой, которая была ему отвратительна…
В шесть часов Моро, наконец-то освободившийся от Пикассоля, который вынудил его любоваться заводом, ожидал на улице. Заметив Родье, он направился к нему, говоря:
— Не выпить ли нам по аперитиву в маленьком кафе, которое я заметил поблизости…
— Я вообще не пью.
— Тогда я выпью за двоих! Курите?
— Только трубку…
— Будете набивать свою трубку, пока я говорю… Это надолго не затянется… Обещаю, что не задержу вас больше десяти минут.
Когда они расположились за отдельным столиком в кафе, молодой человек мягко спросил:
— Не могли бы вы сказать несколько слов об Андре Сервале?
Старик не пошевелился. Моро продолжал:
— Вы не столь хорошо его знали? А часто ли вы его посещали на улице Вернэй?
— Почему вы мне задаёте те же вопросы, что и полиция?
— Потому что, к сожалению, начало репортажа часто во многом похоже на полицейское расследование! Это не наша вина, журналистов, но… Единственное важное различие в том, что мне приходится корпеть над этим делом, чтобы помочь вам…
— Не нуждаюсь ни в какой помощи, так как скрывать мне нечего.
— В таком случае расскажите мне просто об Андре Сервале! Вы были его другом, не правда ли?
— У Андре Серваля не было друзей, месье, только ученики.
— Вот это уже очень увлекательно! Он был пророком?
— Нет.
— Не было ли у вас тогда чего-то вроде объединения или братства, главой которого он был?
— Нет! Он просто был нашим наставником.
— Вы его слушались?
— Если вам не известно, что такое художник-наставник» то не стоит и спрашивать об Андре Сервале! Скажите мне, молодой человек, ведь то, что вы хотите знать, далеко выходит за рамки одного пункта хроники событий и, стало быть, вас не касается. Почему бы вам не ограничиться просто констатацией его смерти? Этого будет достаточно.
— Я так не думаю, потому что это странная смерть, несправедливая!
Рабочий с удивлением посмотрел на него прежде чем ответить:
— Это правда! В его смерти всё загадочно… Но почему всё-таки наш мэтр интересует вас?
— У меня внутреннее убеждение, что это, должно быть, экстраординарная личность.
— Прекрасный человек, такого ещё нужно поискать и вряд ли найдётся хоть один!
— Как вы познакомились, месье Родье?
— В том самом цехе, где мы с вами только что были… Очень странное совпадение: он со мной говорил, как и вы, только десять лет назад. Он задал мне тот же вопрос: «Интересна ли вам эта работа?» Поэтому я поднял голову и снял очки, чтобы вас рассмотреть, то, что я обычно не делаю во время работы… Знаете, вам известно моё имя, в то время как я не знаю вашего.'
— Простите, меня зовут Моро, Жак Моро…
— И вы журналист! Я так и подумал, что если Пикассоль выглядит таким любезным с человеком вашего возраста, то это потому, что вы представляете для него неожиданную возможность получить известность… Его только это и интересует: общественная известность. Единственное, что хочу вам сказать: смерть нашего мэтра не должна послужить рекламе «Мебельных галерей», которые с ним не имели ничего общего.
— Я могу вам признаться, что пришёл в «Мебельные галереи» с единственным намерением отыскать вас… И теперь, когда нашёл вас, даю гарантию, что никогда не напишу ни строчки об этой чудовищной фабрике!
— А что же скажет господин Пикассоль?
— Это меньше всего меня волнует! Он будет предавать свою мебель нисколько не хуже и без моей помощи, а я могу обойтись без рассказа о нём… Полагаю, такая постановка вопроса вас удовлетворит. Но давайте поговорим об Андре Сервале — он представляет куда больший интерес, чем этот торговец. Как он обыкновенно говорил?
— Очень дружелюбно… Но иногда, однако, твёрдо и властно.
— К сожалению, я мог его видеть только мельком лежащим па полу после этой драмы и не успел рассмотреть некоторые важные детали… Например, если я и заметил необычно седые для его возраста волосы, то ничего не могу сказать о цвете его глаз… В той страшной мёртвой неподвижности они показались мне серыми.
— Они такими и были… Временами со стальным оттенком, что придавало им необычайную напряжённость: тем, кто это заслужил, его взгляд казался жестоким… Лично я всегда видел их добрыми: эти глаза производили впечатление решительности и невозмутимости перед любой катастрофой. И ещё они выражали надежду и мечту… Признаюсь, меня очень удивил тот первый вопрос, который вы задали мне: в тот самый день, когда Андре Серваль пришёл за мной на фабрику, мне он показался каким-то пророком наших дней, который поведает мне нечто новое и прекрасное… Ещё до того, как он объяснил мне цель своего визита, я знал, что он не будет говорить пустыми фразами, и всё, что он скажет, будет истинной правдой. И всё-таки он для меня был только незнакомым человеком… Посмотрев мои немногие работы, что я с увлечением делал в свободное время, он сказал: «Бросай всё и иди за мной! Я назначу тебя шефом моей мастерской по скульптуре. Ты нужен мне: найдёшь себе учеников для работы над «моим» собором. Под твоим руководством они изготовят фигуры апостолов и мучеников, которыми будут окружены хоры, дарохранительницы, подсвечники, скамьи капитула, стол причастия… Ты сделаешь из них настоящих художников». Самым невероятным было то, что я поверил ему… Сила его убеждения была огромной! И я уверен, что эти последние десять лет были наилучшим временем в моей жизни. Я никогда не подумал бы, что между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами она так изменится…
А он, вовлёкший меня в эту почти эпическую авантюру, был лет на пятнадцать моложе. Когда он пришёл в первый раз, ему было тридцать пять, но он умел властвовать. Его энтузиазм и вера в своё творение увлекали всех! Всё это было очень нелегко для него, но он тем не менее шёл к цели…
Погрузившись в прострацию, старик перестал говорить, глаза его наполнились слезами.
— Как вы узнали об этой драме? Из дневных газет?
— Да, а в обеденный перерыв я пошёл на улицу Вернэй.
— И были там задержаны двумя полицейскими, которые тотчас проводили вас на набережную Орфевр? Не слишком ли много неприятностей они вам доставили? С этими людьми ничего не знаешь наперёд! Много вопросов задавали?
— Все почти те же, что и вы… Они были очень вежливы и на своей машине из префектуры привезли меня обратно в этот квартал к началу работы.
— Наверняка они вас спросили, что вы думаете о причине или причинах убийства?
— Да, но что я мог ответить? Я просто не мог в это поверить…
— А как по-вашему, был ли кто-нибудь заинтересован в убийстве?
— Этот вопрос я задавал себе с самого начала, однако не могу найти ответа.
