Ги Кар - Храм ненависти
— Ну что же, окажу вам доверие в последний раз. Держите: здесь достаточная сумма.
Моро бросил взгляд на неё:
— Мне нужно вдвое больше…
— Вдвое больше? — прогремел Дювернье. — Но что вы будете с ними делать?
— Бомбу! Сделаю дьявольскую бомбу за здоровье мэтра!
— Кто это такой?
— Вы ещё не знаете, кто есть этот мэтр… Впрочем, это удивляет меня только наполовину… Обо всём вы узнаете, читая мою прозу, и даже если она не удостоится иной участи, кроме расширения ваших знаний, это будет уже не так плохо!
— Хватит дерзости, Моро!
— Здесь никакой дерзости, я просто констатирую… Итак, вы авансируете сумму?
Главный редактор отсчитал и сквозь зубы процедил:
— Всё, уходите!
Молодой человек взял деньги, они были ему нужны, чтобы продержаться, пока не выйдет его репортаж. А потом? Он станет знаменитым! Он был в этом уверен. Его будут повсюду искать, чтобы предложить сотрудничество… За последние двадцать лет он ни разу не чувствовал в себе такой огромной надежды.
А надежда есть движущая сила фантазии.
РЕПОРТАЖ
Репортаж этот был не похож на другие.
Не в состоянии превозмочь бессонницу, Дювернье в тот же вечер и последующую ночь прочёл прозу Моро, причём, едва проглотив первые страницы, он уже не имел никакого желания спать. Всё начиналось в очень странной манере…
«Первого октября 1944 года, в то время, когда дух снобизма нового типа, соединённый с долгожданной и наконец наступившей свободой, но вечерам начинал заполнять рестораны левого берега, а по существу просто кафе «бистро», где лишь окончательный расчёт с клиентами производился в помещении, в то время, когда, не подвергаясь больше опасности, во Францию возвращалась космополитическая публика, за столиком кафе «У Эжена» среди других более или менее изысканных посетителей сидела одна симпатичная пара.
Эта самая пара вот уже несколько дней производила впечатление во всех местах развлечений, которые она посещала: дама была красивая, стройная, с русыми волосами и бледно-голубыми глазами. Он был важным, с уже облысевшей головой, с короткими ногами, и постоянно пожёвывал свою неизменную сигару. Говорил он с неопределённым акцентом и казался поэтому человеком ниоткуда и отовсюду одновременно.
Друзья и близкие родственники, которых всегда в избытке, когда присутствует денежный успех, называли «мадам» только по имени: Эвелин. Он, а это был «Месье Фред», владел неотразимым искусством пожатия руки и имел лестную репутацию ловкого финансиста. Этот человек, по слухам, располагал крупными суммами денег, состоящими из вкладов подписчиков на займы, которые он с крайней бесцеремонностью переводил в ценные бумаги неопределённого свойства либо в акции компаний, всякий раз новых и всегда многообещающих, в чисто спекулятивных целях подписывая документы и жонглируя таким образом интересами миллионов других людей.
Кухня «У Эжена» была превосходной. И чтобы лучше ею насладиться, прекрасная Эвелин и «Месье Фред» не обменялись ни словом в течение всего обеда: они для этого и пришли сюда. Перерыв веде был сделан только для того, чтобы Эвелин могла подкрасить губы… Действительно, она была очаровательна, шла по жизни, распространяя вокруг себя благоухание последних модных духов и ослепляя среднего обывателя, который с первого же взгляда угадывал, что эта красота явно не гармонировала с содержимым её кошелька. Но прекрасной Эвелин, вероятно, нравилось терзать сердца и, особенно, сердце своего «кредитора», который, казалось, был от неё без памяти. Такое положение вещей могло продолжаться до тех пор, пока биржевые афёры знаменитого Рабироффа приносили успех… Это было настоящее имя «Месье Фреда», однако он избегал его употребления, поскольку в деловых отношениях во Франции его произношение и звучание были неприемлемы. Этот авантюрист предпочитал называться «Месье Фред»: так загадочнее и привычнее одновременно.
Сердце Эвелин было щедрым, чего нельзя сказать о «Месье Фреде»… Однако в обществе «дамы его расходов» он не скупился на широкий жест перед бедняком, открывающим для него дверцу кадиллака, только что импортированного по особой протекции и без уплаты всякой таможенной пошлины, или перед нищими, которые позволяли себе попрошайничать в ресторанах, предназначенных для публики, никогда не испытывающей голода.
… Это происходило вечером первого октября.
Молодой человек с непокрытой головой, белой шевелюрой, внушительного телосложения, с ещё молодой походкой вот уже несколько минут ходил от столика к столику. Без всякого колебания он протягивал руку, произнося всегда одну и ту же фразу, и — смотря по тому, каким был размер милостыни — сдержанно склонялся в благодарственном поклоне. Когда сидящие за столиком, казалось, не замечали присутствия просителя, тот говорил с холодной вежливостью:
— Простите, что побеспокоил вас.
Молодой человек приблизился к столику «Месье Фреда» и вполголоса мягко проговорил:
— На собор Сен-Мартьяль…
Машинально финансист протянул ему билет. Человек с достоинством склонил голову и направился к другим посетителям.
На мгновение Эвелин вышла из своенравного безмолвия роковой женщины:
— Вы слышали, что сказал этот человек?
— Я никогда не слушаю этих нищих, которым подаю только для того, чтобы избавиться от них! Их вид, кажется, так и говорит: «Вы, сидящие за хорошо уставленным столом, не имеете права не подать мне на кусок хлеба!..» Но если дать им хлеба вместо денег, они просто бросят его вам в лицо! Всё, что им нужно, — это крепко выпить…
— А этот сказал вам: для собора Сен-Мартьяль!
— Ну и что? Если бы он сказал другое, результат всё равно был один и тот же!
— И всё-таки ему не откажешь в отваге: притворяться, что собираешь пожертвования па собор! Нужно сказать хозяину, чтобы прогнал этого типа… Был бы он ещё стариком или калекой! Но он молод и кажется вполне здоровым.
— Вы правы, Эвелин. Давно пора прекратить эту возмутительную эксплуатацию чувств порядочных людей каким-то наглецом!
Эжен, хозяин кафе, чутко реагировал на малейшие жесты «Месье Фреда», и все прихоти прекрасной Эвелин тотчас же обретали силу приказов, словно отданных какой-то непреодолимой высшей властью:
— Что угодно месье Фреду?
— Мне бы хотелось, мой дорогой Эжен, чтобы вы раз и навсегда запретили всем этим попрошайкам докучать вашим клиентам, в противном случае у вас не останется посетителей. Это становится невыносимым!
— Смею уверить вас, — отвечал обиженно Эжен. — ни один нищий никогда не осмеливался переступить порог моего заведения!
— И этот? — спросила дама, показывая на беловолосого человека.
— Это не попрошайка, мадам, вы сильно ошибаетесь! Он поэт…
— Вы хотите пошутить над нами? Поэт? Такие как он толпами слоняются по закоулкам каждого города мира… И даже если то, что вы сказали, правда, разве может он иметь хоть тень таланта, который дал бы ему возможность зарабатывать и не протягивать руку!
— Этот довод не совсем убедителен, мадам, — отвечал Эжен с любезной улыбкой. — Ремесло поэта редко когда кормит человека! Я сказал бы, это даже не профессия, как другие, а в некотором смысле духовный сан… Самые великие поэты почти всегда вели нищенское существование, не потому ли мы им обязаны тем, что нам известно… Полагаю, было бы поспешностью судить так о человеке, которому я раз и навсегда дал разрешение приходить в мой ресторан, когда он этого захочет. И он этим не злоупотребляет, он даже слишком скромен… Он приходит очень редко и, думаю, вам повезло встретить его сегодня.
— Вы смеётесь?
— Я только сказал: вам очень повезло, месье Фред. Он может рассказать вам то, чего вы никогда не узнали бы… Вам несомненно приходилось встречаться в период, когда вы делали свою карьеру, со многими самобытными и интересными людьми, но я вам наперёд гарантирую, что среди них не было человека с таким складом характера!
— Это начинает интриговать меня, Эжен! — признался месье Фред. — Как имя этого человека?
— Во всём квартале те, кто его знают, называют мэтром, потому что он хочет построить новый собор в Париже… Во всяком случае, это его право — иметь столь высокие амбиции; Только сможет ли он их реализовать? Я желал бы ему этого всем сердцем. Не для себя самого протягивает он руку, но для собора…
— Так это настоящий гипнотизёр, — пошутила Эвелин. — Он вас уже околдовал, Эжен?
— Если бы вы его знали раньше, мадам, он сделал бы с вами то же самое. Мы совсем не привыкли в наше время встречаться с человеческой натурой, которая была бы абсолютно искренней в себе самой… У человека непоколебимая вера в его творение, которое он хочет построить, у него высокие идеалы. Я только обыкновенный держатель ресторана, но хорошо понимаю эти вещи… После нескольких минут разговора с этим человеком любой бы их смог почувствовать…
