Буби Сурандер - Время действовать
Я смахнул с лица пот и подождал — не скажет ли он еще чего-нибудь. Но он молчал.
— Мне очень жаль, Тарн. Но настоящий профессионал может с этим справиться.
— Как, черт возьми? Как?!
Я нагнулся и смочил лицо холодной водой из ведерка. Судя по всему, Тарн был не из тех, кто лихо парится, но пока что он даже не обращал внимания на жар.
— Шьют мешочек из кожи, величиной с варежку, — сказал я. — Наполовину наполняют его свинцовой дробью пятого размера. Потом тренируются — как надо этой штукой бить. Опытный парень может так тебя треснуть, что потеряешь сознание, а на тебе не будет даже синяка. Он может довольно легкими ударами парализовать у тебя обе руки. Может сломать тебе берцовую кость, если врежет посильнее.
Тарн сидел неподвижно, уставившись на меня.
— Где ты об этом узнал?
— В академии, — ответил я.
— Какой еще, к черту, академии?
— Я был в Бреендонке, — сказал я.
Тарн некоторое время сидел молча. Потом сказал:
— Это тюрьма в... Бельгии?
— Одна из самых худших, — ответил я. — Но учат там хорошо. И у них есть курсы повышения квалификации.
Наконец-то он чуть улыбнулся.
— Этот шрам, ты его там получил?
Я взглянул на свою грудь и кивнул. Картинка действительно впечатляющая.
— И как было дело?
— Если крыс сажают в клетку, они дерутся, — уклонился я от ответа. — Кстати, у Юлле были какие-нибудь проблемы?
Тарн энергично помотал головой. А потом чуть улыбнулся:
— Собственно говоря, Юлле был счастливчик. У него были компьютеры, стереосистема, любительский передатчик... Он развелся, но сохранил хорошие отношения и с детьми, и с Джоан...
И тут он вдруг тяжело перевел дух и чуть не заорал:
— Черт, как здесь жарко!
Мы посидели молча еще немного. Снаружи хлопнула дверь, кто-то запел так громко, что там, в душевой с кафельными стенами, просто звон стоял. Я опять ополоснул лицо водой из ведра и услышал, как Тарн сказал:
— Ты не знаешь, Юлле был знаком с той девкой, которая звонила и собиралась покончить с собой?
Смахивая влагу, я ответил:
— Нет. Нет, я уверен — он ее не знал.
Теперь Тарн был спокоен и внимателен, как обычно.
— Ты собираешься ее разыскать?
На какое-то мгновение в голове у меня все замерло. Потом наконец я нашел, что сказать:
— То есть как?
Тарн откинулся назад и похлопал себя по голым ляжкам. Он, видно, искал сигареты.
— Начинать лучше всего с этого.
Порой надо помолчать — как можно дольше. Я так и сделал, пока Тарн не сдался:
— А может, пусть этим все-таки занимается полиция? У них больше ресурсов, чем ты себе можешь представить.
Мы уставились друг на друга, и под конец я не выдержал. Тарн тоже был знаком с тактикой молчанки.
— Ты это о какой полиции? — Получилось резче, чем мне бы хотелось.
Он опять шлепнул ладонями по мокрым ляжкам и улыбнулся.
— Может, ты имеешь в виду суперлегавых, которые ловят убийцу Пальме? — хмыкнул я. — У которых за главного один из официальных трепачей Швеции и которого выставляют этаким нашим Шерлоком Холмсом.
— О чем ты, черт подери? — разозлился Тарн.
— О полицейском начальнике, который во вранье собаку съел, — сказал я так же зло. — Он был председателем у легкоатлетов, когда некая спринтерша попалась на допинге. Он тогда выступал по телевидению и все начисто отрицал, — врал всему шведскому народу прямо в лицо.
— А, ну да, дело с этой Линдой, — сказал Тарн. — Но популярности ему не занимать.
— Нам честные нужны полицейские? Или пусть будут популярные трепачи?
На лице у него появилась гримаса раздражения. Но я не унимался:
— Нужны ли нам люди, которые доискиваются до правды и выкладывают ее нам? Или будем брать в полицию таких, которые готовы кормить нас любым враньем, лишь бы нам оно нравилось?
Он по-прежнему не отвечал.
— Ведь дело в деньгах, ты же понимаешь! — Я начал злиться. — Мы можем себе позволить покупать людей, которые снабжают нас приятной ложью.
Тарн молчал, а я завелся:
— Ты помнишь, как в одном обувном магазине был большой шухер? Полиция очистила помещение, перекрыла улицу, сам Наполеон Холмс прикатил на машине с турбинным двигателем, на другой машине явилась целая куча горилл, а мы, фотографы, держали наготове телевики — и все из-за чего? Сыщику просто-напросто понадобилось купить пару новых ботинок!
Он не отвечал.
— Ты помнишь? — не унимался я. — В газету это так и не попало. Писать о таком — значит отступать от «строго последовательной линии».
Тарн отмахнулся от меня как от назойливой мухи. Но я не отставал от него:
— Или ты имеешь в виду этих бедных мучеников легашей, которые оказались единственными свидетелями, когда какой-то наркоман сам себя, видите ли, избил до смерти?
Он раскачивался, потирал ляжки — отвечать ему явно не хотелось.
— Или ты имеешь в виду шефа уголовной полиции, у которого не стали отбирать водительские права, хотя он жал на все сто семьдесят, торопясь на лекцию?
Тарн потряс головой. Я ухмыльнулся ему:
— Наша шведская полиция, конечно, нуждается в таких интеллектуальных атлетах. Примитивный легаш лучше всех изобьет хулигана или какого-нибудь левого. Для этого его и учили, и снаряжение выдали.
Он засмеялся:
— Ну, что я говорил? Во всей редакции другого такого нет, чтобы мог так испортить дружескую беседу!
Я еще раз ополоснул пылающее распаренное лицо. Тарн сидел совершенно спокойно. Дубленый он, что ли?
— Послушай, я живу в Старом городе, квартиру одолжил у знакомых. Когда выхожу на улицу по вечерам или когда возвращаюсь домой поздно — знаешь, кого я тогда боюсь?
— Да ладно, — сказал Тарн.
— Я боюсь не бритоголовых. Они только орут, обалделые недоумки. Меня не пугают молодежные шайки или там какие-нибудь турки. Но когда появляется полиция и ее большой дежурный автобус — вот тогда я боюсь. От них лучше держаться подальше. Иначе можешь бесплатно прокатиться на Риддархольмен, или на Кларастранд, или на Шеппсхольмен и вернешься домой, изукрашенный хорошими синяками.
— Да ладно тебе, — снова сказал Тарн. — Смени адрес, переезжай на Юрсхольм.[12]
— Бесполезно, — сказал я. — Дело не в том, кто ты такой. Дело в том, на кого ты можешь положиться.
Последние капли из пивной банки полетели на горячие капли парилки.
— Я фотограф. Меня били по башке все те же гориллы в Чили, в Аргентине и Испании, в Германии, Польше и Швеции. Все они одинаковы. Это новая раса, выведенная нынешними власть имущими с помощью современной техники. И они властвуют повсюду, потому что вертят законами как им хочется.
Тарн уже не протестовал. Теперь он только тосковал по сигарете.
— Ладно, — сказал я. — Пойду в полицию, расскажу, что знаю. Но сделаю это не раньше, чем буду уверен, что встречу там честного профессионала и порядочного человека.
В его глазах что-то блеснуло.
— Ты хочешь сказать... такого, как ты сам?
Я энергично кивнул:
— Я такой же, как большинство шведов. Публично не врал. Заметать следы после какого-нибудь убийства не доводилось. Даже не попадал в полицию за превышение скорости.
Тарн сказал насмешливо:
— Значит, ты честный шведский гражданин?
Я замотал головой:
— Теперь говорят не так. Теперь говорят: значит, у тебя не все дома.
Мы сидели и ухмылялись, глядя друг на друга, и чувствовали себя чуть получше. Поэтому я никак не ожидал услышать то, что, поднявшись, сказал Тарн. А он почесал ногу, по-доброму улыбнулся мне и спросил:
— Ты коммунист?
Я расхохотался, и он опять заулыбался.
— Какого черта, — сказал я. — Ты сам же говорил, что я пуще всех в «Утренней газете» могу испортить любую беседу. Можешь ты себе представить, чтобы я стоял навытяжку перед центральным комитетом? Коммунист... да я — так тебя разэдак — всю жизнь голосую за социал-демократов.
У Тарна был в запасе еще один вопрос:
— Ты что-нибудь читал из того, что пишет Милан Кундера?[13]
— Он все больше пишет насчет пистона, — сказал я.
Тарн усмехнулся:
— У него есть еще и такое: «Борьба против власти — это борьба памяти против забвения».
Он повернулся и вышел, белый и худой, искать себе сигарету.
Пятница
4
— Но... они транспортуют лошадей на самолетах через Атлантический океан!
Я этого не знал.
— Моя сестра осталась там, в этом дерьме. Ее два раза таскали в комиссариат. Бьют ее палками и насилуют. Я должен ей помочь приехать сюда... но у меня нет денег на авиабилет. А деньги в Швеции есть. Лошадей на самолетах транспортуют через Атлантический океан! Я читал! Скачковых лошадей!
— Каких-каких? Скачковых?
— Да что за разница? Лошадей, и все! Скажи, разве человек не больше важен, чем лошадь?
