Юлия Терехова - Хроника смертельной осени
– Посмотри мне в глаза, – прошептала она умоляюще. – Ну, посмотри…
Она провела ладонью по его лицу, гладя лоб, скулы, губы…
– Посмотри на меня, – с нежностью шептала она. – Что ты видишь?
Он погружался в бездонные глаза как самый безнадежный утопающий…
– Неужели там только благодарность и привязанность к другу? – продолжала она шептать, придвигаясь к нему все ближе и ближе.
– Как я мог так ошибаться? – он произнес это только движением губ, но она услышала.
– Как могла я так ошибаться, – откликнулась она, и их губы наконец встретились.
Сергей потянул вниз ворот халатика, все еще не веря, что получил возможность и право смотреть на ее обнаженное тело, не отводя взгляда. Репино не в счет – там она истекала кровью, и он не мог сосредоточиться на столь желанной наготе, а сейчас он касался ее кожи губами, с наслаждением вдыхая теплый и чувственный запах. Нежные руки обвили его шею. Катрин шептала какие-то слова, но он не расслышал и не решился переспросить, и было ему не до этого. Зарычав, он обрушился на нее всем весом, едва понимая, что делает, инстинктивно опасаясь, что она может ускользнуть вновь, и его мечта о ней останется неосуществленной…
– Катрин, – прошептал он. – Я люблю тебя… Я так давно тебя люблю.
– Я знаю, – прошелестела она. – И я… люблю тебя. Хорошо, что не поздно… еще не поздно…
Они слились в одно целое, дыхание двоих сделалось единым, и не нашлось бы силы, способной в тот момент оторвать их друг от друга. Жаркая нежность пульсировала в ритме с их сердцами, пронзала чувственной болью, рвалась на свободу, изливалась подобно огненной лаве. Катрин чувствовала в себе биение жизни, впервые ощущая себя центром Вселенной. А Сергей торжествовал, обладая этим центром Вселенной, женщиной, о которой он мечтал много лет, которую жаждал, без малейшей надежды получить. Катрин принимала его с такой страстью и обволакивала такой любовью, что свет померк для него, и не осталось ничего, кроме вожделенного тела, от которого он не мог оторваться, словно голодное дитя, припавшее к матери, и водопада длинных волос, в которые он зарывался лицом, забыв обо всем на свете.
– Катрин, – вырвалось у него. – Моя! Никому тебя не отдам.
Он почувствовал, как она на мгновение замерла, а потом увидел счастливую улыбку на ее лице.
– Твоя, – прошептала она, и, переведя дыхание, повторила: – я – твоя…
В тот день он на три часа опоздал на работу. Когда в половине одиннадцатого Катрин осторожно коснулась его губ пальцем: «А ты разве сегодня не работаешь?», Булгаков подскочил на кровати, как ошпаренный – он действительно забыл обо всем на свете – и о работе тоже – впервые в жизни. Катрин смеялась, глядя, как он прыгает на одной ноге, пытаясь второпях попасть другой в джинсы, застегивает рубашку – вкривь и вкось… А он, слушая, как она хихикает, лежа в постели, и с нежностью целуя ее на прощание, думал, что никогда еще не был настолько счастлив – до такой степени, что вдруг ему стало страшно. «Я буду тебя ждать», – прошептала она. «Я приду только утром», – с сожалением ответил он. «Я знаю. И буду тебя ждать».
Булгаков не помнил, как домчался до Склифа, как искал хотя бы какую-нибудь щель, чтобы припарковать машину – в такой час даже стоянка для персонала была забита под завязку. Он влетел в отделение и несся по коридору, а коллеги и пациенты старались прижаться к стенам – Сергей никого не видел перед собой и мог снести любого, кто попадется ему на пути. Таким вот образом он чуть не смел по дороге Галину Васильевну Астахову, завотделением. Она было открыла рот, чтобы сделать ему внушение за опоздание, но встретилась с его взглядом – таких счастливых глаз она никогда у него не видела. Их яркая синева источала такую радость и восторг, что она перевела дыхание, улыбнулась и, похлопав его по руке, негромко сказала:
– Ну, слава богу…
Ясмин
В тот пасмурный осенний день в вагоне электрички было не протолкнуться в толпе, направлявшейся в Истру на рок-фестиваль. Люди – в основном, молодые парни и девушки, прижатые друг к другу – казалось, спрессовались в сплошную массу. В электричке было не продохнуть, несмотря на довольно холодную погоду.
– Шурик, долго еще ехать? – жалобно пропищала Ясмин. – Не могу больше, сейчас умру от духоты…
– Не хнычь, – он постарался встать так, чтобы максимально прикрыть девушку от дыханья окружающих. – Скоро уже… минут пять осталось…
– Надо к выходу пробираться, – пискнула она.
– Не надо, – покачал он головой. – Вся эта толпа вывалит и вынесет заодно и нас.
Так и произошло. В динамике протрещало «Новоиерусалимская», поезд замедлил ход и скоро остановился. Живой организм из многих сотен людей подобрался, зашевелился и стал вытекать из вагона. В какой-то момент Саша почувствовал, как наступил на чью-то ногу. Мгновенно раздалась безобразная брань.
– Нельзя ли следить за речью? – повернулся он на звук голоса. – Здесь женщины.
– Это щелка твоя косоглазая – женщина? – услышал он в ответ. – Чем она там воняет?
Дрожь, охватившая Ясмин, которая слышала каждое мерзкое слово, отдалась в Сашиной руке.
– Что вы сказали?! – в толпе было трудно повернуться, но ему все же удалось. Рядом терся плюгавый человечек, неопределенного возраста, без признаков какой-либо растительности на лице – у него отсутствовали и ресницы, и брови, серые глазки прикрывались тяжелыми веками. От него не пахло спиртным, но зрачки были сужены в булавочные головки. Он отталкивал всем своим видом, но Саша повторил:
– Что вы сказали?
– Щас выйдем, и я тебе повторю, – человек ткнул Сашу в бок чем-то острым. – Если захочешь…
Ясмин, разумеется, не могла знать, что в ее парня уперся нож, но она кожей ощутила смертельную угрозу, которой веяло от безволосого. Ее объял нестерпимый ужас, словно рядом застрекотала трещотка гремучей змеи.
– Саша, не надо, – она сжала его ладонь и потянула, насколько возможно, в сторону. – Умоляю, пойдем…
Им удалось оторваться от этого человека, и, когда они вышли на платформу, его уже нигде не было видно. Они брели вместе с прибывшими людьми куда-то, повинуясь коллективному разуму и указателям «На рок-фестиваль»… Но настроение, им, конечно, безнадежно испортили. Ясмин шла, глотая слезы острой обиды. Ее родители – оба высокообразованные люди – бежали из Карабаха в восьмидесятые годы, задолго до ее рождения. Отец со временем стал деканом одного из факультетов Московского университета. Как только дочери исполнилось восемнадцать лет, родители были вынуждены купить ей машину, так как каждый день, возвращаясь из института на метро, она горько плакала от оскорблений. Москву накрыл национализм, подобно грязевому потоку.
…Прошло какое-то время, прежде чем Саша и Ясмин осознали, что идут в окружении крепких молодых людей в военизированных штанах цвета хаки и черных майках. У них у всех, как на подбор, блестели выбритые черепа, а на поясах висели кастеты и бейсбольные биты. Держа Ясмин за руку, Саша попытался сделать шаг в сторону, но его тут же крепко схватили за локти и поволокли прочь от толпы. Подруга выпустила его ладонь и с криком исчезла. Саша попытался вырваться, но получил удар по затылку и потерял сознание.
Он очнулся от жуткого смрада, ударившего в ноздри, заполнившего всю носоглотку, и, казалось, проникшего даже в мозг. Вонючая жижа стекала по его лицу, заливаясь за пазуху рубашки. Сашины руки были связаны за спиной так туго, что кисти занемели, и он их уже не чувствовал. Он лежал на холодной земле и видел прямо перед собой нечищеный армейский ботинок.
– Ну, что? – услышал Саша голос, показавшийся ему знакомым. – Он очухался?
– Да, Беркут, – чья-то рука рывком приподняла Сашину голову за волосы и так же резко ее отпустила, – можно начинать.
– Супер. Тащите сюда его девку…
«Саша!» – услышал он дикий крик Ясмин, и появилась целая свора – человек десять бритых наголо молодых головорезов в камуфляже. Двое из них волокли его девушку по покрытой пожухлой травой земле. Она яростно отбивалась от них, но силы были неравны.
Они мучили ее долго, она перестала сопротивляться, выбившись из сил после второго или третьего мерзавца. Саша хотел закрыть глаза, дабы не видеть этого кошмара, но тот, кого называли Беркут, поставив ему на грудь ногу в тяжелом берце, поднес к его лицу длинный нож:
– Если не хочешь, чтобы я выколол тебе зенки, – свистящим шепотом прошипел он, – смотри!
…– Все, пора сматываться, – произнес Беркут. – Заканчивайте там, а то разошлись! По второму кругу, что ль, пошли?
– А сам-то, Беркут, что – не будешь? – спросил один из насильников, словно предлагая главарю разделить с ним трапезу. – Она, правда, уже не реагирует ни на что.
– Еще чего, – буркнул лысый. – Чтобы я этой черной вонючкой опоганился, да еще после вас, архаровцев… Давайте там, сворачивайтесь, надоело уже…
