Лариса Соболева - Кровавая свадьба
— Ну что мне еще сделать? Что? Неужели так трудно простить?!
Из-за угла вынырнуло молоденькое милицейское создание, робко спросило:
— Помощь нужна?
— Сгинь!!! — гаркнул Герман, тот и сгинул.
Рита залилась смехом, хохотала безудержно, до слез:
— Помощь предложил! Тебе! Мы выясняем отношения, а тебе предлагают помощь! А почему ты отказался? У него есть дубинка. А любовью ты не пробовал заниматься при охране? А надо было. Опять же, свидетели…
— Я тебя сейчас задушу!
Он схватил ее за плечи, резким движением поставил на ноги (от неожиданности Рита вскрикнула) и угрозу завершил… поцелуем в губы. Она сообразить не успела, что происходит, а когда сообразила, вырвать голову из его рук оказалось не под силу. Поэтому Рита вскоре перестала вырываться, опустила руки вдоль тела, стараясь оставаться безучастной, хотя это было невозможно. Когда он оторвался от ее губ, произнесла жалобно:
— Ты мне изменил…
— Прости, — шептал Герман, продолжая целовать ее лицо, а просить прощения ему было так тяжело, он не привык. — Прости, Рита… Не уходи…
— Ты мне изменил…
— Это была ошибка. Я многое понял, поверь.
— Как ты мог? — всхлипнула она.
Она плакала, а он почувствовал облегчение: ему все же удалось переломить Риту. Гладя ее по волосам, он обещал абсолютно искренне:
— Я исправлюсь, клянусь. (Она не то хмыкнула, не то попыталась засмеяться.) Постараюсь. Честно. Мне так плохо… Я по уши в дерьме. Рита, ты мне нужна. Прости. Прощаешь?
— Я знаю, что делаю бо-ольшущую глупость.
— Ритка!.. — Герман сжал ее сильно-сильно. — С каким удовольствием я бы сбежал сейчас с тобой. Я люблю тебя.
В зал они вернулись, когда Рита попудрила носик и подкрасила губы. Вечерело. Многие гости прилично набрались. Усаживая Риту и придерживая стул, Герман строго посмотрел в сторону Светланы, хотел удостовериться, что сестричка не выкинула очередной номер. Нет, Света и Марат сидят рядышком, значит, все нормально…
Когда Андрей увидел их вместе, особенно его разозлила довольная рожа Германа. Андрей подскочил, нечаянно налетел на официантку с подносом. Уже в глотку не лезет, а жратву все несут и несут. Переступив через разбитые тарелки, Андрей решительно вышел в холл и… замер. Леонид Гаврилович мирно спит, бедняга, морда красная, пузо горой выступает над мордой — эдак помрет от притока крови к голове. Охранники, потягивая водку, уже осатанели от нард. Неподалеку мэр и пара его прихлебателей шепчутся.
— Петра Ильича не видели? — спросил Андрей охранников.
— Он с Феликсом в кабинете. Просили не мешать.
Андрей потоптался, затем уселся в кресло в углу, вытянул ноги и затих.
— Ты спятил. — Феликс неторопливо фланировал по кабинету. — Войну предлагаешь? Хочешь сделать из города Чикаго двадцатых годов?
— Ну ты хватил — Чикаго! — ухмыльнулся Петр Ильич, разливая по рюмкам коньяк. — Наш город не на всякой карте обнаружишь, а ты говоришь — Чикаго. Здесь что ни произойди — никто внимания не обратит. Кому мы нужны?
Выпили, закусили. Они уже с час беседовали наедине, но к общему знаменателю не пришли. Их содружеству многие завидуют. Петр Ильич ровесник Феликса, моложавый, энергичный, когда не находится дома, а занимается делом, обладает на удивление спокойным характером, добродушный, обаятельный, неконфликтный. Предложение прижать хвост ментам Феликс воспринял бы от кого угодно, только не от него.
— Все равно без войны не обойдемся, — сказал, жуя, Петр Ильич. — Ты вот упиваешься собственными достижениями, а менты тем временем прибирают город к рукам. Кстати, забыл сказать главное. К нашему общему высокопоставленному другу подкатывали.
— Да я его в кресло мэра посадил, он не может…
— Может, Феликс, может, — «успокоил» его Петр Ильич. — Как носом почует, что сила на другой стороне, сдаст сразу. Человек слаб — такова его природа.
— Стареешь ты, раз философствовать начал.
— И старею, и мудрею. В этом тоже есть свой шарм.
— Мы на его выборы денег море потратили, не думаю, что он…
— Заплатит, заплатит черной неблагодарностью, — заверил Петр Ильич. — Он со мной уже через губу здоровается — это тебе что-нибудь говорит? Поработали с ним. Да оглянись вокруг. Везде «крыша» — бандюги, а у нас милиция взяла на себя это «почетное» звание. Везде рэкетом занимаются уголовники, у нас опять же менты. Поинтересуйся у рыночников, они тебе порасскажут, как с них шкуру дерут. Видишь ли, Феликс, мы отпустили вожжи. У нас заказы, крупный бизнес, деньги, связи… мы и радовались. Тебе надо было мэром становиться, а не эту шваль ставить. Очень великодушно было отдать власть, а самому заниматься делом. Но кто же власть отдает? Власть даже в таком городке, как наш, это серьезно. Ты хотел спокойствия в городе — тоже похвально, но его ведь нет. Вот смотри. Из города исчезло импортное мороженое. А почему? Куда оно делось?
— И куда?
— Видишь, не знаешь. Такая мелочь тебя не интересует. А наш Ступин, который сейчас валяется в коридоре, двух слов связать воедино не умеет, косноязычен и туп, выпускает мороженое. (Феликс расхохотался.) Зря смеешься. Цех первого отдела, цех второго… Мороженое дрянь, потому и выдавили конкурентов. Хочешь не хочешь, а ешь мороженое от ментовки, заполонили им все пригороды, это уже приличные деньги, а если еще имеешь договоренность с налоговиками… Они уже диктуют. И знаешь, в чем опасность? Силу ощутили. У них оружие, их много. Ступин на хорошем счету в области, в городе раскрываемость преступлений девяносто пять процентов. Ты где-нибудь о таком слышал? И не услышишь, потому что так не бывает. Ну, шестьдесят, семьдесят от силы. Преступные группировки они лихо ликвидировали — зачем им денежки отдавать, когда самим можно отбирать? А мелкое жулье с успехом ловят, вот тебе и девяносто пять. У нас бандитская группировка одна — ментовка, а главарь — Ступин.
— Прям Пол Пота обрисовал.
— Он хуже, потому что вообще не признает никаких правил. А знаешь, как они подминают под себя мелкий бизнес? Стоит ларек. Приходят, предлагают его охранять. У хозяина нет денег, чтобы содержать тройку ментов, он говорит, что они и так обязаны патрулировать. Ночью сгорает ларек, лавочник разорен. Все ясно? Или: выходит наш бизнесмен из кабака, его — хвать, дескать, почему в нетрезвом виде? Потом он на все готов, лишь бы не били. Понял? Однако я согласен, рынки, ларьки, мороженое — мелочевка. А вот предприятия, которые не подохли в благословенные дни становления демократии, — крупный барыш. У тебя далеко не на каждом предприятии контрольный пакет акций. Скажу по секрету: остальные акции втихую скупают у населения, вот и посчитай, кто скоро править балом будет. Я ведь в администрации кручусь, выведал. Идет передел собственности, а это не шутки.
— Что ты предлагаешь конкретно?
— У тебя масса связей, пошевелись, подумай, как его достать. Что посоветуют свыше — прикинь. Делай выводы, а пока негласно клич кинем: все на борьбу со Ступиным. Малый бизнес надо брать под свое крыло, привлечь безработных, уголовников…
— Петя, и ты говоришь об уголовниках, ты?.. — поразился Феликс.
— Да брось. А мы с тобой кто, если разобраться? Мы же тоже… но более удачливые. Сейчас уголовником может стать любой добропорядочный гражданин. Детям жрать нечего, человек идет грабить, поймали — все, уголовник. А они, кстати, не любят милицию. Потом, — понизил голос Петр Ильич, — если дойдет дело до… устранения… не сам же ты будешь этим заниматься.
— Ты спятил. Нет, ты в маразм впал раньше, чем предполагалось.
— Феликс, на заупокойных мессах нынче бизнес в стране стоит, чего ты испугался? Гляди, чтобы тебя не опередили и не грохнули как единственную силу в городе, пока ты будешь пребывать в нерешительности. Давай так: ты подумаешь, а завтра на лоне природы все обговорим. Есть готовые к делу люди, они тебе подскажут, что делать. И в ментовке есть свои люди, которых не прельщает власть Ступина. Тебя он как прихватил? Вина Германа в том, что он от трупа попытался избавиться, и все. Что, нельзя это доказать? Элементарно. Ступин же устроил: убийца и все такое! Смотри, Ступин не угомонился, а затаился. Не верю этому жлобу. Я все сказал, а теперь сиди и думай.
Герман много курил последнее время, находясь в одиночестве. Он чувствовал себя загнанным зверем. Запах тюрьмы преследовал его днем и ночью, омерзительный, въедливый, запах забродившей гнили и отсыревшего камня. Не отличались разнообразием и его сновидения, отчего ночи превратились в длинные кошмары. Стоило заснуть, как из глубины подсознания всплывали: камера, прутья решеток, колючая проволока, оплетающая верх стен. Липкий пот покрывал тело. В тридцать лет Герман ощутил потребность измениться в корне, однако привычки, образ мышления подминали его, ведь так не бывает — с вечера лег спать одним человеком, а проснулся другим. Пока желание измениться оставалось только желанием.
