Александр Горохов - Приговоренный к власти
— М-м… не будь так строг. Каждый делает свою жизнь как может, — безразлично ответил Журавлев. — Тем более что он и сам признал, что из двух сисек сосет. Все равно его Россия кормит.
— Так это ж розовая мечта этих крыс! Там подкормятся, залоснятся, сюда на побывку приедут, деньги сшибут, обменяют на валюту, ряшку свою в телевизор сунут, дадут нам ценные указания, и — назад, в сытую и теплую жизнь. Терпеть этих гадов не могу. И кто б мог подумать, что друг детства окажется крысой!
Алик вытащил кожаный портсигар, извлек из него готовую самокрутку и закурил. Журавлев почувствовал непривычный, кисловатый запах дыма.
— Это и есть ваш «косяк»?
— Травка. Самая безобидная, — рассеянно ответил Алик. — А что Лешке скажем? Будем ему это письмо показывать?
— М-м… — призадумался Журавлев. — Нет, не надо. Лешка выходит на крутую орбиту. Раздорскому он ничего не простит. Скажи фельдъегерю, что ответа не будет. Вово для нас умер.
Он проснулся ночью, лежал неподвижно и прислушивался. Где-то очень далеко на реке прозвучал мягкий и низкий гудок теплохода. Сверчки за печкой молчали, но в саду осторожно и негромко цокал и заливался трелью одинокий соловей.
Лешка осторожно снял с груди руку Ланы и выскользнул из постели. Он накинул на плечи одеяло и вышел из дому.
Ночь была свежей и ясной. В ста шагах перед ним, под темно-синим небом, усыпанным неяркими звездами, блестела Волга. Вода казалась неподвижной и гладкой, как зеркало.
Он пошел до обрыва и по шаткой деревянной лестнице спустился вниз. Потом, не давая себе времени на размышление, сбросил одеяло и с разбегу влетел в воду. Река еще не прогрелась, и его обожгло стальным холодом, но он все же проплыл метров пятьдесят, развернулся и в том же стремительном темпе выскочил на берег, схватил одеяло и бегом кинулся в дом.
Он нырнул в постель схватил теплое тело Ланы обеими руками и сильно прижал к себе.
— О-о-й! Какой ты свежий! — разом просыпаясь, сказала она.
— Ага. Не спи. У нас так мало осталось времени, а мы еще ни о чем не поговорили.
— О чем, солнце мое? — Она обняла его и, чуть вздрагивая, прижалась к его холодному, еще слегка влажному телу.
— Чем хотя бы ты сейчас живешь? Где находишь хлеб насущный?
— Переводами занимаюсь. С языков угро-финской группы. Статьи из журналов, иногда перепадает беллетристика. Зимой перевела финский роман. В общем, жить можно. Главное — определенная независимость, свобода и покой.
— Здесь и работаешь?
— Летом. Зимой я сюда приезжаю редко. Кстати, твои смертоносные игрушки, автомат и пистолет, тоже здесь. В подполе.
— Заржавели, наверное, Бог с ними.
— Нет, я все смазала и завернула в тряпки. К тому же там сухо.
— Пусть лежат. — Лешка осторожно прикусил ей ухо и прошептал: — Я не хочу тебя больше терять. Я не хочу, чтоб ты уходила из моей жизни. Никогда.
— У нас еще сорок восемь часов, — помолчав, ответила она. — Ты человек не для меня. — Ты мой, но не для меня. Я хочу покоя, а с тобой его не будет. В моей молодости так много было всяких бурь и волнений, что хватит на три жизни.
— Ты меня грабишь, — сдавленно сказал Лешка.
— И себя тоже. Но так лучше. Потом ты это поймешь.
— Хорошо. У нас еще больше сорока восьми часов.
В среду, около двух часов пополудни на новую и тайную квартиру Романа Малишевского привезли разом два компьютера с полным набором всевозможных аксессуаров. Последние модели, о которых можно только мечтать. Малишевский выгнал грузчиков и принялся сам распаковывать аппаратуру. От радостного возбуждения у него тряслись руки. Он был один — стальная дверь заперта, телефон не включен, из мебели пока стояла только раскладушка. Но эти мелочи Малишевского не интересовали — жизнь уже была прекрасна, а будущее сверкало огнями полярного сияния.
Он принялся подсоединять аппаратуру к сети, и на какой-то миг ему показалось, что в шнурах соединения и схемах что-то не так, что-то было незнакомо, хотя ничего незнакомого для него быть не могло. Еще через минуту он почувствовал сильный, пронзивший все тело удар тока, его бросило на ящик компьютера, прижало к нему, и Малишевский словно прилип к аппаратуре, не в силах ее от себя отбросить. Второй удар электротока оказался еще мощней, и от него сердце Малишевского остановилось. Он обмяк. Третий удар тока практически был уже не нужен, Малишевский его не почувствовал. В аппарате что-то пискнуло, и в квартире выбило электропробки.
Через десять минут вернулся один из грузчиков, открыл стальную дверь своим ключом, заглянул в комнату, несколько секунд разглядывая Малишевского, не подходя к нему, а уж тем более не касаясь тела. Потом выдернул из аппарата маленькую черную коробочку, сменил электропробки на новые, старые положил в карман и вышел из квартиры, тщательно заперев за собой дверь.
Дня через три смерть Романа Малишевского была диагностирована, как поражение током высокого напряжения, случившееся в результате неосторожного обращения пострадавшего с незнакомой аппаратурой иностранного образца. На его похоронах (сжигал в крематории дядя, приехавший из Кременчуга, и трое однокурсников, которых едва разыскали) кто-то без энтузиазма сказал, что человечество потеряло выдающегося специалиста с мировым будущим. Кремировали, выпили за упокой души, и дядя уехал в Кременчуг, не обнаружив никакого наследства племянника.
В ту же среду около четырех часов пополудни в банке ЛФД началась компьютерная катастрофа. Малишевского искали по всей Москве, но нигде не нашли. Вызванные специалисты только с недоумением смотрели на чехарду цифр и символов, скачущих по экранам всех соединенных в систему банка компьютеров, но понять ничего не могли. Мозг банка сошел с ума, а еще через час оказался полностью парализован.
Утро в пятницу занялось пасмурное, свинцово-седое от густого тумана. Лешка вывел машину с проселочного тракта на магистраль Ярославль — Москва и набрал скорость.
Час был очень ранний, дорога на Москву казалась совершенно безжизненной. Лешка не разгонялся сверх меры, потому что видимость была не больше ста метров. Да и спешить было некуда. Он чувствовал холодную отчужденность, с которой Лана молчала и неподвижно смотрела в ветровое стекло. Все кончено. Как договаривались. Три дня истекли. Всякие слова бессмысленны и ничего, кроме ненужного надрыва, не принесут. Рядом сидела чужая, почти незнакомая женщина, у которой не было ничего общего с той, что всего час назад орала, стонала и рычала, царапала до крови Лешкины плечи. Праздники кончились — опохмелитесь и забудьте.
Он обогнал тарахтевший трактор и сказал безразлично:
— На днях я начинаю свою кампанию в Каменске…
— Не надо, — бросила она, не поворачиваясь. — Не говори больше ничего. Ну, разревусь я, как корова, а что от этого толку? Давай лучше помолчим до конца.
— Хорошо, — сказал он.
По усилившейся нагруженности шоссе через час стало и без километражных столбов очевидно, что они подъезжают к Москве.
У Мытищ их неожиданно остановил инспектор ГАИ, стоявший у стеклянного стакана своего пикета. Лешка ничего не нарушал и бестрепетно вылез из автомобиля, достал документы и подал немолодому майору. Тот взял документы, а из-за будки пикета неожиданно появились двое парней с автоматами и еще один милиционер.
— Откройте багажник, — сказал майор.
Лешка пожал плечами и направился к багажнику. Собственно говоря, подобного рода обыски в Москве стали обычным делом, после начала войны в Чечне на них уже никто не обращал внимания и не оспаривал их законности.
— Пригласите вашу девушку выйти из машины, — все так же ровно и скучно сказал майор.
Лана услышала и вышла из салона без приглашения. Посмотрела удивленно и отошла в сторону.
Парни свое дело знали. Методично осмотрели багажник, потом приподняли сиденья и спинки кресел в салоне, попросили Лешку открыть капот.
Он засмеялся.
— Мужики, да вы скажите, что ищете, я вам сам все сдам!
— Ничего, — майор смотрел в сторону, второй милиционер хмурился. — Просто солдат сбежал из части с автоматом. Вот и все.
— Ну, солдата да еще с автоматом под сиденье не уложишь!
Майор покривился и ничего не ответил.
Один из парней отдал свой автомат другому, лег на землю и полез под днище машины. Солдата он и там не обнаружил, о чем сказал, — но не майору ГАИ, а второму милиционеру в чине капитана. Тот окинул Лешку и Лану неприязненным взглядом, отвернулся и ушел.
— Извините! — майор засмеялся и подал Лешке его документы. — Счастливого пути. Надеюсь, без обиды?
— Я понимаю, служба, — промямлил Лешка, хотя ничего не понимал: за четверть часа обыска мимо них проехало десятка три «волг» такого же цвета и примерно такого же года выпуска.
Лана села рядом и улыбнулась.
