Александр Горохов - Наказание
Александр Горохов - Наказание краткое содержание
Александр Сергеевич Горохов
Наказание
У женщины был красивый возраст — лет сорок. Скорее даже меньше. В строгом светлом костюме, на высоких каблуках, она легко и твердо шла по улице, не обращая никакого внимания на послеполуденную московскую суету. На нее оглядывались, но она к этому привыкла с юности, давно знала: если хочешь спокойной жизни при такой эффектной внешности, ни на кого не смотри и даже ни с кем ни на секунду не встречайся глазами. Встречный взгляд — зеленый сигнал светофора, в лучшем случае — желтый.
Она прошла мимо подземного входа в метро и около шеренги киосков, торгующих всякой всячиной — в основном из табачно-алкогольного ассортимента — как будто споткнулась, замедлила шаги и нахмурила чистый высокий лоб. Потом решительно и круто свернула к ближайшему.
Но широкий выбор винно-водочных изделий заставил ее призадуматься, какой напиток выбрать, она не знала. И не потому, что не имела опыта в подобных делах, а скорее из-за того, что боялась выбрать что-нибудь не то для визита к людям, о вкусах которых имела самое общее представление.
В конце концов, водку пьют все, и в этом вопросе промашки не будет. Но водка чем-то отпугивала ее, и, слегка поколебавшись, она остановила свой выбор на столь же надежном шампанском и купила две бутылки разом. Пришлось приобрести и яркую пластиковую сумку, потому что иначе пришлось бы тащить шампанское в руках, как ружья — у женщины с собой была только плоская белая сумочка из натуральной кожи.
Она миновала ряд киосков, а за ними, прямо на тротуаре, стояли ящики с ананасами. Шампанское и ананас — с таким подношением можно было явиться и к королевскому двору.
Она свернула в переулок, присмотрелась к нумерации домов, сверившись с записной книжкой, а потом с решительностью человека, бросающегося в ледяную воду, шагнула в парадные двери «сталинского» дома, тяжеловесной, надежной постройки послевоенных лет.
Железная клеть лифта вынесла ее на шестой этаж. Она скользнула взглядом по номерам квартир, подавила нервный вздох и нажала на кнопку звонка у обшарпанных дверей, сквозь которые явственно доносился дьявольский рев магнитофонной музыкальной записи.
Но звонок, как ни странно, услышали. И двери мгновенно распахнулись.
Рослый парень в джинсах и вылинявшей майке, жилистый, с высокой сильной шеей, приветливо улыбаясь, стоял на пороге. Но веселье и приветливость разом покинули его. Улыбка соскользнула с застывших губ, а темные глаза похолодели.
— Здравствуй, Борис, — с неожиданной робостью сказала женщина, и эта нерешительность совершенно не вязалась с ее властным и уверенным обликом.
Он косо глянул на сумку в ее руках, из которой торчали серебряные горлышки шампанского и перышки ананаса, потом бросил взгляд на ее губы, глаза, прическу и… неожиданно плюнул ей в лицо.
Женщина отшатнулась, беспомощно прикрываясь рукой.
Дверь захлопнулась с вызывающим грохотом.
Лифт хрустнул контактами и провалился вниз.
Женщина покачнулась и шагнула к лестнице. Пакет с подарками выскользнул из ослабевших рук, бутылки со звоном хлопнулись о гранит ступеней, ухнули, словно взорвались, и шампанское весело забулькало, пенистой рекой потекло по ступенькам, разом наполняя всю обшарпанную лестничную площадку запахом винограда и жаркого южного солнца.
Женщина уцепилась рукой за перила и боком, словно старуха, стала спускаться вниз, не обращая внимания на то, что своими изящными светлыми туфлями ступает прямо по искрящемуся вину.
Борис постоял в прихожей, прислушиваясь к неровным шагам на лестнице. Вскоре шаги незадачливой гостьи стихли.
Он раздраженно взглянул на себя в зеркало, с силой провел по лицу ладонью, словно не он кому-то, а ему плюнули в глаза, брезгливо вытер о край майки руки, тут же приободрился и наигранно весело шагнул к двери в кухню.
У двух раскаленных чадящих сковородок колдовал парень среднего роста, в одних трусах и переднике, пухловатый, круглоголовый, узкоглазый и улыбчивый.
— Кто пожаловал, Боря? Твои дамочки?
— Дамочки будут вечером, — сиплым от волнения голосом ответил Борис и тут же закричал испуганно: — Аркаша! Не смей мясо пережаривать! Забыл, что я полусырое, с кровью, люблю?!
— Помню, Боря, помню… Слышь, Борь, а ты на зоне, хоть раз за два года, отведал кусок натурального жареного мяса?
— Ты еще про жареные бананы спроси!
— А я вот — откушал! В начале второго года отсидки. Понимаешь, приезжают к нам с концертом лагерные шефы, или какой-то там «Союз матерей заключенных», я уж не помню. В твоих лагерях, наверное, тоже устраивали подобные профанации.
— Приезжали. Соплями по стенкам мазать.
— Ага… Ну, концерт концертом, а потом — задушевные разговоры и прочая моральная дребедень, дебаты о преступлениях и наказаниях, все как положено. Так вот, одна глупенькая журналисточка и спрашивает у меня: «Скажите, пожалуйста, Аркадий, а почему вы не похожи на преступника?» Хороша дура, а? Я, говорю, синьора, не преступник, я — инакомыслящий! Тут журналисточка завелась! Диссидент?! Политический?! Но ведь у нас за это уже давно не сидят, еще во времена СССР, при первом и последнем советском президенте всех политических выпустили! Это же правонарушение, я вам помогу! И через минуту все остальные гости вокруг меня заплясали — кто сигареты сует, кто деньги. Страдалец, видите ли. Объясняю им, что «инакомыслящий» я потому, что просто мыслю иначе, но совсем не обязательно в политической сфере. Ни хрена не понимают. А журналистка моя в разум вошла и на прощанье сунула мне бутерброд с куском непрожаренного мяса. Ей его мамочка в дорогу дала, чтоб на дальнем Севере не проголодалась… Я его потом в котельной дожарил. Вот уж был пир души, так пир!
— А журналисточку в котельную не затащил?
Аркадий ответил с мягкой улыбкой:
— У нас, Боря, режим в лагере был такой, что каждый день из этих двух лет еще годков двадцать вспоминать будешь.
Борис грохнул об стол бутылкой водки.
— И Волынскую Клару Яковлевну не забудешь, Аркаша?
— Такие личности не забываются, — хмыкнул Аркадий.
— Ага. Я ей минуту назад в рожу плюнул.
Нож и вилка в руках Аркадия застыли над дымящейся сковородой, и он медленно повернулся к другу, удивленно и вопросительно уставившись на него.
— С шампанским к нам приперлась, стерва! — взвился Борис. — Ананас, зараза, приволокла! Мы еще лагерную пыль с ног не стряхнули, а она тут как тут! Мириться прибежала, прощения и отпущения грехов просить.
Аркадий вновь улыбнулся мягкой, всепрощающей улыбкой философа и ответил рассудительно.
— С точки зрения безопасности и стратегии… Этим трем нашим гадам следовало приходить вместе. Но сразу троим в рожу наплевать сложно, это и верблюду не под силу, слюны не хватит.
— Явятся по очереди! — жестко усмехнулся Борис. — Куда они денутся. Следующим, по логике и степени смелости, будет, надо полагать, Ян Петрович. А уж потом отважный сенсей Ломакин. В окошко их перекидаем или утопим в ванной?
Аркадий не ответил, снял обе сковороды с плиты и перенес их на стол. Борис рывком сдернул с бутылки пробку.
— Давай, грохнем по стакану! Не дело, конечно, да и с отвычки закосеем, как кролики, но хочется именно по стакану! — он настороженно посмотрел на примолкнувшего друга и крикнул: — Аркадий?! Ты не размяк, надеюсь?! Не забыл, что эти трое гадов написали на нас донос и загнали нас за решетку? Или ты всепрощенец, христосик вонючий, собираешься им все спускать?!
Аркадий ответил спокойно.
— Надо дождаться Ричарда. Как приедет, с ним и решим, что делать. Ты действительно плюнул Кларе в физиономию?
— Доставил себе такое удовольствие!
— Ага. Крайне неэтично, надо сказать. И очень негигиенично. Она может подумать, что ты вернулся с туберкулезом и смертельно заразил ее своим плевком. Я с твоими действиями не согласен. Женщину можно ножом резать на части, пилой распиливать тоже не вредно, или по инструкции гражданина Отелло душить в кровати голыми руками. Но плевать ей в лицо — фу! Мне стыдно за тебя, Борис, — он проследил, как друг наполняет стаканы и заметил. — Стакан так стакан. По одному под жареное мясо, пожалуй, и можно. Но более не увлекайся, у нас с тобой сегодня еще до чертовой матери официальных дел. Во всяком случае, в институт заглянуть надо, глядишь, нас и восстановят без особых разговоров. В конце концов, отсидели, наказание отбыли, в гражданских правах не поражены.
Посерьезневший Борис взял в руки стакан, приподнял его на уровень носа, взглянул другу в глаза и сказал тихо, но твердо:
— Аркашка… Старый и драный матрас… Дернем вот за что… За то, что и ты, и я, и Ричард, — что на следствии, что на суде, — вели себя достойно. Не пытались вывернуться за счет другого, не пускали слюни, делили вину поровну и даже каждый тянул одеяло на себя… За то, что мы трое остались людьми. Это не так уж и мало. Давай, употребляй на здоровье.
