Александр Горохов - Приговоренный к власти
Парнишка разом узнал Малишевского, испуганно заморгал, отставил гитару и чуть привстал, когда Малишевский со всего размаху швырнул ему в голову кирпич своей сильнейшей левой рукой. Кирпич врезался в лицо парнишки, и тот упал, выронив зазвеневшую гитару. Малишевский резко выдохнул, переложил второй кирпич из правой руки в левую, наступил парнишке на ногу и вторично обрушил удар кирпичом на уже окровавленное лицо мальчишки. Голова гитариста превратилась в месиво. Уверенными движениями Малишевский обшарил карманы жертвы, вытащил все, что в них нашел, потом трижды подпрыгнул на валявшейся гитаре, отчего она хрустнула, издав прощальный звук, и превратилась в кучу щепок.
«Так будет со всеми, так будет со всеми», — стальными молоточками билась в голове Малишевского единственная мысль, когда он быстро шел к гудевшей за домами магистрали. У него хватило выдержки, перед тем как ловить машину, разглядеть и оценить свою добычу. К нему вернулся его банковский пропуск и записная книжка. Нож с выкидным лезвием он тут же забросил в палисадник. Он пересчитал добытые деньги. У него похитили ровно двадцать две тысячи триста рублей (он всегда точно помнил, сколько у него с собой денег). Теперь в его руках оказалось что-то около ста сорока тысяч — считать мелочь Малишевский не стал.
Водитель первой же остановленной машины глянул на Малишевского подозрительно, заломил непомерную цену, но Малишевский не торговался.
Только дома он обнаружил, что на рубашке у него пятна крови — кровь отмщения. Он выбросил рубашку в мусоропровод, вскипятил себе чай на травах (собирал их сам в Лосиноостровском заповеднике), выпил две кружки, и недолгие размышления привели его к выводу, несколько отличавшемуся от сделанного сгоряча, разом после избиения. Ковригин в этом деле был, конечно, ни при чем или почти ни при чем. Быть может, он из меркантильных соображений и пытался охмурить Наташу Максакову, зная о могучих капиталах и связях ее папы. Но Ковригин из тех, кто сам даст в морду, когда надо, исполнителей не станет нанимать. Это, конечно, было делом рук отца Наташи и Феоктистова, его ближайшего друга, теперь Малишевский в этом не сомневался. Феоктистов сегодня в обед намекнул, что вчера Малишевский был замечен в кафе «Охотник» и что это ему, Феоктистову, не нравится, поскольку романов на службе он не потерпит. Однако Роман был уверен, что на любой разврат в стенах фирмы Феоктистову было решительно наплевать, если дело не касалось Наташи. И ее папа, и Феоктистов готовили Наташу к великому будущему, к международному бизнесу, в мужья ей прочили наверняка иностранца, и куда там было устоять рядом с этим будущим претендентом Роману Малишевскому, который, кроме компьютеров, не знал ровно ничего, выглядел заморышем, да и Наташа как-то в шутку сказала, что папа мечтает об атлетическом женихе, поскольку сама она миниатюрна, а дети должны быть рослыми, ибо рост и стать мужчины — это шанс, даваемый природой сразу в качестве аванса будущего успеха.
Меня избили Феоктистов и Максаков, они поплатятся за это, поплатятся завтра же — твердо решил Малишевский и тут же принялся составлять план мести. Ни о какой физической расправе со своими врагами он мечтать не мог, да и унизительно было бы расправляться с недругами, как шпана из подворотни. В руках Малишевского было куда более серьезное оружие, и именно его он решил пустить в ход.
Он лег на диван, провел два сеанса онанизма подряд (представляя под собой голую Наташу Максакову), окончательно собрался с мыслями и начал составлять план возмездия. Лишь на рассвете Малишевский немного вздремнул.
В банк пришел к семи, и его пропустили беспрепятственно, зная его неукротимую лютость к работе. Он взял ключи от своего кабинета, от бухгалтерии и от кабинета Феоктистова. Незаметно для охраны проник в оба кабинета, задержавшись там возле компьютерной аппаратуры не более десяти минут.
Поначалу, еще ночью продумывая технологию своей диверсии, Малишевский хотел занести в компьютерную систему банка какой-нибудь вирус (таковые у него были давно припасены, он тогда еще и сам не понимал, зачем он их создает), и этот вирус внес бы в банковскую систему изрядную путаницу. Но потом Малишевский изобрел фокус похлеще — можно сказать, что он зарядил компьютеры банка бомбой замедленного действия, которая должна взорваться через сутки и внести не только сумятицу и панику, но практически полностью разрушить боевой порядок врагов, после чего этим врагам (банку ЛФД) оставалось только сдаться на милость победителя.
В половине восьмого он покинул банк и неторопливо пошагал в Замоскворечье. В девятом часу он прошел сквозь дубовые двери банка «Демпинг-Экстра» и уже через десять минут разговаривал с его президентом Диковым, потом с членами правления и службой безопасности. Он рассказал все, что знал из секретов преданного им банка, и попросил надежной защиты. Ему обещали тайную квартиру, новую аппаратуру, высокий оклад и охрану, а если этого мало — то выезд на год с содержанием в ближнее зарубежье. Малишевский всему этому поверил.
Тем же утром (был уже благословенный вторник) около десяти утра Лешка Ковригин въехал в центр на своей «волге» и припарковал ее на Тверской, на площадке у подножия памятника Маяковскому.
Лешку била дрожь, он понимал, что выглядит как школьник, прибывший на первое свидание с одноклассницей.
Около входа в метро он купил громадный букет цветов, при которых внешний вид его стал еще более глупым.
Через три минуты после того, как миновал оговоренный с Ланой срок встречи, он решил, что ничего не состоится, расстроился до полного упадка сил, а через минуту увидел, как Лана идет ему навстречу снизу по Тверской.
Все в этом идиотском мире встало мгновенно на свои места. Лана легко шагала по тротуару, уже издали чуть улыбалась и, как оказалось, за это время ничуть не изменилась, только платье было другое — пылающее, алое, туго влипнувшее в крупное сильное тело.
Свят, свят, свят! Момент истины, момент жизни или смерти, называйте как угодно, но более яркого и радостного ничего в этом мире не происходит — грохочущий город, весна, утро и солнце, и женщина, которая идет к тебе.
Она остановилась в трех шагах от него, внимательно посмотрела в глаза, и Лешка проблеял.
— Здравствуй, Лана… Я… Так вот. В общем, это ты.
— Ну, здравствуй, это я.
Ее алое платье, ослепительный букет в руках Лешки оказались центральным пятном на Тверской, и со всех сторон вокруг себя Лешка увидел доброжелательные и любопытные улыбки.
— Ты свободна сегодня? И завтра?
Она негромко засмеялась.
— Приди в себя. Я же сказала — три дня.
— Да. Конечно. Пойдем в одно место. Там бассейн, теннисный корт, очень хорошая кухня, мне так сказали.
— Аристократический уголок любви? — с легкой насмешкой спросила она.
— Не знаю. Что-то в этом роде. Давай на метро или поймаем машину, это недалеко.
— Хорошо.
Лешка подал ей цветы и наконец вспомнил, что ни метро, ни такси не требуется.
— Я совсем с ума сошел! У меня же машина, вон стоит!
— Вот как? Тогда у меня есть другой вариант, Леша. В твоем аристократическом притоне все равно пахнет похабщиной, какой бы он вылощенный ни был. И я не люблю простыней и одеял общественного пользования, они не отстирываются ни в каких кипящих котлах. Там будет противно.
— Хорошо, согласен, что ты предлагаешь?
— Старый, вросший в землю деревенский дом. С печкой и сверчками за стенкой. Окошечки маленькие и темные. Удобства — на улице. Колодец — метров за сто. Мыши скребутся в погребе. Крыша протекает при сильном дожде. С крыльца видно Волгу. Это мой дом, дом моего деда. Он давно умер. Дом пустой.
— Где это?
— Под Ярославлем. В сторону Костромы.
— Едем.
— Там нет телевизора, учти! И вообще, чтобы подключить электричество, надо шебаршиться полдня!
— Не надо электричества. Купим сейчас ящик свечей. А из колодца я натаскаю тебе воды целую ванну.
— Есть баня. По-черному. Ты знаешь, что это такое?
— Пусть будет по-черному. Затовариваемся и едем. Мне надоела Москва, надоела суета, я сам себе надоел.
В полдень, когда они уже миновали Переславль-Залесский, Лешка вспомнил, что не оставил Феоктистову никаких координат своего уединения. По строгой договоренности, каждый из них всегда должен был знать, где находится другой, — в любое время дня и ночи. Полной изоляции от текущей жизни никак не выстраивалось, и следовало позвонить в банк, чтобы сообщить о смене своей дислокации, но сделать это так, чтобы Лана заметила, Лешка не хотел. Она тоже была настроена на три дня только для них двоих, и разрушать этого настроения Лешка не хотел. К тому же он подозревал, что Феоктистов непременно навестил бы их в том самом уголке, куда его пристраивал — с бассейном и теннисными кортами. А в деревне, между Ярославлем и Костромой, даже Феоктистов найти его не сможет.
