Василий Казаринов - Тень жары
Оказывается, Панин накатал роман про моего бывшего мужа*[32], где по ходу развития сюжета выясняется, что Федор Иванович "сука порядочная". Не стоило изводить груду бумаги, чтобы прийти к такому оригинальному выводу, — мне это стало ясно давным-давно.
Однако разговор у нас будет не о характере персонажа.
Милый Панин, скажу я старому другу, во-первых, "сука порядочная" — это ты… Какое ты имел право присваивать имя Белка какой-то толстомясой французской корове, если оно принадлежит мне по праву? Во-вторых, название сигарет "Мор" по-английски пишется не через "дабл-о". В-третьих, маленькое замечание по поводу прозвища моего бывшего мужа. CATERPILLER, насколько я помню, содержит в себе целый букет симпатичных значений: "гусеница", "кровопийца", "пиявка", "паук", "паразит", "вымогатель", "ростовщик" — для одного человека это слишком роскошный набор качественных характеристик; если даже прозвище Катерпиллер и прилипло в школьные годы к Федору Ивановичу, то не стоило бы тупо следовать в русле документалистики — воображение писателю на то и дано, чтобы его время от времени напрягать.
И потом — отчего бы не назваться своим именем? Зачем придумывать псевдоним? Василий Казаринов — это кто? Наверняка пьянь порядочная, как и сам автор, и тоже катается на горных лыжах…
Впрочем, милый друг Панин, скажу я, это мелочи, камешки на ладони, так сказать; берегись, Панин, сейчас я пульну в твой огород настоящий камень, кирпич: нельзя, милый друг, так торопить и нахлестывать текст — если так нахлестывать, можно слова до смерти загнать; слова не виноваты, и уж тем более они не скаковые лошадки… Вообще этот азартный вид спорта совершенно чужд нашей беллетристической традиции — уж если следовать в русле ассоциативных пассажей, то нам ближе подводное плаванье: стремление уйти от поверхности, погрузиться и плыть в каких-то опасных сумрачных глубинах, их неторопливо осматривать, ощупывать, подолгу растирать в пальцах скользкий донный песок — и при этом совершенно индифферентно относиться к тем ураганам, что баламутят, переворачивают вверх тормашками и разметают в пыль поверхностные слои жизни; словом, милый друг Панин, в своем тексте ты — обычный тривиальный туземец с Огненной Земли.
Занятно — как он отреагирует?
Дверь мне открыл Музыка, сосед Сереги по коммуналке; когда-то он чудесно играл на аккордеоне во дворе… От прежнего Андрюши ничего не осталось; он совершенно выцвел и обветшал. Он молча кивнул в ответ на мое приветствие, повернулся и тяжело, вперевалку зашаркал на кухню.
Панин лежал на необъятных размеров лежанке и внимательно читал книгу в ядовито-зеленом переплете. В углу, на приземистой, неопределенного назначения тумбе сонно бубнил телевизор; в кадре мелькали дореволюционного вида люди с роскошными усами и в мундирах, порхали белоснежные девочки в воздушных платьицах ("ТАК мы жили…" — с горьким сожалением комментировал диктор); прочную, улыбчивую и порхающую жизнь срезали, точно бритвой, жанровые сцены теперешних времен ("ТАК мы живем…" — подсказал диктор; балбес! как будто люди сами не знают — как).
"Возродим Россию вместе!" — проорал в финале ролика телевизор.
– Серега, они нас держат за идиотов!
– Вовсе нет, — отозвался Панин, не отрываясь от чтения. — Россия возродится, тут нет никаких сомнений!
– Панин, ты сошел с ума, — я поискала, куда бы присесть: обстановку милого друга составляли два стула, однако они по совместительству служили гардеробом; я устроилась на огромном сундуке с покатой крышкой.
"Ваш ва-а-а-а-учер… Ваш вы-ы-ы-ы-бор" — сладкоголосо пропел телевизор.
Откуда-то мне этот нежный женский голос был знаком… Вернее, не сам по себе голос, а интонация. Догадавшись — откуда — я выкрикнула:
– Ну, это уже слишком!
Да, именно так; однажды мне случилось присутствовать при сценах телефонной любви; дойдя в половой близости с далеким абонентом до точки, Алка именно так интонировала сладостный оргазм.
– Возродится, возродится… — настаивал Панин. — Я понял это, прочитав чрезвычайно достойную книгу. Глянь…
Это была "История кабаков в России" И. Т. Прыжова. Я слышала об этом фундаментальном труде, но на глаза он мне попался впервые.
– Судя по тому, как мы решительно восстанавливаем кабаки, у нас есть будущее, — Панин поднялся с лежанки, подошел, поцеловал меня в лоб. — Привет, рыжая… Нет, в самом деле, реставрировав в полном объеме кабацкое дело, мы прочно встанем на ноги.
– Ты уже и так стоишь… — я ласково отвела его руку, которая, полежав на плече и осмелев, двинулась на завоевание моей груди. — Панин, милый друг, ты меня не трожь теперь, у меня влюбленность… Тебе не уложить меня на спину, даже если ты накачаешь меня бабоукладочным напитком "Амаретто".
Я рассказала про Ивана Францевича. С минуту Панин молчал, покусывая ноготь.
– Криц? Он ведь был у вас классным руководителем?
Да, жили-были дети под нашим старым добрым небом, и был у них классный руководитель, Иван Францевич Криц, преподаватель математики; он часто приглашал детей к себе в Дом с башенкой, под расписные небеса на потолке.
– На почте была?
Была… Отстояла очередь к третьему окошку, где старикам выдают их пенсионные гроши.
– И что?
Странно, он три месяца не приходил за пенсией.
– Значит, у него завелись деньги, — раздумчиво произнес Панин, пожевывая потухшую сигарету.
Да, завелись, и, судя по всему, очень приличные… Откуда? Не ограбил же он банк — старый, хромой, немощный учитель.
– Может, не дай Бог, в больницу попал? — предположил Панин.
Вряд ли. После посещения поликлиники я обзванивала клиники. Нет… Не был… Не поступал…
А что в поликлинике?
Да почти ничего… Прорвалась кое-как к районному терапевту — без предварительной записи это непросто. Доктор (утомленный, полуживой взгляд, профессионально-равнодушный тон: "На что жалуетесь?" "Раздевайтесь?", "Как это зачем?"), оторвавшись от марания чьей-то засаленной истории болезни, изучал меня с видом совершенно сбитого с толку человека. Уяснив наконец цель визита, он, против ожиданий, не выставил меня вон, а, порывшись в ящике стола, достал затрепанную ученическую тетрадку; терпеливо листал страницы, тщательно исследуя указательным пальцем — сверху вниз — какие-то графы с фамилиями и именами… Да, был Криц. Месяца полтора назад… Обращался по поводу расстройства желудка. Ситуация не вполне ординарная; он, грубо говоря, объелся хорошими продуктами — такое бывает, если человек резко меняет характер пищи. Что бы это значило? Ну, допустим, объяснил участковый терапевт, человек несколько последних лет имел крайне скудное меню, "шрапнель" да чай, и вдруг ни с того ни с сего впадает в гурманство: сыры, копчености, соки.
Панин некоторое время напряженно молчал, гоняя бычок из угла в угол рта; наконец он оставил в покое свою подвижную сигарету, вытоптавшую ему всю нижнюю губу, сосредоточенно размял ее в пепельнице.
– Морги? — тихо произнес он.
– Что — морги? Какие — морги? Зачем?
– Ладно, — тяжело вздохнул он. — Морги — это в прошлом моя родная стихия. Я выясню.
И рассказал очаровательный сюжет из жизни туземцев Огненной Земли. Туземцы очень любят бананы — это общеизвестно. В последнее время этого фрукта завезли в страну в таком количестве, что местное население воспряло духом. Однако, с другой стороны, общеизвестно, что Огненная Земля располагает крайне малым количеством специальных холодильников для хранения подобного рода скоропортящихся деликатесов. Владельцы бананов, справедливо опасаясь, что товар сгниет, взяли в оборот морги — в покойницких царит изрядный холод. Подвинули усопших, поставили ящики с товаром. Туземцы обжирались экзотическим тропическим фруктом, не подозревая, что в него проникла трупная палочка.
– Так что морги теперь у нас, — заключил Панин, — точно такой же элемент рыночного хозяйства, как товарно-сырьевая биржа или завод Уралмаш.
– Сюжетец! — оценила я этот рассказ и вспомнила про журналы в сумке. — Славный ты накатал роман, местами очень впечатляет, — я пустила странички веером, отыскивая начало повествования. — Вот! "Все меня устраивает в работе консультанта…"
– В оригинале было — "литконсультанта", эта должность больше соответствовала характеру работы, — вставил друг детства.
– Хорошо… "Все меня устраивает в работе литконсультанта, за исключением перспективы, что сейчас мне отрежут яйца, сварят их вкрутую и пустят на приготовление салата "оливье". Мило, нежно и трогательно… Что-то такое прямо тургеневское сквозит в этих строках… — я высказала Панину свои соображения и в итоге, учитывая все замечания по-крупному и мелочевку, намеки тонкие и толстые, объявила, что милый друг детства по-настоящему матерый графоман.
