Андрей Троицкий - Награда для Иуды
«Ее насиловали?» – спросил Мальгин.
«Не один раз, судя по обильной сперме во влагалище. Ну, образцы тканей, внутренних органов и, разумеется, спермы мы взяли на анализ. Поместили в майонезные баночки и залили формалином. Недели через две можно будет точно сказать, сколько человек ее оприходовало», – санитар вытащил сигареты, предложил закурить Мальгину, но тот отказался. Он смотрел на лицо девушки и механически кивал головой. «Я рассказал все, что знал, – санитар выразительно посмотрел на часы. – Пора идти. Тут порядки строгие. Раньше брали сюда одну пьянь, а теперь трезвому человеку устроиться на работу – только по большому блату. Если профессор будет о чем-то спрашивать, я вам ничего не говорил. Ни слова. Вы взглянули на тело и ушли. По рукам?» Санитар протянул страховщику широкую костлявую лапу. Но Мальгин не обратил на это внимание.
Неожиданно он опустился на колени, низко наклонился над Олей. И сделал то, что не успел сделать при жизни девушки: крепко поцеловал ее в губы, шершавые и холодные, как снег на погосте. Мальгин минуту постоял на коленях, встал и, выйдя в коридор, зашагал к выходу.
Санитар, заперев прозекторскую, нагнал его на полдороге, тронул за рукав. «Вы же сказали, что вы не родственник, а страховой агент», – Петр Сергеевич опустил взгляд, решив, что наболтал много лишнего, очень много, и сделал человеку больно. «Я соврал, – кивнул Мальгин. – Соврал, чтобы ты мне правду сказал. Потому что мне очень нужна правда». Санитар проводил гостя до калитки в воротах и отпихнул от себя руку посетителя, когда тот попытался сунуть деньги в карман халата.
Глава третья
Кто– то тормошил Мальгина за плечо. Значит, он все-таки задремал. Плотников присел на стул возле кровати.
– Собственно, я только на пять минут, – сказал он. – Обещал жене вернуться обратно. Сдуру.
– У тебя что-то важное?
Казалось, после короткого тяжелого сна, Мальгин устал еще сильнее, он никак не мог собраться с мыслями, испытывая тупую боль в затылке. Взял с тумбочки раскрытую сигаретную пачку. Если бы не голод, а Мальгин забыл, когда ел последний раз, и неурочный визит Плотникова, можно было запросто проспать целые сутки, даже двое. Но мучил не только голод, в душе родилось чувство опасности, тревожного ожидания. «Кажется, в самую пору задать самому себе какой-нибудь актуальный вопрос, – подумал Мальгин, прикуривая сигарету. – Например, доживу ли я до понедельника? И честно на него ответить. Шансы так себе, сомнительные».
– Я достал копии документов, которые могут тебя заинтересовать, – Плотников вытащил из портфеля стопку бумаг и положил их на тумбочку. – Попросил помочь приятеля из Комитета финансового мониторинга, то есть из финансовой разведки. Эти ребята контролируют движение капиталов, берут на заметку сомнительные сделки и финансовые операции. Ты сам во всем легко разберешься.
– Расскажи в двух словах, раз уж приехал.
– Суть такова: после того, как Барбера арестовали, фирма «Каменный мост» начала переводить в Прибалтику на адреса нескольких крошечных юридических фирм некоторые суммы. Фирмы якобы оказывали «Каменному мосту» юридическую поддержку и консалтинговые услуги. Деньги шли не слишком большие, чтобы не привлекать внимания фискальных органов. Ну, двадцать, сорок, пятьдесят тысяч. Но в конечном итоге, через год после ареста Барбера, набежало без малого два миллиона долларов. Все платежки подписывал Елисеев.
– Какая связь между этими переводами и арестом Барбера? Никакой. Это не я спрашиваю. Следователь спросит.
– Но это на первый взгляд, связь отсутствует. Но копни глубже. Наверняка, все фирмы зарегистрированы на подставных лиц по подложным документам. Здесь еще надо поработать, но версия перспективная. Другими словами, деньги, полученные Барбером в результате его афер, каким-то образом вернулись к Елисееву. Но он, не сообщив об этом акционерам, все слил на свои заграничные счета. «Каменный мост» никогда не привлекал иностранцев для аудита или юридической поддержки. А Елисеев просто воровал деньги.
– И только за этим ты приехал на ночь глядя? – Мальгин зевнул во всю глотку. – Воровал – и хрен с ним. Все твои новости протухли, я узнал об этом еще несколько часов назад. Когда поговорил с референтом Елисеева. Но за помощь спасибо.
Плотников не смог скрыть разочарования. Минуту он сидел молча, затем снова оживился.
– Но есть одна загадка: почему Елисеев отправил на кладбище своего родного брата, если знал, что там заложено взрывное устройство. Вот загадка не для средних умов.
– Ошибаешься. Загадки нет. Елисеев младший должен был оставаться на съемной квартире, держать связь и ждать нашего возвращения. Он дал слово старшему брату, что никуда не поедет. На кладбище должны были умереть: Барбер, сотрудник охранной службы Агапов, который много чего знал, и я. Но Елисееву младшему очень хотелось все увидеть самому. Он был начальник, я подчинился его приказу. И Елисеев поехал на встречу со смертью, наплевав на все обещания.
– И все-таки ты ничего не понял, – разрумянился Плотников. – Теперь с этими бумагами ты можешь отправляться в прокуратуру. Сначала Елисеев втемную использовал тебя, чтобы провернуть свои дела. А затем послал убийц по твоему следу, он знал, что рано или поздно ты докопаешься до истины. Будь уверен, ему присобачат несколько статей, в том числе мошенничество в особо крупных размерах и кое-что покруче. И посадят далеко и надолго. А тебе обеспечен оправдательный приговор, потому что следственные органы не смогут доказать твое участие в побеге Барбера из колонии. Дикун будет молчать, это в его интересах. Других фигурантов в деле просто нет.
– Никуда я не пойду, – покачал головой Мальгин. – Ни в прокуратуру, ни к ментам, ни к чертовой бабушке. Со времени нашей с тобой последней встречи много изменилось.
– Что бы там не изменилось, плевать. У тебя есть стопроцентная возможность выйти сухим из дерьма, в котором ты сейчас по уши. Я хочу тебя спасти, помочь… А ты отказываешься пальцем пошевелить.
– Сказал: никуда не пойду, – повторил Мальгин. – И не суетись попусту.
– Я спокоен. Только объясни, почему. Какие мотивы твоего решения?
– Хочешь услышать? Хорошо, я все объясню. Может, станет легче на душе. Но тебе придется задержаться здесь до утра, потому что это долгая история.
– У меня в запасе целая ночь.
Мальгин натянул майку, вытащил из пачки новую сигарету и начал рассказ о злоключениях последних дней и часов.
***
Утром, проснувшись ни свет, ни заря, Чумаков вышел из бывшей солдатской казармы, развел огонь на старом кострище, подстелив ватник, уселся на землю и засмолил сигарету. Сейчас даже не понять, проспал ли он за всю бесконечную ночью хоть пару часов в своем спальном мешке, разложенном не на железной койке, а на деревянном полу, или только промучался, так и не сумев забыться дремотой. С вечера Чума позволил себе стакан водки, но градус не брал, голова тяжелела. Нырнув в спальник, он беспокойно ворочался, глядел, как за окнами сгущается ночь, на небо из-за дальнего леса выплывает тонкий месяц. И слушал стоны Димы Чинцова. Временами все звуки затихали, наступала тишина, от которой звенело в ушах. Только где-то в лесу монотонно ухал филин.
В эти минуты Чуме начинало казаться, что молодой человек испустил последний дух, а спать рядом с покойником не велико удовольствие. Если парню кабздец, труп надо, ухватив за ноги, вытащить из барака и до утра бросить у порога казармы. Чума ужом выползал из спального мешка, нащупывал фонарик, оставленный на горке верхней одежды, но не зажигал его, то ли от страха, то ли экономил энергию батареек. Он искренне считал себя человеком не робкого десятка, но на этот раз в душе лопнула какая-то струнка или веревочка, на ней держалось все его мужество, которое теперь провалилось в трясину страха. Чувствуя, как по спине ползут мурашки, крупные, как отожравшиеся помойные тараканы, он осторожными шагами, пугаясь скрипа половиц, крался к молодому человеку.
В окна светил холодным светом горбатый месяц, посередине казармы, отбрасывая мрачную тень, стояла полуразвалившаяся печь из красного кирпича, похожая на падающее надгробье, готовое погрести под собой последнего живого человека. В этой чертовой печи охрипшим голосом умирающего младенца временами выл ветер. Чума останавливался возле ржавой железной койки. Пахло подгоревшим мясом, палеными тряпками, от этих запахов поташнивало, кружилась голова, мелко дрожали колени. Поверх жесткой сетки постелил свой второй спальник, на него и уложил обгоревшего, но еще живого парня. Чума наклонялся вперед и вслушивался, дышит ли Дима или уже того, отошел…
«Слышь, ты, – шептал Чума, вытягивая руку, проводил ладонью по обгоревшим волосам молодого человека. – Слышишь меня, дурик? Я тут, рядом. Я с тобой».
Уловив какое-то движение, он облегченно вздыхал, значит, жив супчик. Чума включал фонарик, надевая его кольцо на торчащий из стены гвоздь, наводил световой круг на лицо Димы, покрытое волдырями, потерявшее человеческие очертания. И топтался возле кровати, не зная, чем облегчить страдания человека, вливал в горло Чинцова питьевую воду из бутылки. Вода проходили плохо, по мелкому глотку, едва ли не по капле, парень кашлял, захлебывался и снова начинал стонать. Чума, немного успокоенный, возвращался на свое место, тушил фонарь, залезал в спальник. Стоны убаюкивали его, Чума проваливался в какое-то забытье. Но вскоре просыпался в полной тишине, начинал прислушиваться. В окна светил месяц, печь, готовая развалиться, по-прежнему кренилась на сторону. Дыхания Димы не слышно. Только ветер разошелся и все воет в трубе, воет…
