Андрей Троицкий - Черные тузы
– А что, собственно, нужно решать? – осторожно поинтересовался Росляков.
– О тебе был серьезный разговор на планерке, – Крошкин поставил локти на стол, сплел пальцы рук. – Обсуждали твою сегодняшнюю публикацию и вообще… Главный просто рвал и метал.
– Вот как? Сегодняшнюю публикацию?
Росляков решал, что лучше: дальше изображать наивное удивление или просто выразить озабоченность, что главный редактор вдруг так сильно разволновался с самого утра и вообще себя не жалеет, горит на работе синим пламенем.
– Вот так, – Крошкин кашлянул, – на планерке выяснились интересные вещи. Оказывается, материал, который опубликован в сегодняшнем номере, ты не завизировал ни у меня, ни у моего заместителя. А в графе «заведующий отделом» поставил свою подпись.
– Это который, сегодняшний материал, про гадалку что ли? – сморщил лоб Росляков. – Не материал, а заметулька.
– Не важно, заметулька, не заметулька, – Крошкин только сильнее сжал пальцы рук, словно боялся ненароком, поддавшись душевному порыву, ударить подчиненного по лицу. – Ты не подписал материал, принес свои письмена ответственному секретарю, а тот, не поглядев, сдал в набор. Твое обычно разгильдяйство. Надо руку на пульсе держать, а не на горлышке бутылки, как ты.
– А, все понял, сейчас объясню, – закивал Росляков. – В тот день, когда я сдавал материал в секретариат, ни вас, ни заместителя на месте не оказалось. Перед графой «заведующий отделом» я поставил черточку и подписался своей подписью. Тысячу раз такое было, когда сдавал оперативные заметки, и никто не возмущался.
– Ну, ты как всегда ни при чем, – Крошкин криво усмехнулся. – Другого ответа я и не ожидал. Не можешь сказать по-мужски: я виноват. Изворачиваешься. Финтишь, финтишь.
– Я просто не понимаю, из-за чего шум поднят, – пожал плечами Росляков. – Всю жизнь так поступали, мелочевку заведующему не показывали, несли в секретариат.
– Это не мелочевка, – Крошкин взял со стола и развернул газетный номер. – Это критическая корреспонденция, в которой ты выдвигаешь ложные обвинения в адрес всеми уважаемого человека.
– Эта гадалка что ли уважаемый всеми человек? – задергал плечами Росляков. – Да я таких уважаемых на одном только Киевском вокзале две сотни найду.
– Она не гадалка, а магистр каких-то там наук, у неё сотня всяких международных дипломов, – Крошкин зашелестел газетой. – Собрались ученые комиссии и подтвердили, что эта чертова баба обладает даром ясновидения, что она прорицательница и белый маг. А теперь, после твоей заметульки, она подаст на газету в суд за клевету, нанесение морального и материального ущерба. Ты же всех её клиентов распугал. А она вместе со своим адвокатом уже составляет исковое заявление. Что ты улыбаешься? Она уже в девять утра позвонила главному и поставила его об этом в известность. Нам придется извиняться в газете – это раз. Наконец, она отсудит у нас деньги. Не у тебя лично, а у газеты. И, кстати говоря, правильно сделает. Потому что закон на её стороне, а не на нашей.
Вот опять Крошкин озвучивает редакторские слова, доводит до сведения… Видно, главный, действительно, рвал и метел и даже сучил ножками под столом, – размышлял Росляков, разглядывая противоположную стену. То-то с утра настроение ни к черту, интуиция не подвела, и добра теперь не жди. Видно, на планерке они уже что-то решили между собой. А Крошкин сейчас только распаляет себя, чтобы в удобный момент объявить это решение. Что же они решили? Премию квартальную снимут? Это само собой. Из-за квартальной премии Крошкин бы не стал долго распространяться. Тогда что они решили? Рослякову не хотелось отвечать себе на этот вопрос. Черт, как все это не ко времени, пропади пропадом эта гадалка. Может, какая конкурентка сделает доброе дело, напустит на неё порчу.
– И ты делаешь вид, будто не понимаешь, о чем идет речь, – щеки Крошкина порозовели. – Вот ты пишешь: «Работать в колхозе тяжело, платят неаккуратно и опять же перспектив никаких. Вообщем, надоело нашей героине коров доить, и двинулась она в Москву, где трудится теперь магом-чародеем и по совместительству предсказательницей судеб людских. Не узнать теперь скромную коровницу: раздобрела и лицом и телом, манеры вальяжные, а прическа пышная». Ну и так далее. В графе «факты проверял» ты тоже расписался. А эта баба утверждает, что в колхозе она работала не коровницей, а оператором кормораздачи на свинокомплексе. Улавливаешь разницу?
– Утверждать она все что угодно может. Что председателем колхоза была или освобожденным секретарем профкома.
– А у неё запись есть в трудовой книжке, что работала она именно оператором, а не коровницей, – Крошкин ткнул пальцем в газетный номер с таким ожесточением, что прорвал бумагу. – И, главное, её возмутил твой издевательский тон.
– Да при чем тут тон? – Росляков начинал злиться. – Двум разным женщинам коровница нагадала, что их взрослые дочери погибли. У одной матери дочь якобы утонула, а у другой убита и захоронена где-то на Украине. А обе девки живы-здоровы. Одна домой вернулась с ребенком, нагуляла, сама не знает где. А другая просто из дома ушла по каким-то там соображениям, моральным, что ли. Я об этом и написал. А так мне наплевать, чем эта гадалка прежде занималась, коров за сиськи дергала или свиней кормила. И почему об этой шарлатанке я должен писать в уважительном тоне?
– А по бумагам она не шарлатанка, я уже говорил об этом, – Крошкин скомкал прорванную газету. – Ты всегда прав, остальные виноваты. Ну, ошиблась она в этом предсказании и черт с ней. Обязательно об этом в газете сообщать? В любой профессии существует технический брак.
– Да эти две матери чуть с ума не сошли…
– А ты не разыгрывай передо мной адвоката и не дави на мои слезные железы, – Крошкин отправил скомканную газету в корзину. – Этим, с позволения сказать матерям, нужно было воспитывать своих девок и смотреть за ними, чтобы из дома не убегали. А теперь они в газету жалуются: гадалка им плохо нагадала. Тьфу. А эта коровница, будь она неладна, такие деньги у нас отсудит, что мы без порток останемся. Такую сумму за свои моральные издержки назначит – закачаешься.
– Сумму назначает не она, а суд, – поправил Росляков. – А как суд решит, ещё не известно.
– Все уже известно, – махнул рукой Крошкин. – Газета из судов не вылезает благодаря таким, как ты. Как журналист ты обязан выслушать обе конфликтующие стороны. А ты все написал со слов этих матерей.
– А где я найду эту коровницу? Звонил ей, звонил. А она уехала на какой-то чрезвычайный съезд магов и шарлатанов, получать очередной липовый диплом. Или покупать диплом, не знаю.
– Значит, нужно было её дождаться, – Крошкин с силой припечатал кулак к столу. – И я больше не хочу с тобой пререкаться, все. Получается, что мы человека обидели, на всю страну ославили, – на круглой физиономии Крошкина отразилась плохо сыгранная гримаса сердечного страдания и душевной боли за несправедливо обиженную гадалку. – Да, обидели, так получается. С водой выплеснули и младенца, вот что у нас получается.
– Какого ещё младенца? – не понял Росляков
– Ну, это, фигурально говоря, младенца, образно выражаясь, – Крошкин шлепнул ладонью по столу. – Ты к словам не придирайся. Лучше скажи, сколько у тебя с начала года взысканий?
– А сколько у меня с начала года взысканий?
Сейчас Росляков понял, что участь его, действительно, решена ещё в редакторском кабинете, а разговаривать дальше, только слова тратить.
– А я помню, сколько у тебя взысканий, – голубые глазки Крошкина горели холодным огнем ненависти. – Недавно ты отказался выполнять мое, то есть редакционное задание. Не поехал в деревню, где бывший зэк заколотил в правлении и заживо сжег женщину-председателя. А ведь мог громкий материал получиться. Я должен был написать докладную на имя главного, что ты отказался выполнять задание. И я написал докладную. Ты получил выговор, ты все это помнишь – не придуривайся. В газете, как в армии: если не нравится задание, бери под козырек и беги его выполнять.
– А я не побежал.
– Ты ведь звезда балета, чего тебе попусту бегать, – Крошкин скрипнул новыми ботинками, показалась, зубами скрипнул. – Потом ты опубликовал интервью с правительственным чиновником, даже не завизировал у него материал. Он тебе доверял, ему нравилось, как ты работаешь. А ты зачем-то написал, что тот долгое время занимал убогий кабинет рядом с женским туалетом, иногда ошибался дверью, заходил не к себе в кабинет, а в женский сортир. А потом он получил повышение и перебрался в шикарные апартаменты, которые и занимает по сей день, больше дверью не ошибается. В результате ты поссорил нашу газету с большим, очень влиятельным человеком. Тот остался не доволен, звонил мне и главному. Мы обязаны были реагировать. Между прочим, этот правительственный хрен тоже мог подать в суд, но для такого босса судиться с газетой – несолидно. Вот тебе второй выговорешник. А ведь год, считай, только начался. И третий выговор тебе тоже обеспечен – за гадалку. Вот я и хочу спросить тебя, Дима, как нам жить дальше?
