Сергей Валяев - Скорпион
— Его, Вадима Германовича, — ответил. — И письмецо его рук и план местности. И что это нам дает?
— А ты не торопись.
— Алекс, не издевайся, — нервничал полковник. — Дело под контролем Кремля. Там такая паника…
— Это полезно для них, пусть знают нужды народа, — валял я дурака.
— Алекс! — побелел полковник.
— Ладно-ладно, дай-ка протокол допроса, — потребовал. — Вы хоть этого шустрика-мудрика допросили? — шутил.
Вадим Германович Нестеровой был словоохотлив. Я пробежал глазами сухие строчки протокола, убеждаясь, что практически все мои предположения оказались на удивления проницательными.
Даю как бы эмоциональный «перевод» протокола, чтобы картинки прошлого проявились зримее.
Итак, отношения со старшим братом у него, Вадима Германовича, были сложными, хотя свои чувства младший всячески скрывал. Настоящая ненависть и настоящая любовь вспыхнула, когда старший явился в Снежинск с молодой супругой Ириной Горациевной. Ненависть — к нему, любовь — к ней, единственной и неповторимой, которая однажды ответила взаимностью, когда муж находился, прошу прощения, в долгосрочной командировке.
Непостижимым образом мелкая бытовая интрижка превратилась для Нестерового-младшего в болезненный вселенский синдром: он, и только он, мечтал владеть этой великолепной в постели и непостижимой в жизни женщиной. А та требовала самую малость: благополучной стабильности. Этого дать Вадим Германович не мог и она ушла… к дряхленькой мумии по фамилии Фридман.
Такой позорной несостоятельности Нестеровой-младший выдержать не мог он решил действовать. И действовать самым жестоким и бесповоротным образом.
С руководителями «Российского национального союза» Вадим Германович познакомился лет пять назад. Главный лозунг партии: «Чистота веры и чистота крови» ему понравился, равно как и стишата в газете «Штурмовик»: «Много рождается вновь соломонов. Жаль, что на всех не хватает патронов». Однажды один из фюреров выразил желание «кинуть на Москву ядерную бомбу, чтобы ледяной холод великих идей вернул „недочеловеков“ за колючую проволоку».
Понятно, что решение помочь «коричневым» радикалам пришло не сразу. Помочь не просто так, а за определенную сумму, которая могла бы на первых порах удовлетворить аппетиты любимой. Постепенно обстоятельства конкретизировались, на что ушло три последних года. План действий был разработан до мельчайших подробностей: от убийства старшего брата на медвежьей охоте до перевода четверти миллиона долларов в пластиковую карточку «American-exspess».
И в последнюю минуту, как в дурном кино, глушатся турбины авиалайнера, появляются люди в штатском и с тошнотворной любезностью защелкивают наручники на запястьях…
— Какая романтическая история, — говорю я. — И что? Не признается, где бомба тикает?
Полковник Старков отвечает: какое там к черту признание! Наоборот, Вадим Германович даже смеет выдвигать свои условия.
— Какие условия?
И выясняется, что господин Нестеровой желает вылететь первым же пассажирским рейсом на Европу, а взамен выдает информацию о местонахождении ядерного ранца, заминированном, как он тоже утверждает, на двенадцать часов по полудню.
— И когда он собирается дать сообщение?
— По приземлению там.
— А не пристрелить ли его, — задумываюсь, — здесь. Чтобы не издевался.
— Саша!
— Успокойся, — говорю я. — Ну, знаю я, где этот ранец, знаю.
— Знаешь?! — клацает челюстью.
— Но надо уточнить, — назидательно поднимаю палец, — кое-что. Надеюсь, вы не против, товарищ?
— Сволочь, — радостно рычит Старков и тумаками отправляет меня в кабинет.
И вот я появляюсь там, где происходят трудные торги-переговоры. Там накурено, наплевано и чуть нервно. Господин Нестеровой-младший несколько помят костюмом и лицом, но в хорошем расположении духа.
— Саша, рад вас видеть? — говорит с чувствами добрыми. — Какими судьбами?
— Вадя, будь проще, — отвечаю. — Я тебя сделал, — и коротко излагаю ход своих эксклюзивных мыслей, когда пришло понимание, что мы имеем игру наверняка.[7]
Выслушав меня, Нестеровой-младший мрачнеет, однако продолжал верить в свою счастливую звезду пленительного счастья:
— Это я вас всех сделаю, — и засмеялся мелким бесовским смешком.
Я тоже посмеялся. И закурил — никогда не курил, а тут такая незадача. Горьковатый привкус табака был неприятен, а дым резал глаза. Я смотрел слезящими глазами на Нестерового-младшего, потом решил уточнить — и уточнил с гремучей учтивостью:
— Говорят, у вас, Вадим Германович, помимо Ирины Горациевны, охоты на медведя и национал-социалистических идей, есть ещё одно занятное любимое дело?
— Какое ещё любимое дело? — курил, пуская колечками нимбы. — Вот интересно?
— Интересно?
— Очень интересно.
— Тогда я скажу.
— Говорите-говорите, — позволил.
— Ну вы, Вадим Германович, любите делать все сами, не так ли?
— То есть?
— Если хочешь, чтобы все надежно получилось, делай все сам, не так ли?
— И что?
— Брата завалили, точно медведя, сами. Письмо сами написали, чтобы все поверили, что Виктор Германович убыл в столицу с ядерным ранцем. Все предусмотрели на десяток ходов…
— К чему вы все это? — занервничал Нестеровой-младший. — Я не понимаю?
Я объяснился: Виктор Германович должен был лечь в больницу и, если бы он не прибыл на койку, его бы начали искать всем миром, а так — спятил и вся недолга.
— И что из этого?
— А то, что вы любите, Вадим Германович, повторю, делать все сами. Никому не доверяете. Перестраховались. Вот в чем ваша ошибка. Даже по канализационным коллекторам лазили сами. Я тоже люблю лазить. Но до вас мне далеко — с ядерным ранцем я не лазил, а вы лазили. А почему бы и нет? За четверть миллиона? А? — И заволновался. — Что с вами, любезный? Кажется, вам дурно? Ах, какая неприятность.
Да, гражданину Нестеровому было плохо — он подавился во время моего небольшого монолога легким воздушным дымом и кашлял точно припадочный. Потом ему заломили руки и утащили — утащили, как будто мешок с биологическими отходами.
— И где же ранец? — спросили меня.
— Какой ранец? — пошутил я.
— А-а-а-а-а!
— Ну ладно-ладно, — повинился и указал себе под ноги. — Там ранец.
… Герметичный ранец с ядерным зарядом был обнаружен группой быстрого реагирования именно там, где он и должен был находиться: в фекальных водах общей канализации — в полупритопленном состоянии.
Москвичи и гости столицы, гуляющие по дорожкам домашнего скверика на Котельнической набережной, были недовольны, что канализационные службы мешают им культурно отдыхать. И горожан можно было понять: распогодилось и более того — после полудня Гидрометцентр обещал солнце.
5. Рождественское чудо, год 1999
Я со всей тщательностью проверяю снайперскую винтовку с оптическим прицелом «Ока-74». Я люблю эту дальнобойную и удобную игрушечку для menhanter, и она отвечает тем же: никогда не подводит. Пользуюсь этим видом оружия редко, да, как говорится, метко. Никто ещё не жаловался: пуля в лоб и никаких мук. Зачем моей многострадальной родине инвалиды?
Нынче ситуация складывается такая, что без этой полуавтоматической скорострельной верной подруги никак не обойтись. Общая ситуация в стране к первому январю приблизилась к окончательной критической черте. Курс доллара к рублю 1:19,99. И этим сказано все. Как выразился ещё ранней осенью один из высших бюрократических чинов: по стране будто Мамай прошел. Не знаю, как насчет современного татаро-монгольского ига, но то, что мы вернулись к прошлым временам десятилетней давности, когда рушился Союз ССР, это факт.
Глубокий и мертвый застой — верхняя власть находится в коллапсе, а народ безмолвствует. История повторяется с удивительной цикличной периодичностью. Одни и те же ошибки преследует всех нас. Наверное, человек должен работать на самого себя, и тогда и ему, и государству будет хорошо. Разве не понятно власти, что страна объявила своеобычную забастовку: никто и ничто не работает. Все живут надеждой на некое чудо. Не на рождественское ли?
Если бы мне три месяца назад сказали, что подобное чудо возможно, я бы рассмеялся и без зазрения совести пристрелил информатора. Однако сейчас после того, как мной проделана колоссальная оперативно-боевая работа, понимаю, что в нашей любимой стране все возможно.
Вся эта история, на первый взгляд курьезная, началась как все мои истории — с просьбы полковника Старкова о встрече. Впрочем, мой товарищ был уже в звании генерала, что не имело никакого принципиального значения для наших отношений.
Мы встретились на мокром октябрьском картофельном поле, изображая в очередной раз любителей охоты на дичь. Налепив на ноги чернозема, мы приткнулись на пенечке в прелом уютном перелеске. Я вытащил из рюкзака холодную бутылку родной:
