Сергей Валяев - Скорпион
— И огонь атома очистит скверну мира! — снова заблажил господин Скворцов.
— Эй, — сказал я, — кто и где будет взрывать?
— Кто и где? — повторил вопрос с задумчивостью дауна. Потом просиял и захохотал истерично: — А вот этого я вам не скажу! Не скажу! — И, высунув язык, забелял. — Бэ-бэ! Не скажу! Потому, что сам не знаю! Ха-ха! Не знаю! Зиг хайль! — И принялся маршировать.
Ничего не оставалось делать, как поверить в его сумасшествие. Все это было весьма некстати. Остальные «наци» смогли только подтвердить существование операции «Крест» и то, что некий человек замурован в ванной с цементом.
Это решено было проверить — и пока чернорубашечники работали кайлом, я с помощью освобожденного от наручников «оберфюрера» Рюрикова отыскал труп второго участника поездки в Сибирь, названного казначеем партии.
Пули разворотили грудную клетку молодчику Пельше и мне пришлось пачкать руки о липкую и холодную кровь. В кармане кителя обнаружил поврежденную четвертушку из школьной тетрадки с неким планом местности. Разобраться в этом мог только специалист: топограф. О чем я и сообщил полковнику Старкову.
Если сумасшедший господин Скворцов говорил правду и взрыв намечен в полдень, то у нас времени предостаточно, чтобы разгадать очередную шараду, зашифрованную на страничке. По-моему мнению, на ней изображен план Замоскворечья с высоткой на Котельнической набережной. Так что пора пить шампанское за успешное окончание дела.
— Ты пьешь, — буркнул Старков, — а голова болит у нас, — и предложил пойти убедиться, что вытащенный из цементного капкана есть гражданин Нестеровой Виктор Германович.
— А почему я? — удивился. — Я с ним детей не крестил. Вызывай там бывшую супругу или братца младшенького.
— Ты думаешь?
— Я уже ничего не думаю, — признался. — Еду спать. — И на этом мы попрощались с таким уговором, что, если ситуация вдруг взбрыкнет, как кобыла… А так через шесть часов буду сам готов к боевым действиям по спасению отечества.
Порой не могу объяснить свои поступки. Я мог остаться, чтобы вместе со всеми доводить ситуацию до логического её завершения. Но во-первых, без меня хватало специалистов по охоте на неистовых мечтателей перекроить мир, во-вторых, по-настоящему устал и нуждался в лечебном сне и в-третьих, меня ждала гостья из Снежинска.
Однако самое главное: ощущал некий внутренний дискомфорт и не понимал его причины. Кажется, все предельно ясно: неуравновешенный ученый, преследуя свои личные интересы, снюхался с неонацистами, потом ужаснулся содеянному, но было поздно: его ликвидировали и теперь некто из бритоголовых с ядерным ранцем за плечами попытается воплотить в жизнь акцию «Крест».
Службам безопасности остается только вычислить «точку», где будет находиться фигурант с атомным запалом и…
И слишком все просто, menhanter. И ты чувствуешь — что-то не так. Есть такое учение «сознание Кришны», там веселые свободные танцующие люди, утверждают, что их Бог везде и всюду, и каждый преданный может услышать Его подсказку из своего сердца. Так и я чувствую, что Мировой разум пытается явить мне свою помощь, но почему, вот в чем вопрос? Неужели я прав и ситуация способна преподнести ещё сюрпризы? Какие?
Нет, не могу проанализировать ситуацию — устал, охотник за атомом, устал. Надо очистить мозг от шлаков последних событий и тогда, быть может, прийдет прозрение.
Я возвращаюсь в квартиру около четырех часов утра — на границе ночи и утра. В это время сон самый сладкий, как карамель. Ключом осторожно открываю дверь и заступаю в незнакомое пространство коридора. Кажется, решительная девушка из Снежинска сдвинула не только мебель, но и стены. Из-под двери комнаты выползает полоска света.
— Саша, — девушка полулежит в кресле, укрытая стареньким пледом.
— А я решил, что ошибся квартирой, — присаживаюсь на корточки.
— Я училась на дизайнера.
— У меня плохой вкус? — вздыхаю я. — В смысле меблировки.
— У тебя много других положительных качеств, — смеется.
— Например?
— Не умеешь скрывать своих чувств, — рукой взъерошивает мои волосы, к женщинам. — И смешно чихает от взбитого пылевого облачка.
— Будь здорова!
— Что это? Ты в какой-то пыли?
— Да, — отвечаю, скромно тупя взор, — разгружал вагоны с цементом.
— И много разгрузил?
— Много, — смеюсь. — Мне помогали. Правда, некоторым не повезло засыпало.
— И тебя тоже, частично, — и решает, что мне надо срочно в ванную.
— Зачем? — притворно пугаюсь.
— Для головомойки!
… У Мстиславы было опытное молодое тело, пропахшее свежей хвоей. Мне казалось, что я лечу над безбрежным таежным океаном и от этого безрассудного и шалого полета прерывается дыхание и бой сердца все сильнее и сильнее, и все ближе и ближе территория счастья, насыщенная фосфорическими вспышками любви. Потом: зигзагообразный удар молнии, раскалывающий надвое меня и планету — не от подобного ли разряда, присланного Мировым разумом, возникла жизнь на Земле? И наконец успокоение, будто я упал в колыбель вселенной.
Я спал и не видел снов, и проснулся от настойчивого пения настойчивой птички: фьюить-фьюить. Потом понял — телефон. За окном бледнело утро, больное холодным дождем. Мстислава спала тихо и безмятежно, похожая на театральную куклу, забытую на сцене.
— Алекс, — услышал напряженный голос Старкова. — У нас проблемы.
Иного и не могло быть, сказал я себе, покидая квартиру, интуиция, к сожалению, меня редко обманывает. Короткий, но активный отдых восстановил мои силы и теперь я мог объективно оценивать новую ситуацию. А она была скверная, по убеждению полковника, то есть хуже некуда.
За четыре часа моего отсутствия выяснилось, что труп, выбитый кайлом из цемента, оказался неким бомжем по фамилии Ткач. «Наци» подбирали у вокзалов подобные незначительные личности, маня их водкой, а затем в клетках для зверей изучали живой организм до полного его умерщвления.
— А где же Нестеровой? — задал глупый вопрос.
— О каком из братьев речь?
— То есть?
Выяснилось, что Старков, следуя моей рекомендации, решил вызвать на опознание трупа Нестерового-младшего, чтобы сразу снять все вопросы.
— И что? — не понимал я.
— А ничего, — отрезал полковник. — Вадим Германович, как утверждают, уже вторые сутки в Москве. Не одним ли самолетом вы, родные, прибыли в столицу нашей родины?
Я сделал вид, что не замечаю язвительности в голосе своего боевого товарища. Из дальнейших объяснений понял, что Нестеровой-младший тоже исчез, будто провалился сквозь землю.
— Провалился сквозь землю, — машинально повторил я. — А что топографы?
— Пока думают, — с раздражением ответил полковник. — У нас же все академики, а затирочку-пиндюрочку разгадать не могут.
Получив столь странную и неожиданную информацию, я прыгнул в джип и, разрывая мощным бампером плотную ткань тумана, помчался по свободным улицам на Лубянку, где находился штаб по данной эпохальной проблеме.
Итак, что нам дает появление на столичных улицах Нестерового-младшего? Ничего, кроме вопроса: почему он не сообщил о своем желании посетить белокаменную, когда мы вместе хлебали самогон, настоянный на кедровых шишках? Срочная командировка? Возможно, хотя верится с трудом. Приехал к старшему брату, зная его местоположение? Предположим. А с какой целью? Отговорить от безумной затеи? Или наоборот — помочь. Помочь? Кажется, menhanter зарапортовался.
Так, начнем сначала. Жили-были два брата, старший и младший. Допустим, между ними существовало вполне естественное соперничество: кто лучше, умнее, сильнее и… любвеобильнее.
Поначалу побеждает старший: успехи на всех фронтах, а затем вдруг облучение и канун трагического финала — близкая неизбежная смерть. Младший не выдерживает и в доказательство своей виктории повествует в ярких красках о соитии с Ириной Горациевной Фридман. Старший приходит в ярость, сочиняет сумасбродное послание потомкам… Стоп-стоп…
И вижу в зеркальце заднего обзора торжествующий оскал — и через мгновение понимаю: это мой собственный оскал.
И я даже знаю причину его, оскала, появления, и рву мобильный телефон к щетинистой щеке:
— Старков! — ору и требую ответить только на один вопрос: была графологическая экспертиза по письму Нестерового-старшего или не была?
— А в чем дело?
— Была или не была, черт возьми?!
— Алекс, при чем тут письмо? — возмущается полковник. — Ты лучше ранец ищи?
Я выматерился и так, что боевой товарищ поперхнулся и в трубке возникла тишина. И, казалось, безмолвие всюду: и там, на линии, и на улицах, растворяющихся в тумане, и в домах, где пробуждались ото сна неприютные люди, и в ревущем моторе внедорожника, наматывающего на колеса километры пути в никуда; и я тоже был тих и безмолвен в своих молитвах к невидимому небу.
