Виктор Пронин - Брызги шампанского
Хмель на свежем морском воздухе уходит быстро, и уже к полуночи я достаточно отрезвел, у меня не болело ни в голове, ни в желудке, глядя в темноту, освещаемую вспышками молний, я упивался своим одиночеством и собственной ночной неуязвимостью. Не было слышно ни человеческих голосов, ни собачьего лая, ни шума моторов. Только шелест дождя и грохот ночной грозы.
Боже, как это здорово!
Но знал я, знал непоколебимый закон бытия – если ты чем-то осчастливен и сам это сознаешь, значит, предмет твоего счастья находится в данный момент под угрозой. Пришла вдруг жесткая уверенность в том, что шелест дождя, мягкие удары волн, молнии, которые с непонятной озлобленностью вонзались в море, возникающий в их свете черный контур Карадага не могут продолжаться слишком долго, и надо торопиться все это запомнить, вместить в сознание и постараться навсегда в себе оставить.
Так все и вышло.
В беснующейся ночной катавасии вдруг возник посторонний звук, слабый, почти несуществующий. Я встал, подошел к закрытой стеклянной двери на лоджию, но ничего не услышал, ничего не увидел, кроме грозы. Но потом как-то сразу и неожиданно на лоджии возникла человеческая фигура.
Небольшая человеческая фигурка в трико легко перемахнула через перила. Человек оглянулся, посмотрел вниз и направился к двери. Я стоял за шторой, и увидеть меня было невозможно. Вдруг в метре от меня, в самой комнате, раздался скрежет металла. Я наклонился к двери и увидел, что в щель между дверью и рамой просунуто стальное полотно. Тонкая пила двигалась довольно уверенно, проникнув насквозь, тут же пошла вверх, уперлась в крючок, который всегда казался мне таким надежным...
Прошло пять секунд, десять – и крючок сдался.
Человек по ту сторону двери не торопился входить, он словно привыкал к новому положению – дверь открыта, сопротивление запора сломлено, цель близка.
Начиная понимать, что происходит, я отошел от двери и сел в кресло, ожидая дальнейших событий. Закинув ногу на ногу, я подпер подбородок кулаком и расположился в позе свободной, даже вальяжной.
Дверь открылась, и человек неслышно скользнул в комнату, закрыл дверь за собой и на всякий случай, видимо, для того, чтобы дверь не хлопала на ветру и не издавала лишних звуков, снова набросил крючок на петлю.
Вспыхнул сильный луч фонарика.
– Ой, – сказала Жанна, – это ты?
– Нет, это не я. Я сейчас нахожусь в Ялте у своего давнего друга Марика Козовского. Мы пьем вино, вспоминаем прошлые годы и смотрим на ночную грозу. В Ялте сейчас тоже гроза. Прекрасная погода, не правда ли?
– Ты меня напугал, – сказала Жанна, и я не мог не признать – отличные слова. Просто потрясающие по уместности.
– Я вел себя тихо, не делал резких движений, не издавал громких звуков... Как я мог напугать?
– У тебя такой тон, будто я в чем-то провинилась перед тобой.
– У меня в самом деле такой тон?
– Ты даже не представляешь, сколько в нем издевки.
– Извини, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть, задеть, пройтись по твоему достоинству. По женскому, по человеческому, профессиональному...
– На что ты намекаешь?
– Намекаю?
– Можно я сяду? Мог бы и сам предложить!
– Только не на кровать. С тебя течет вода. Где ты умудрилась так намокнуть?
– Там дождь, – она махнула рукой в сторону двери.
– Если у тебя здесь какие-то дела, можешь спокойно ими заниматься, я не буду мешать.
– Опять издевка. – Она села на стул, но чувствовала себя неуютно, меняла позу, привставала, снова садилась.
Я протянул руку и нажал кнопку настольной лампы. Вспыхнул свет. Несильный, но после полной темноты он показался слепяще ярким.
– Мог бы предупредить, – проворчала Жанна.
– Прости великодушно.
Этот разговор, совершенно не соответствующий положению, в котором мы оказались, мог бы, наверно, продолжаться еще долго, но мне попросту надоело тешиться словами пустыми и ложными.
– А ты ничего даже в мокром состоянии. – Жанна действительно и после проливного дождя была в порядке.
– Наконец-то заметил.
– Не хочешь ничего объяснить?
– Ты о чем?
– Ну... Вообще-то, это немного странно... Ты не постучала в дверь, не бросила камушек в окошко, не посигналила своим замечательным фонариком... А проникла с помощью стального полотна. Знаешь, я так удивился!
– Мог бы сказать, что обрадовался.
– Конечно, я впал в неописуемый восторг! Можно даже сказать, что в радостное неистовство.
– Язвишь?
– А что мне остается?
– Ты привык, наверно, что все поступки должны иметь какое-то разумное объяснение, да? Все должно быть согласовано, выверено, с точки зрения здравости, да? А все, что выходит за эти рамки, – преступно, подло, низко, да?
– Я так сказал?
– Это написано у тебя на лбу. Большими буквами. Красным фломастером. И подчеркнуто тремя жирными линиями.
– Кошмар какой-то, – я невольно потер ладонью свой вспотевший лоб. – Если я правильно понял, ты пришла этой ночью, чтобы подтвердить некие возвышенные качества своей натуры? Я внятно выразился?
– Вполне.
– Так, – протянул я озадаченно.
Жанна встала со стула, подошла к моему креслу, опустилась на колени и заглянула мне в глаза. И, ничего не произнося, продолжала смотреть на меня и как бы вбирать, вбирать в себя всю мою волю, твердость, гневное непонимание происходящего. И все это у нее получалось. Я чувствовал, что вот-вот сдамся и мне ничего не останется, как раздеть ее, обтереть махровым полотенцем и уложить в кровать.
– Ну? – спросила она. – Все в порядке?
– Почти.
– Женя! – произнесла она врастяжку, решив, видимо, что я созрел для осмысленного разговора. – Женя... ну как ты не можешь понять простых вещей? Что ты там напридумал своей глупой головой, – она потрепала ладошкой мои волосы, и я, кажется, в самом деле устыдился. – Ну, задержалась я, неважно где... если хочешь, скажу. Целомудренно и невинно задержалась. Пришла домой, а хозяйки нет. Дверь закрыта. То ли она ключ не оставила, то ли с ней что-то случилось, не исключено, что и я могла этот несчастный ключ потерять... Куда деваться? Ну скажи – куда мне деваться? И я направилась к дому, где всегда встречала тепло и ласку. Конечно, я не надеялась тебя здесь застать, ты сам говорил, что уезжаешь в Ялту. И решилась. Прости.
Ее глаза были совсем рядом, темные мокрые волосы обрамляли загорелое лицо, она смотрела на меня снизу вверх и казалась еще меньше, еще беззащитнее, чем обычно.
И я сдался.
– Выпьешь что-нибудь?
– А что у тебя есть?
– Каберне.
– По-моему, это самое лучшее, что может быть в моем положении. Красное вино быстро поставит меня на ноги.
– На ноги? – ужаснулся я. – В горизонтальном положении ты выглядешь гораздо лучше! Просто потрясающе!
– И опять согласная, – рассмеялась Жанна, и мне ничего не оставалось, как вынуть из шкафа бутылку каберне коктебельского розлива.
Первые стаканы мы выпили залпом, и после этого я в самом деле растер Жанну махровым полотенцем. Потом вино неожиданно кончилось, и мне пришлось открывать вторую бутылку, которая тоже оказалась не слишком емкой, не слишком. Из закуски у меня нашелся только солоноватый белый сыр с базара. Второй бутылки каберне нам оказалось вполне достаточно, и друг друга нам тоже оказалось вполне достаточно. Мне больше никого не хотелось, ей, надеюсь, тоже.
Мы лежали рядом в полной темноте, и только молнии время от времени вырывали нас из небытия и освещали нервным голубоватым светом, сопровождаемым запаздывающими раскатами грома.
– А знаешь, у меня неприятности, – неожиданно сказала Жанна.
– У тебя?! Не верю.
– Тот рыжий лейтенант достает последнее время.
– Достает или пристает?
– Если бы приставал... Я бы знала, что делать.
– Что его смущает в твоей жизни?
– Его смущает та ночь, когда под твоими окнами человека убили.
– Ты плохо себя вела в ту ночь?
– Нашелся какой-то свидетель, придурковатая старуха... Она утверждает, что видела меня в тот вечер с тем типом.
– Тип, естественно, не может ни подтвердить ее показания, ни опровергнуть, – я все никак не мог настроиться на серьезный лад, хотя понимал, уже прекрасно понимал, что не зря затеяла Жанна этот разговор.
– Женя, мне не до шуток.
– Он подозревает тебя в убийстве?
– Может быть. Хотя, мне кажется, и сам в это не верит. Сегодня опять на допрос.
– Пошли его подальше.
– Не могу. Я на крючке. Он все мои данные уже знает – адреса, телефоны, место работы... Женя, помнишь, когда тебе понадобилось, я сказала, что была в ту ночь с тобой... Помнишь?
– Ну? – произнес я в полном смятении – я никогда не просил Жанну говорить подобное, никогда не нуждался в ее помощи, в ее показаниях, ложные они или истинные. Да, она сказала следователю, что в ту ночь была со мной. Но я ее об этом не просил. И тут до меня дошла маленькая, но очень важная подробность – оказывается, она не мне создавала алиби, совсем даже не мне... Себе. Значит, уже тогда допускала, что оно ей понадобится. А это говорит о том, что придурковатая старуха могла и в самом деле видеть ее с Мясистым.
