Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря
Она принялась листать записную книжку, держа перед глазами номер, и почти сразу нашла то, что искала. Он был на первой же странице. На букву «А». Лукас Аалдерс. Старина Лукас. Запинающийся, с бесформенным телом, лысиной и похожим на коровье вымя отвислым двойным подбородком. Впрочем, в уме не откажешь, и ум у него своеобразный — сухой, методичный, по-академичному тяжелый. Слова выходили из его рта, как сосиски из автомата, точно отмеренные, соединенные в аккуратные синтаксические гирлянды. Он мог бы быть ее свекром, но по-настоящему Рут его так и не узнала. Лукас был частью декораций, абстрактной генетической проекцией того дряблого мешка из плоти и костей, каким мог бы стать Маартен. Впрочем, он тоже изменился за последние годы.
Лукас теперешний, озлобленный, ожесточившийся и придавленный горем, возможно, искал крючок, чтобы повесить на него все свои беды и печали.
Что-то было не так…
Она еще раз просмотрела сообщение.
Ты дура, Рут! Тупая, безмозглая идиотка. Где твои мозги, девочка?
Ошибка 404: файл не найден.
В Лукасе нет ничего зловещего. Лукас прост, как молоток. Он всего лишь сделал то, о чем она его попросила. Расшифровал надпись с задней стороны картины. Как она и полагала, то была латынь.
Рут поежилась от пробежавшего по спине озноба.
Торопливо набрала номер.
— Это я, Рут. Спасибо! Вы молодец! — Она облегченно выдохнула.
— Мне помогли.
— Вы на работе?
— Да.
— Мы можем встретиться?
— Сейчас у меня занятия.
— Потом?
Пауза.
— Вы знаете, где находится отделение химического машиностроения?
— Комплекс Ройтерсейланд?
— Да. Строение В. Где вы сейчас?
— Возле дома. В Йордаане.
— Сюда идут трамваи семь и десять. Не забудьте, строение В. Четвертый этаж, кабинет 402.
— Поняла.
— Тогда… примерно через полтора часа.
Лукас как раз выходил из лекционного зала, когда Рут шла по коридору.
Она заметила его издалека. В мешковатом коричневом костюме, с папкой под мышкой и мобильником у уха. Рядом с ним, ожидая, пока он освободится, стояла миленькая студенточка в очках. Закончив разговор, Лукас взглянул на Рут и, едва заметно кивнув, наклонился к девушке.
Отвернувшись к доске объявлений, Рут исподтишка наблюдала за ним.
Слушая, Лукас лукаво улыбался, а отвечал низким, мягким голосом. Рут это понравилось. Прежде она никогда не видела его в рабочей обстановке. Теперь ее представление о нем заметно расширилось, приобрело другое измерение. Девушка рассмеялась, тряхнула волосами и пошла по коридору.
— Давайте сюда, — сказал Лукас, когда Рут подошла к нему, и провел магнитной карточкой по вертикальной щели. Технология вчерашнего дня, прадедушка той биометрической системы доступа, что состояла на вооружении Государственного музея. Двадцатый век против двадцать первого.
Пальцы забегали по панели, набирая код.
Рут кивнула — конечно, день рождения Маартена — число, месяц, год.
«Сюда» оказалось лабораторией, хотя и отличавшейся от той, что была в их школе: спиртовые горелки, пробирки, колбы и все такое. Здесь господствовал хай-тек: большие, непонятного предназначения машины в кремовых металлических корпусах, диоды, мониторы и электрический гул, свидетельствовавший о некоей скрытой от глаз механической активности.
Окуляр у двери напомнил ей старомодный микроскоп.
— Можно?
— Пожалуйста.
Рут заглянула в «глазок». То, что она увидела, походило на узор вывернутой наизнанку футболки из далеких семидесятых.
— Полимеры, — подсказал Лукас. — Эти ребята — настоящие фетишисты пластика. Не успели получить диплом, а уже идут нарасхват. Промышленность нуждается в хороших специалистах.
Студенты подняли головы, сдержанно улыбнулись и вернулись к работе.
— Если коротко, они изобретают новые материалы. Некоторые называют это получением лицензии на печатание денег.
Он провел Рут в угол лаборатории, где они уселись на вращающиеся стулья. От его одежды пахло селитрой, тот же запах постоянно присутствовал и в квартире.
— Вы раскололи шифр, — сказала она. — Спасибо.
— Вообще-то я сделал это с вашей помощью. — Лукас сложил руки на груди. — Ваш отец оказался прав, предположив, что цифры замещают буквы. А вы были правы, когда посоветовали попробовать латынь. Хотя, должен признаться, чтобы найти соответствия, пришлось немало потрудиться. Я ведь инженер-химик, а не дешифровщик. Но в конце концов все сложилось. Для чего еще нужны университеты, если не для этого, верно?
Рут достала сотовый и открыла текст.
— Так что же здесь зашифровано?
Лукас сухо рассмеялся.
— Так и знал, что вы об этом спросите! К счастью, в каждом преподавательском коллективе имеется свой знаток латыни. Наш не исключение. Мне помог один из коллег.
Он опустил руку в карман и извлек сложенный вдвое листок.
О magnum mysterium.
Nigra sum sed formosa.
Non aurum sed lapis infernalis,
petra genitrix, matrix mundi.
О великая тайна. Черен я, но красив,
не злато, но камень инфернальный,
скала плодящая, чрево земли.
— Тот, кто это писал, натолкал в текст кучу аллюзий, — сказал Лукас. — Переверни страницу. Я отметил две ссылки. Первая — «О великая тайна» — почти точная цитата из рождественской заутрени. Вот, посмотри.
Рут прочитала текст на обороте листа.
Столь велика тайна и столь чудесно таинство сие…
— Следующая взята из Библии. Точнее, из «Песни песней» Соломона.
Дщери Иерусалимские! черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы.
— Наш латинист уверяет, что слово «matrix» используется в значении «чрево» очень редко. Возможно, оно пришло в латынь из каббалы транзитом через арабский.
Легче от объяснений не стало. Рут смотрела на текст, совершенно не понимая смысла.
— Я не говорила, где мы это нашли? Я рассказывала папе. На задней стороне одной картины восемнадцатого века.
— Я так и думал.
— Там был еще символ философского камня. Как по-вашему, это не может быть неким алхимическим посланием?
Лукас взял у нее листок, еще раз прочитал текст и потер подбородок.
— Хорошо, предположим, что контекст именно алхимический. Автор использует прием передачи речи от первого лица. Как в детской загадке. Ставит себя на место некоего элемента или вещества. Он черен. Он появился на свет в результате неназванного мистического процесса, как Христос, — отсюда и заимствование из рождественского богослужения. И на случай если читатель подумает, что философский камень есть золото, дает ясное предупреждение, что это не так. Речь идет об инфернальном камне, чреве земли.
Рут молча смотрела на Лукаса, ожидая продолжения.
— Мы с Йорисом обсуждали это по телефону. Он занимался алхимической стороной вопроса. В алхимии существует понятие черной стадии, нигредо. По сути, это хаотичное, напоминающее смерть состояние, при котором субстанции разрушаются, полностью теряя свои свойства, а затем на их основе создается нечто новое. Смерть и возрождение. Для них, этих веществ, плавильная печь алхимика была чем-то вроде чрева. Но здесь чрево приравнивается к самой земле, что возвращает нас к старинной теории о том, что камни и металлы — суть живые и произрастают в земле. Как пшеница. Они исходят из земли и в ней же должны вырастать. Такая вот бестолковая логика.
— А скажите, — неожиданно для себя спросила Рут, — это не может быть как-то связано с ураном?
Лукас удивленно вскинул брови:
— С ураном?
— Да, бомбы… реакторы… конец света — в этом роде.
— Когда, вы сказали, была написана картина?
— Картина датирована 1758 годом.
— Тогда к урану она не имеет никакого отношения, можете мне поверить. Об уране узнали не раньше 1789-го. Один немец, Клапрот, получил некоторое его количество из смоляной обманки и дал новому элементу название.
— Если не уран, то что?
Лукас развернул стул и поднялся. На стене висела таблица химических элементов. Он указал на «Ag».
— Серебро. Или серебряная соль. Для древних алхимиков дьявольским камнем, ляпис инферналис, было серебро. Оно выступало как супруга золота. Не солнце, но полумесяц.
— Вы так говорите, будто сами в это верите.
Лукас рассмеялся:
— Неужели? Нет, Рут, я не верю. Уверяю вас. Это ведь примерно то же самое, что и религия. Мечта. Безумие. Миф. Огромная проекция человеческих надежд на окружающий мир. Ничего объективно научного в алхимии нет.
— Но разве алхимики не были в какой-то степени вашими предшественниками?
— Конечно, можно и так сказать. — Он пожал плечами. — Только делали они все наугад, на авось. Мы, химики, за два столетия добились большего прогресса, чем они за два тысячелетия. У них нет метода, нет системы, нет последовательности. Их язык — язык метафор, и в эти метафоры они порой верят больше, чем в доказательства, которые лежат у них перед глазами. Нет-нет, до появления настоящих исследователей, ученых, все в этой области пребывало в хаосе.
