Харлан Кобен - Один неверный шаг
— Впутался в одно малоприятное дело.
— И к этому делу причастен Артур Брэдфорд, так?
— Что-то вроде этого.
— Если впутался — выпутывайся. И побыстрее.
Отец схватил кофейную чашку из «набора путешественника», стоявшую на столе, быстро поднес ее к губам и также быстро отставил: кофе в чашке не оказалось.
— Брэдфорд предложил мне расспросить тебя о нем, — сказал Майрон. — О нем и еще об одном парне, который на него работает.
Отец опустил глаза и некоторое время разглядывал поверхность стола.
— Этого парня, случайно, не Сэм Ричардс зовут? — тихо спросил он. — Неужели все еще жив?
— Живехонек.
— О Господи…
В комнате повисло тягостное молчание. Через некоторое время Майрон нарушил его, задав отцу новый вопрос:
— Как ты с ними познакомился?
Отец выдвинул ящик письменного стола и принялся что-то в нем искать. Так и не обнаружив нужную вещь, поднял голову и крикнул:
— Элоиза!
В ту же секунду его секретарша открыла дверь и застыла в дверном проеме.
— Где у нас тайленол? — осведомился отец.
— В нижнем ящике правой тумбы. Слева, ближе к задней стенке, под коробкой с резиновыми колечками. — Элоиза повернулась к Майрону. — «Йо-хо» хочешь?
— Еще как! — Поразительно! У нее имелся в запасе фруктовый нектар «Йо-хо». Хотя в последний раз Майрон пил этот нектар в офисе отца лет десять назад, Элоиза продолжала регулярно покупать и ставить в холодильник его любимый напиток. На всякий случай. Между тем отец нашел флакончик с тайленолом и начал откручивать крышку. Элоиза, убедившись, что все в порядке, вышла и закрыла за собой дверь.
— Я тебе никогда не лгал, — сказал отец.
— Знаю.
— Просто пытался тебя защитить. Это, знаешь ли, входит в обязанности родителей. Когда они видят, что опасность приближается, то становятся перед своим чадом, чтобы принять удар на себя.
— Ну, этот удар принять на себя тебе не удастся, — сказал Майрон.
Отец задумчиво кивнул.
— Только мне от этого не легче.
— Все будет хорошо, — сказал Майрон. — Просто я должен знать, с кем мне предстоит вступить в конфронтацию.
— Тебе придется вступить в конфронтацию с воплощенным злом. — Отец вытряхнул из флакончика на ладонь пару таблеток тайленола и проглотил их, даже не удосужившись запить водой. — С очень жестокими людьми, лишенными даже зачатков жалости и чувства порядочности.
Вернулась Элоиза и принесла «Йо-хо». Мельком взглянув на лица отца и сына, она неслышно удалилась, не сказав ни слова. Откуда-то из глубины склада доносилось бибиканье автопогрузчика, предупреждавшего о том, что он собирается подавать назад.
— Это случилось через год или чуть больше после окончания расовых волнений, — начал отец. — Ты еще слишком молод и вряд ли помнишь те события, но тогда бунты, разного рода митинги протеста и выступления, включая вооруженные, рассекли город на части. И эта рана не зажила до сих пор. Иногда мне кажется, что она даже стала глубже. Это как бракованное изделие. — Он указал на штабеля тюков и ящиков, видневшихся сквозь стеклянную стену. — Изделие начинает рваться по шву, и если не обращать на это внимания, оно будет рваться дальше, а когда разорвется полностью, изделие развалится на части. Таков нынче Ньюарк. Город, разорванный по шву.
Как бы то ни было, когда все закончилось, рабочие со временем вернулись на предприятие. Но это были уже совершенно другие люди. Они стали злыми и нетерпимыми. И смотрели на меня не как на работодателя, а как на эксплуататора и угнетателя. Хуже того, они, казалось, были готовы обвинить меня в том, что это я, и никто другой, привозил сюда их предков в цепях и колодках в трюмах кораблей. Потом среди рабочих появились так называемые активисты, которые начали подбивать их на забастовки и выдвигать непомерные требования. Так была поставлена жирная точка на производстве трикотажных изделий в Ньюарке. Шить трусы и майки стало невыгодно, поскольку многократно возросла стоимость труда. Увеличилась безработица. Город стал вариться в собственном соку, тлея изнутри. А потом активисты, пробившиеся в руководство, а попросту говоря, гангстеры и бандиты, стали требовать организации рабочего союза. Я, разумеется, выступил против этой идеи.
Отец бросил взгляд сквозь прозрачную стену на уходившие в темноту бесконечные ряды ящиков. Майрон невольно задался вопросом, сколько раз в день отец окидывал подобным оценивающим взглядом свои владения, о чем при этом думал и о чем мечтал, сидя годами за этим столом в своем офисе, расположенном в самом центре огромного складского помещения. Поразмышляв об этом некоторое время, Майрон встряхнул жестянку с «Йо-хо» и, потянув за кольцо, с хлопком откупорил ее. Этот звук, казалось, вернул отца к действительности. Он посмотрел на сына и изобразил на губах улыбку.
— Старик Брэдфорд был связан с бандитами, настаивавшими на организации союза. Прежде эти люди занимались исключительно нелегальной деятельностью — шантажом, разбоем, вымогательством, контролировали проституцию и так далее… И вдруг в один прекрасный день стали крупными специалистами в области прав рабочих и охраны труда. Но я продолжал с ними бороться и постепенно начал одерживать верх. В результате старик Брэдфорд отправил в это самое здание на переговоры своего сына Артура в компании с Сэмом Ричардсом. Этот сукин сын все время только подпирал стенку и помалкивал. Зато Артур, войдя в офис, сразу плюхнулся в кресло и, задрав ноги, утвердил свои грязные подошвы на моем рабочем столе. Далее он сказал, что в принципе одобряет организацию профсоюза и, более того, готов поддержать его материально. Я ответил этому юному наглецу, что дело, о котором он толкует, имеет совершенно определенное название — а именно: вымогательство, — и велел ему убираться из моего офиса ко всем чертям.
На лбу отца при этих словах выступили крохотные капельки пота. Он вынул платок и промокнул лоб. Так он делал во время разговора несколько раз, хотя в кабинете работал вентилятор. Последний, впрочем, поворачивался во все стороны и, словно дразня присутствующих, нес то живительную прохладу, то, когда его бешено вращавшиеся лопасти отворачивались от стола, позволял духоте и жаре вновь сгуститься в этой части помещения. Майрон посмотрел на семейные фотографии, где были запечатлены его родители во время круиза по Карибскому морю. Этим снимкам исполнилось лет десять, и родители на них казались здоровыми, веселыми, загорелыми и молодыми. По крайней мере на фотографиях они выглядели значительно моложе, чем сейчас. И этот факт поразил Майрона в самое сердце.
— И что произошло потом? — спросил Майрон.
Отец сглотнул, перевел дух и продолжил рассказ:
— И тогда впервые за все это время заговорил Сэм. Отлепившись от стены, он подошел к моему столу и посмотрел на наши семейные фотографии, доброжелательно улыбаясь, словно знал всех нас очень давно и считался другом семьи. А потом достал из кармана садовый секатор и швырнул его на столешницу.
У Майрона по спине пробежала холодная дрожь.
«Только представьте, какой ужасный урон эта штука может причинить человеческому существу, — сказал Сэм. — Представьте также, как она отсекает по одному человеческие члены, как долго при таком условии могут длиться муки и сколь страстно мученик будет призывать смерть, которая, при умелом использовании этого инструмента, может наступить очень и очень не скоро». Вот и все его слова. После этого Артур Брэдфорд расхохотался, и они оба вышли из офиса.
Отец схватил кофейную чашку и вновь попытался глотнуть из нее, но у него опять ничего не получилось, поскольку в чашке по-прежнему не было кофе. Майрон протянул ему жестянку с «Йо-хо», но отец отрицательно покачал головой.
— Я вернулся домой и весь вечер пытался делать вид, что у меня все тип-топ. Пытался есть, пытался улыбаться, даже попытался поиграть с тобой в саду. Но все это время я думал только об одном: о том, что сказал Сэм. Твоя мать чувствовала, что со мной что-то не так, но впервые в жизни воздержалась от каких-либо вопросов. А потом я пошел спать, но никак не мог заснуть. Все происходило в полном соответствии со словами Сэма. Я дал волю воображению. Представлял, как секатор отхватывает по кусочку живую человеческую плоть. Медленно. И какой ужасный крик вызывает каждое подобное действие. Неожиданно зазвонил телефон. Я приподнялся на постели, машинально бросив взгляд на часы. Стрелки показывали три утра. Я сорвал трубку с рычагов, но мой неизвестный абонент молчал. И тут я понял, что это кто-то из них. Я слышал дыхание этого человека. Но он так и не соизволил сказать мне хотя бы слово. Тогда я повесил трубку и вылез из постели.
Дыхание отца стало прерывистым, а в глазах заблестели слезы. Майрон вскочил со стула, искренне желая хоть чем-то ему помочь. Но отец поднял руку, призывая сына успокоиться и вернуться на место.
