Харлан Кобен - Один неверный шаг
— Он слишком много знает! — гаркнул Чанс.
Артур молчал, размышляя.
Майрон понизил голос до шепота:
— Чанс?
— Что?
— У вас ширинка расстегнута.
Чанс опустил глаза. Майрон к тому времени уже успел вытащить свой «тридцать восьмой» и с силой вдавил ствол в паховую область брата кандидата в губернаторы. Чанс подался было назад, но Майрон продолжал держать цель на мушке. Сэм выхватил пистолет и направил на Майрона.
— Скажите Сэму, чтобы сел в кресло, — сказал Майрон. — В противном случае у вас никогда не будет проблем с введением катетера.
Все замерли. Получилось нечто вроде живой картины. Сэм наставлял пистолет на Майрона. Майрон держал под прицелом паховую область Чанса. Артур по-прежнему сидел молча, погруженный в свои мысли.
Неожиданно Чанс мелко-мелко задрожал.
— Смотрите, не написайте на мой револьвер, Чанс. — Что и говорить, слова не мальчика, но мужа. Но, честно говоря, Майрону все это не нравилось. Он знал людей вроде Сэма и совершенно не исключал того, что костлявый может пойти на риск и нажать на спуск.
— Нет никакой нужды размахивать пушкой, — наконец сказал Артур. — Никто вам здесь ничего плохого не сделает.
— Умеете же вы уговаривать! После ваших слов мне сразу полегчало.
— Скажу по-простому: вы для меня важнее живой, чем мертвый. В противном случае Сэм уже прострелил бы вам голову. Все ясно?
Майрон промолчал.
— Условия нашей сделки, Майрон, остаются прежними. Вы разыскиваете Аниту, я не позволяю посадить в тюрьму Брэнду. И мы оба больше не упоминаем имени моей покойной жены, оставляем ее прах в покое. Надеюсь, я ясно выразил свою мысль?
Сэм, продолжавший держать пистолет в вытянутой руке, ободряюще ему улыбнулся.
Майрон кивком указал на костлявого:
— А как насчет небольшой демонстрации доброй воли?
Артур кивнул:
— Сэм!
Сэм сунул оружие в подмышечную кобуру, вернулся на свое место и взял в руки журнал «Пипл».
Майрон напоследок ткнул стволом в паховую область Чанса, вызвав у последнего приглушенный стон, после чего засунул револьвер в карман.
Автобус остановился у того места, где Майрон оставил свою машину. Когда Майрон выходил, Сэм на военный манер отдал ему честь. Майрон в ответ кивнул. Автобус тронулся с места, доехал до конца улицы и скрылся за поворотом. Майрон вдруг понял, что все это время боялся лишний раз дохнуть. Поэтому попытался расслабиться и мыслить спокойно и логично.
— Когда вводят катетер, — неожиданно громко сказал он, — это так неприятно!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Офис отца находился в старом промышленном здании в Ньюарке. Много лет назад здесь и вправду стояли швейные машинки и шили мужское белье. Больше, разумеется, не шьют. Теперь готовую продукцию такого рода привозят из Индонезии или Малайзии или еще какой-нибудь страны, где используют детский труд. Все об этом знают, но продолжают покупать эти вещи, поскольку стоят они дешево, а обыватель не прочь сэкономить пару баксов на паре трусов. Тем более с точки зрения морали ситуация не столь однозначна, как, быть может, кому-то кажется. Легко протестовать против детского труда на фабриках, легко выступать против низкой оплаты труда из расчета двенадцать центов за час работы, легко осуждать родителей, заставляющих детей вкалывать с утра до ночи и осуждать эксплуатацию в целом. Гораздо труднее делать это, когда знаешь, что альтернатива двенадцати центам — голод, а эксплуатации — смерть.
Так что лучше всего вообще об этом не думать.
Тридцать лет назад, когда в Ньюарке действительно шили мужское белье, в распоряжении отца имелась целая армия городских чернокожих, которые на него работали. Он полагал, что хорошо относится к своим рабочим, и они считают его добрым хозяином. Но когда в 1968 году начались расовые волнения и бунты, эти же самые рабочие сожгли четыре из принадлежавших ему пяти фабричных зданий. С тех пор отец никогда не смотрел на чернокожих прежним доброжелательным хозяйским взглядом, да и вообще стал относиться к ним по-другому. Не хуже и не лучше — но по-другому.
Элоиза Уильямс начала работать у отца секретаршей еще до расовых волнений шестьдесят восьмого. Отец имел обыкновение говорить, что Элоиза будет работать с ним до тех пор, пока он не испустит дух. Она была для него кем-то вроде второй жены и заботилась о нем в течение трудового дня. Бывало, они ссорились, подолгу дулись друг на друга, кричали и даже дрались. И в этом заключалась истинная и глубокая взаимная приязнь. Мама прекрасно знала об их взаимоотношениях.
— Слава Создателю, что Элоиза уродливее чернобыльской коровы, — часто говорила она. — В противном случае я начала бы задаваться разными неприятными вопросами.
В прежние времена фабрика отца состояла из пяти различных зданий и построек. Теперь осталось только одно здание. Отец использовал его и как складское помещение для прибывавших из-за морей изделий легкой промышленности. Офис находился на верхнем этаже в самом центре постройки, а окружавшие кабинет стеклянные стены позволяли обозревать сложенные штабелями упакованные в тюки товары. В этом смысле отец походил на тюремщика, наблюдающего из своей будки за порядком на вверенной ему территории и сохранностью замков на дверях камер.
Майрон, дробно стуча каблуками по перфорированным ступеням, поднялся по металлической лестнице. Когда он добрался до последнего этажа и вошел в офис, Элоиза приветствовала его крепким объятием и поцелуем в щеку. На мгновение Майрону показалось, что сейчас она откроет дверцу одного из шкафов и подарит ему какую-нибудь игрушку. Когда его в детстве привозили в офис, Элоиза, зная о приезде хозяйского сына, обязательно припасала для него какой-нибудь милый пустячок вроде игрушечного пистолетика, модели планера или веселой книжки с картинками. Но на этот раз подарка не нашлось, и тот факт, что Элоиза ограничилась лишь объятием и поцелуем в щеку, немного огорчил его.
— Заходи скорее, — сказала Элоиза и указала на дверь кабинета, не удосужившись нажать на кнопку интеркома, чтобы предупредить отца о визите Майрона.
Сквозь стеклянную стену Майрон увидел, что отец беседует с кем-то по телефону, причем весьма оживленно. Как всегда.
Майрон открыл дверь и вошел в помещение.
Отец поднял указательный палец, предлагая ему подождать минутку, после чего бросил в трубку:
— Ирв, я сказал «завтра». Оправдания не принимаются. Итак, до завтра. Ты хорошо меня понял?
Хотя воскресный день в разгаре, люди продолжают заниматься бизнесом. Удивительное дело: двадцатый век заканчивается, а свободного времени становится все меньше.
Отец был одет, как член израильского кнессета — темно-серые брюки и белая рубашка с отложным воротничком, под которую он обыкновенно поддевал белую же футболку. Седые волосы, росшие на груди, виднелись в узком промежутке между тщательно выбритой шеей и воротом футболки. Отец являл собой типичного семита — темно-оливковая кожа и большой, загнутый книзу нос того типа, какой вежливые люди называют «рельефным».
— Помнишь «Дон Рикос»? — спросил отец.
— Магазин португальских товаров, который мы обычно посещали?
Отец согласно кивнул.
— Закрылся. В прошлом месяце. Мануэль исправно хозяйничал в нем на протяжении тридцати шести лет. Но годы берут свое, сил стало мало, и ему пришлось продать магазин.
— Жаль, что так случилось.
Отец махнул рукой:
— Да ладно… То, что всем наплевать на традиции, давно известно. Между прочим, я затеял этот никчемный разговор только потому, что немного волнуюсь. Элоиза сказала, ты как-то странно говорил с ней по телефону. — Отец понизил голос до шепота: — У тебя все нормально?
— Да, все хорошо.
— Может, тебе нужны деньги или еще что-нибудь?
— Спасибо за предложение, отец, но деньги мне не нужны.
— Но ведь у тебя что-то случилось, не так ли?
Майрон решил не тянуть резину и сразу взять быка за рога.
— Ты знаком с Артуром Брэдфордом?
Лицо отца помертвело, он начал суетливо переставлять стоявшие перед ним на столе предметы, в частности семейные фотографии, уделив повышенное внимание снимку с изображением Майрона, державшего в руках кубок Национальной коллегиальной атлетической ассоциации, который «Дьюки» получили благодаря его усилиям. На столе, помимо всего прочего, находилась пустая коробка от пончиков «Донатс». Отец, расставив фотографии в новом порядке, взял коробку и швырнул в пластиковое ведерко для мусора. Наконец он произнес:
— С какой стати ты об этом спрашиваешь?
— Впутался в одно малоприятное дело.
— И к этому делу причастен Артур Брэдфорд, так?
— Что-то вроде этого.
— Если впутался — выпутывайся. И побыстрее.
