Э. Хартли - Прожорливое время
Найт кивнул. Было видно, что Баркер сильно расстроена случившимся.
— Это ужасно, — продолжала она. — Наверное, совсем как болезнь Альцгеймера. Потеря памяти, осознания того, кто ты такой, низведение до бессвязного бормотания чьих-то чужих слов. Просто ужасно и страшно. Я хочу сказать, а вдруг это произойдет со мной? Может, уже начинается?
— Вы так думаете? — вставил Тейлор.
Он вмешался в разговор, чтобы напомнить о своем присутствии, но ему было откровенно не по себе, словно он ощущал потребность сходить в туалет, но не хотел покидать своих собеседников.
— Временами мне кажется, что это уже случилось. Я вроде бы знаю, что хочу сказать в своих работах, но мне приходится выражать это через него, Уилла. Для меня, наверное, это даже не сам Уилл, а то, что мы нагромоздили вокруг него. Порой я задумываюсь о нашей профессии. Вы сожалеете о расставании с ней или же рады, что успели сбежать, пока она вас не затянула, насильно вскармливая своими штампами?
— Пожалуй, и то и другое, — признался Томас.
— Прошу меня извинить. — Тейлор встал, уходя, оглянулся на Найта и почти беззвучно произнес: — Задержи ее здесь.
Похоже, шепот не укрылся от Баркер. Она обернулась, провожая его взглядом, и вынесла свой вердикт:
— Очень серьезный молодой человек.
— Вероятно, он оробел в вашем присутствии, — заметил Томас.
— В отличие от вас.
— Нет. Меня восхищают ваши работы, ваш ум, но я не принадлежу к академическому сообществу, так что не боюсь выставить себя дураком.
— «Остроумие… помоги мне в доброй шутке! Умные люди, которые думают, что обладают тобой, часто остаются в дураках», — произнесла Баркер, цитируя отрывок из «Двенадцатой ночи». — «А я, который уверен, что не имею тебя, могу прослыть за мудреца».[54] Как вы думаете, этот пожилой джентльмен хочет что-то сказать, когда выдает эти цитаты? Выражает каким-то образом себя? Или для него это лишь пустые слова, заученные наизусть?
— Не могу сказать.
— Не знаю, что было бы хуже. Старик просто бормочет, или же если есть что-то методическое…
— …в его безумии,[55] — закончил за нее Томас.
— Господи, — пробормотала Баркер. — Я уже дошла до этого. Как и вы.
— Мне кажется, что я непрерывно занимаюсь этим на протяжении нескольких недель, — заметил Найт. — Наверное, каждая вторая моя мысль — цитата из Шекспира. Сначала это было занятно. Мне казалось, будто я демонстрирую свои глубокие знания и образованность. Теперь это меня раздражает и… не знаю, угнетает, ограничивает, словно все мои мысли уже были кем-то высказаны до меня. Не так давно я бегал по развалинам замка Кенильуорт, мне угрожала смертельная опасность, а в голову лезли только строчки из проклятого «Генриха Пятого».
Баркер подняла брови, затем внезапно подалась вперед, вперила в Томаса проницательный взгляд и спросила:
— А о чем вы думали раньше? С вами определенно что-то происходит. Не знаю, что именно, но вы здесь явно не на своем месте. Дело вовсе не в том, что вы не преподаете в колледже. Я видела, как вы разговаривали с миссис Ковингтон, что само по себе в высшей степени примечательно. Большинство шекспироведов проходят мимо нее, ошибочно полагая, что она значительно ниже их.
— Профессор Баркер… — начал было Томас.
— Кати.
— Кати, — повторил Найт.
— Только не называйте меня так в присутствии вашего друга. У него, пожалуй, случится сердечный приступ.
— Вы знали Даниэллу Блэкстоун?
Баркер откинулась назад, внимательно посмотрела на него и проговорила:
— Я гадала, в чем дело. Рэндолл весь на взводе с тех самых нор, как встретил вас в Чикаго. Я два или три раза виделась с Блэкстоун, но нет, не знала ее. Если честно, о ней мне тоже почти ничего не известно. У нее были странные глаза, разного цвета. Один почти пурпурный. Смотреть на нее было неприятно, хотя, наверное, кое-кто, в основном мужчины, находили это… пленительным.
— Вы были знакомы с женой Рэндолла… профессора Дагенхарта?
— Не очень хорошо. Наверное, никто не общался с нею близко. Не выношу, когда об умерших отзываются плохо, но она была трудной женщиной. Рэндолл говорил, всему виной болезнь. Быть может, и так. Но эта желчная личность терпеть не могла здоровых людей. Рэндолл плясал вокруг нее изо дня в день на протяжении почти десяти лет, но в ответ видел одно лишь пренебрежение. Мне было больно смотреть на все это. Когда болезнь наконец разбила ее настолько, что она больше не могла выходить из дома, наверное, все их знакомые вздохнули с облегчением. Это просто ужасно, но такова правда. Она ничуть не щадила беднягу Рэндолла. Конечно, к ней тоже нельзя было не испытывать чувство жалости. Как же иначе? Но она с годами становилась все более жестокой. Дело было не только в болезни. Казалось, она знает о Рэндолле какую-то жуткую тайну, которую использует, чтобы держать его в руках, что-то вроде постоянного эмоционального шантажа.
— Это было как-то связано с его отношениями с Даниэллой?
— Возможно, хотя я всегда подозревала, что тут дело в чем-то другом. Жене Рэндолла доставляло удовольствие при посторонних делать какие-то мрачные намеки на его счет. В этом заключалась ее единственная радость в жизни. К тому времени как она умерла — это случилось лет шесть назад, — Рэндолл уже был настолько сломлен бесконечным рабством и унижением, что так и не смог оправиться.
— Вы понятия не имеете, что именно у нее на него было?
— Мы с Рэндоллом почти не общаемся за пределами научных кругов, — Баркер медленно покачала головой. — Если хотите узнать мое предположение, я сказала бы, что это имело какое-то отношение к Даниэлле Блэкстоун и уходило в прошлое.
— На сотни лет или только на четверть столетия? — уточнил Томас.
— Точно не могу сказать, но Блэкстоун и Рэндолл были связаны между собой на каком-то глубинном уровне, что может сделать только время. История, мистер Найт. Вот что это такое. Но если время строит, оно и разрушает.
— «Прожорливое время», — машинально процитировал Томас строчку из «Бесплодных усилий любви».
— Вот видите, — заметила Баркер. — С вами это тоже уже происходит.
Глава 74
На следующее утро Томас первым делом позвонил из гостиницы Куми, затем констеблю Робсону. Куми возвратилась в Токио и собиралась хорошенько выспаться перед первым сеансом радиационной терапии, назначенным на завтрашнее утро. После чего она хотела отправиться на работу, вопреки возражениям Томаса.
— Если процедура окажется слишком утомительной или болезненной, я никуда не пойду, — заверила его Куми. — Но у меня полно работы. Вот так.
— Тебе нужно отдохнуть.
— Видишь, Том, именно поэтому тебе лучше не приезжать. Мне сейчас больше всего нужно какое-то подобие нормальной жизни, — довольно резко ответила Куми.
— То же самое сказала Дебора, — пробормотал Найт.
Они поговорили о перелете в Японию, о постановке «Двенадцатой ночи», которую он посмотрел.
— Жаль, что меня с тобой не было, — произнесла Куми, слушая сбивчивый рассказ о том, почему пьеса ему понравилась.
— Мне тоже.
Через час Томас сидел вместе с констеблем Робсоном в полицейском участке Кенильуорта, а на столе перед ними лежала потрепанная папка в картонном переплете.
— Вы полагаете, кто-то хочет сохранить пьесу в забвении из-за того, что в ней есть? — спросил Робсон. — Что это может быть, например?
— Понятия не имею.
— Но это должно оказаться чем-нибудь значительным, верно? Чем-то таким, что поставит научное сообщество на голову. Так какие могут быть варианты?
— В биографии Шекспира множество противоречий. Например, утверждается, что он был католиком, да еще и голубым или как там это называлось в шестнадцатом столетии. Ходят споры относительно того, в какой степени он поддерживал монархию, и так далее. Все это может вызвать большой переполох в научных кругах, если будет доказано, но я с трудом верю, что такое может произойти из-за одной-единственной пьесы. Этого, конечно же, недостаточно, чтобы пойти на убийство.
— Допустим, какой-нибудь литературовед сделал ставку на то, что Шекспир, скажем, был католиком. Разве его карьера не окажется разбита, если новая пьеса докажет обратное? Или кто-то терпеть не может гомиков… — Он вовремя спохватился. — Гомосексуалистов. А эта пьеса доказывает, что Шекспир был таковым. Если у человека с головой не все в порядке, разве это не мотив скрыть пьесу, чтобы образ автора — как бы это сказать? — не был запятнан?
— Но в этом-то все дело, ведь так? Я просто не могу себе представить, как одна-единственная пьеса смогла бы это доказать, в то время как все остальные такого не сделали. Даже если в ней есть какое-либо категорически утверждение, оно станет лишь еще одним доказательством, которое нужно будет сопоставлять со всеми другими. Не вижу, как какая-то одна пьеса может полностью разрешить любое существующее противоречие.
